Древнерусская игра: Много шума из никогда - Миронов Арсений Станиславович - Страница 34

Варда Гончий рассказывал мне это, и я видел, что у него совершенно сухие веки. Он плакал выражением глаз, словами, уголками рта — потому ли, что родина его оставлена где-то за Теплым морем в руинах и трупном зловонии, или же потому, что жалел меня. Мне пришлось признаться, что я пролежал в лесу целую ночь без сознания — что-то случилось с памятью. Я едва мог вспомнить имя своего отца.

Престольские бояре и купцы, не раз бывавшие в Базилике, встретили гостей шумными пирушками и охотными забавами, но великий князь Ярополк даже не допустил христиан на Боричев взъем, отказав в аудиенции. Долгие недели проводили греки в разгуле и братании со столичными богатырями-бражниками, но с каждым днем все грустнее становился княжич Геурон: оставалось без ответа прошение к Ярополку о даровании в удел греческому изгою — пусть самой мелкой, отдаленной и бедной, но — собственной вотчины.

И вот, наконец, — долгожданный вестовой с княжеской перевязью. Ворвался на постоялый двор, где осели греки, растолкал пьяных лучников, перешагивая через опрокинутые лавки, подошел к Геурону. Нагло жмуря глаза, молча протянул побледневшему чужеземцу узкую восковую дощечку, густо исцарапанную княжеским писчиком. Ярополк жаловал Алексиосу Геурону одно из мельчайших пограничных княжеств в нижнем течении Керженца. Эти земли совсем недавно были отбиты у калинских торокан и заселялись теперь первыми робкими деревеньками — одним словом, это была не милость, а изгнание. Геурон понял, почему он получил-таки от Ярополка вотчину. Видно, не понравились престольскому князю и его покровительнице Мокоши постоянные сборища киевских богатырей «на грецком дворе», их дружба с христианами из-за моря…

Первый отряд в сорок дружинников — в том числе лучшие кавалерийские десятки Варды Гончего и Александроса Оле — выступили из славянской столицы уже на следующий день. Впереди ехал сам Геурон, и он не жалел, что покидает Престол. Там, в прохладных чащах Залесья, он по крайней мере будет хозяином собственной земли. Он поставит в своем городе храм в память о сорока мучениках и научит славянских варваров выращивать настоящую пшеницу. Племянник великого базилевса Геурон ехал на свою новую родину: широкая дорога пролегала через бесконечную равнину и терялась где-то в северо-восточном углу горизонта: сначала Чернигин-град и Малград-Свирецкий, затем огромный Брынский лес и только потом Залесье: Зорянь, Властов и крошечный, неведомый, но уже родной Вышград.

Передовой отряд Геурона шел быстро, на рысях, останавливаясь только в самый жаркий полдень и после заката. Еще двадцать всадников и десяток легковооруженных лучников-меченош должны отправиться несколько недель спустя вместе с главным обозом — одиннадцать телег, нагруженных оружием, золотом и остатками царского архива, вывезенного из горящих вивлиофик Царьграда: сотни томов. Писания, патерики, жития… Чертежи огненоносных военных судов-василисков и осадных башен. Секретный рецепт греческого огня. Тактические руководства военных логофисий. И даже чудом уцелевший список Аристотеля. Второй отряд поведет сам Иоанн Апофайнос, наставник Геурона, единственный старик в этой стае молодых бездомных хищников, заброшенных на чужбину. Старика не зря прозвали Безмолвным: расставаясь с Алексиосом, только плечо ему сжал и сказал громко, чтоб слышали воины: «цепь свою береги, с нею и на чужбине тепло».

Почти месяц сорок греческих всадников сходили с ума от нескончаемой полянской лесостепи, только по ночам оживавшей огоньками дальних селений, невидимых в дневном свете солнца. В Чернигине их остановили на несколько дней по приказу тамошнего князя Ольго, непримиримого врага престольцев и первого хулителя Мокоши на Руси. Однако связываться с вооруженными иноземцами чернигинцам не хотелось: греков пропустили дальше на север. И только в Брынском лесу начались серьезные неприятности: каждую ночь на греческий лагерь накатывал со свистом незнаемый, невидимый во мраке враг — знаменитая голядь, разбойное полночное племя: свистуны-поножовщики, охотники до лошадей и блестящего оружия. С боями прорываясь сквозь лес, отряд разделился, а уже на самом выходе к Залесью случилось страшное: в суматошной утренней схватке потеряли самого княжича. Он исчез из середины боевого порядка спешившихся катафрактов: конь Геурона был на месте, а всадника не было.

Тридцать шесть греков дошли-таки до Вышграда: Варда приказал воткнуть посреди строящегося городища березовый крест на четырехметровой мачте — так, чтобы перекрестье было повыше позеленевшего от лишайников однорукого Стожара. Греки крест вкопали и тут же небольшими группами разъехались прочь из городка — разыскивать пропавшего в лесу княжича. Искали двое суток, и все напрасно: в звенящей черно-зеленой тишине сосняков проще было самим потеряться, чем сыскать кого-либо. Уже измаявшись, изголодавшись и уморив коня, Варда Гончий выбрался из лесов к Санде глухо, без слез роптать на судьбу и готовиться в обратный путь к Престолу. Как вдруг — все сельские голуби, словно перебесившись, сбились в кучу и набросились на какого-то человека, входившего в Санду со стороны пристани:

Алексиос Геурон вернулся, но совершенно другим человеком. Он забыл все — даже собственное имя. Он стал говорить медленнее, словно рассматривая в уме будущие слова, а иногда в его речь вплетались незнакомые обороты — как будто греческие, но непонятные. Наконец, он забыл даже то, что князья и военачальники носят меч не на перевязи через плечо, как обычные кавалеристы, а на поясе. Только самый этот меч и был прежним, унаследованным от несчастного отца, горького самоубийцы… И цепь была та же: тяжелая, словно напоминание о родовом грехе.