Охота на «Шейха» - Миронов Вячеслав Николаевич - Страница 4

— Куда? — он смотрел на меня, задрав голову.

— В Чечен-Аул.

— Документы! — потребовал майор.

Я показал ему красное служебное удостоверение.

— На зачистку?

— Военная тайна.

— Подожди, я тебя знаю. — Он внимательно смотрел в лицо. — Ты принимал участие в захвате духов, что подорвали фугас. Точно?

— А зачем тебе это?

— Значит ты! Александр. — Майор протянул руку.

— Тоже Александр. Тёзка. — Я ответил пожатием.

— Я тоже в Чечен-Аул перебазируюсь, кидают на подмогу. Значит, вместе будем служить, по соседству. Слушай, а ты в Грозном в августе 96-го был?

— Нет. Не был, — я покачал головой, — а что?

— Понимаешь, когда духи Грозный взяли, то нас бросили на подмогу операм, которые в здании ФСБ сидели. Там тогда жарко было. Духи их по периметру обложили. И был там высокий сотрудник, такой же примерно как ты. Хорошо стрелял. То из одного окна, то из другого. Помогал нашим поближе к зданию подойти. У меня командира взвода ранило, духи его утащить хотели, так длинный своим огнем их отгонял. Мы взводного-то эвакуировали. Потом нас отбросили. Так все и ищу этого сотрудника, хочу ему спасибо сказать, жизнь он тогда моему лейтенанту — сейчас он уже капитан, спас, и не могу. Точно не ты? — он еще раз внимательно посмотрел в глаза.

— Точно. — Я усмехнулся. — Первый раз в Чечню попал в 2000 году.

— Долго был?

— Полгода, сейчас на четыре месяца. А ты?

— Если считать с первой войной, то у меня уже шестая командировка. Сейчас тоже на полгода. А раньше на три-четыре месяца, вахтовым методом. Три месяца здесь — три месяца дома. — Майор вздохнул. — Ладно, идем, определим тебя. На броне сверху ездил?

— Ездил.

— Хорошо. Эй, положи вещи в десантный отсек, и поджопник дай! — это он прокричал какому-то солдату на головной машине.

Тот резво спрыгнул, и исполнил команду. Выдал мне оторванное невесть где сиденье от иномарки — «поджопник». На броне зимой сидеть холодно и твердо. Простатит не дремлет! А тут комфорт. Относительный, конечно. Мне повезло, что определили на головную машину, по крайней мере, не летят куски грязи от впереди идущей машины. С другой стороны — и подрывать на фугасе, и обстреливать тоже будут первую машину. За комфорт надо расплачиваться риском, адреналином.

БТР-80 идет мягко, словно большая иномарка, это не БМП, на которой все кости растрясешь. Сам майор сел на второй БТР. Старый воин — мудрый воин. Кстати, «мудак» можно расшифровать как «МУДрый Армейский Командир». Но это к майору не относится. Матерый. И бойцы его слушают, верят ему. Видно, что все обстрелянные, опытные, сидят на броне и смотрят по сторонам, готовые при первой же опасности скатиться на землю и принять бой. Я со своим ПМ мог оказать им лишь моральную поддержку.

Мягко едет БТР, убаюкивает. Хочется заснуть, а нельзя, засмеют военные — опера сон сморил! И есть риск свалиться с брони, шею сломать. Смотрю на проплывающие пейзажи, кажется, что война прошла по каждому метру дороги. Кое-где вырыты окопы, сейчас заполненные водой. В кювете лежит сожженный грузовик. Железо, когда обгорает, становится рыжим — будто ржавым, и очень хрупким. Через час езды увидел подбитый танк. Он здесь стоит уже давно, наверное, еще с первой войны. Корпус ржавый, башня повернута вправо, и ствол наклонен к земле. Кто на нем ездил, воевал? Что стало с экипажем? Кто выжил, кто убит. Война. Эх, война, война!

Можно было ехать и через Грозный, так было бы короче, но старый майор решил не рисковать, и пошел на восток, потом — через станицу Петропавловская — на юг. Путь длинный, долгий и опасный. Это кажется, что на броне ехать хорошо. На БТР, конечно, трясет меньше чем на БМП, но холодно одинаково. Сначала начинают мерзнуть голени, потом ляжки, а потом холод начинает пробираться под бушлат. А там до простатита недалеко. Чтобы согреться, трешь, разгоняешь застоявшуюся кровь по ногам, хлопаешь себя по плечам. Слишком, на мой взгляд, в Чечне высокая влажность. Все прямо как в песне у Высоцкого: «Здесь вам не равнина, здесь климат другой…» Б-р-р-р, да, что же так холодно-то! Зубы начинают стучать. Наконец удалось немного согреться, но опять захотелось спать. Надо было чем-то себя занять, и я начал вспоминать всякие истории.

Был у меня сосед по даче — дедок-фронтовик. Воевать начал еще на Халхин-Голе — потом финская, потом отечественная. Потом в мурманской области охранял ЛЭП. Демобилизовался только в 1947 году. Десять лет мужик воевал. На груди — иконостас. На 9 мая и 23 февраля я деду всегда стопку-другую подносил.

И был дед замечательным рассказчиком. Помню, поведал, как в Норвегии наши взяли один городок. По пути наткнулись на винные склады. Но задерживаться не стали, пошли вперед. А когда выбили немца из города, то вернулись к этим примеченным складам.

Подходят, а там уже часовой стоит. Трофейная команда тоже решила прихватить эти склады. И вот стоит толпа, еще горячая от боя. И часовой, перепуганный насмерть:

— Братцы, ну не могу я вас пропустить! Не могу, меня под трибунал отдадут!

— Не бойся, сынок, мы немного возьмем, это же мы его отбили у немца, — Говоривший солдат был уже стар, воевал с 41-го, шел от Москвы, нашивок за ранения штук пять: одна желтая — тяжелое, и четыре красные— легкие.

— Не могу! — Боец чуть не плакал.

Толпа все теснее сжималась, приближаясь к входу в подвал. Часовой сорвал с плеча винтовку и закрутится волчком.

— Сынок, не балуй! — увещевал все тот же старый солдат юного салагу.

— Кто тут вина захотел?! — сквозь толпу протискивался майор, командир трофейной команды.

Он подошел к часовому, оттолкнул его, достал пистолетик и начал им размахивать:

— Вино — государственная собственность, первый, кто посмеет вломиться, пойдет под трибунал как мародёр!

— А ты его у немца отбивал?! — не выдержал старый солдат.

— Тебе, значит, больше всего надо? — майор взвел курок и выстрелил в грудь старому солдату.

Тот упал.

Как рассказывал мой сосед по даче, никогда он больше не видел, как от человека так отлетают куски мяса. Все, кто был там, стали стрелять в этого майора. Первыми же выстрелами его отбросило к каменной стене склада, и уже мертвое тело шевелилось от многочисленных попаданий пуль, вырывающих плоть.

Озверевшая толпа ломанулась внутрь подвала. Высокие, метров по пять потолки. Все свободное пространство, а там было более пятисот метров, было уставлено бочками, бочонками и огромными емкостями с вином. Кто-то проорал:

— Не нам, значит — никому!

И дал очередь из автомата по этим бочкам! Подключились и все остальные. В течение нескольких минут в подземелье стояла оглушительная стрельба. Вино текло на пол, заливая все вокруг. Ничего не было видно от пороховых газов. Как рассказывал дед, букет винного аромата и сожженного пороха — ни с чем не сравнимый запах. При этом он закрывал глаза и втягивал ноздрями воздух, вновь переживая те события.

Когда злость солдатская была излита, начали черпать вино. Кто набирал прямо из-под ног, кто по колено в вине пробирался к определенной бочке и подставлял под бьющую струю емкость. Набирали во все, что было под рукой: фляги, кастрюли, бидоны, банки, каски и даже сапоги.

Потом начался гудеж. Пили все и вся. На следующий день подошли свежие силы, которые должны были, пройдя город, двинутся дальше — гнать немца на запад. Но столкнулись с проблемой. Пьяные солдаты лежали по всему городу, прямо на улицах, мешая движению войск, — их просто оттаскивали на обочины. Ну а, узнав, где тот заветный погребок, также запасались спиртным и под веселым хмельком, с песнями, двигались через город.

И никого не отдали под трибунал, не расстреляли, хотя распознать участников погрома можно было издалека. Когда они плавали в вине, то все обмундирование окрасилось в красный цвет от вина и никак не отстирывалось. В насмешку их долго потом называли «красноармейцы», делая упор на «красно».