Древнерусская игра: Много шума из никогда - Миронов Арсений Станиславович - Страница 126

В отличие от большинства позднейших исследователей, я не склонен объяснять это излишним пристрастием игроков к алыберскому вину из передвижного погребка царя Леванида Зиждителя, а также к боярскому меду с пасеки деда Посуха. Бесспорно, каждому приятно видеть старых друзей, земляков по исторической эпохе, живыми и здоровыми после двух дней, проведенных среди глухого варварства и какой-то поистине хрестоматийной дикости. Душевное радование, совершенно естественное в подобных обстоятельствах, могло в какой-то мере отвлечь Мстислава, Алексиоса и Данилу от прямой обязанности искренне и беспристрастно описывать каждую секунду своего анахроничного бытия в ходе небывалого эксперимента с Серебряным Колоколом.

Однако единственно пьянством и необузданным ликованием дружества невозможно оправдать их удивительного невнимания к замечательному консилиуму князей, богатырей и старцев, состоявшемуся утром 18 июня 970 года по Р.Х. в городе Жиробреге (новое название — Великие Сиськи). Как известно, именно на этом съезде дебютанты смогли наконец разобраться в лихорадочной мешанине имен и названий, окружавшей их с самой первой секунды игрового времени. Внимательный читатель заметил, пожалуй, что лишь дебют Алексиоса Геурона охарактеризовался некоторой степенью осознания игроком того, чью партию и на чьей стороне ему приходится играть (с другой стороны, что касается, например, безумного гамбита Мстиславки Лыковича, здесь вплоть до самого Жиробрегского съезда царила, как можно видеть, совершенная сумятица политических и нравственных воззрений игрока). Таким образом, трое друзей с необходимостью осознавали всю важности происходящего на съезде и не могли манкировать своими обязанностями наблюдателей-хроникеров единственно из слабости к хмельным напиткам. Я уверен, что им попросту не достало времени изложить события на бумаге (точнее, бересте) как раз по причине чрезвычайной загруженности и ангажированности в дела съезда.

Нам доподлинно известно, что съезд начал свою работу в девять часов утра. Сигналом к открытию заседаний стало известие об окончательном пробуждении одного из участников, который долгое время не мог прийти в себя после пира, устроенного накануне наместником Босятой. Поднявшись из палатного бруса в просторную и светлую горницу, где уже собрались коллеги, Мстислав Лыкович попросил пива и, получив его, с весьма задумчивым и даже трагическим видом занял почетное место в торце стола — впрочем, оно и полагалось ему как новому правителю Жиробрега. Заметим, что играл он эту ответственную роль недолго — поморщившись и тяжело качнув головой, произнес:

— Не… так жить нельзя. Великие Сиськи — слишком шумный и развратный город, мне такие не нравятся. Мне уже не семнадцать лет. Я хочу тишины…

Когда десятник Лито, постучав рукоятью меча в щит, призвал собравшихся к молчаливому вниманию, Мстислав добавил:

— Надоело быть князем. Голова болит. Лешка, забирай ты у меня этот паршивый Жиробрег с Опорьем в придачу! Тошнит смотреть на благополучие коррумпированной верхушки. Рыба, она — тухнет с головы, господа! Я это чувствую. Девушка, мне бы еще пивка…

Таким образом, при многочисленных свидетелях был произведен юридически обоснованный акт передачи комплекса полномочий и ответственности по управлению и администрированию вотчинного княжества Опорьевского и Жиробрегского (Великосиськовского) от одного физического лица к другому на правах генеральной доверенности. Поскольку с этого момента хозяином города стал князь Алексиос Геурон, он и принял на себя обязанности председательствующего на съезде — а Мстислав, выпив еще пива, стал от скуки царапать чего-то на бересте, в изобилии имевшейся на столах для нужд участников совещания. Мстиславкину рукопись нельзя назвать в строгом смысле протоколом съезда, однако мы приведем ее полностью как единственный уцелевший подлинный документ о столь знаменательном событии:

Надписи на полях:

В двух последних замечаниях Мстиславушка совершенно прав: я по достоинству оценил Опорьевское пиво. В бытность Траяном, ваш покорный слуга имел возможность заказывать любые сорта меда, пива и бражки — деликатесы доставляли в мою татранскую резиденцию гигантские пчелы, огненные вилы-самовилы и молодые жрецы-неофиты. Считаю, что опорьевское пиво (и в частности, сорт светлого ламбика, о котором говорил Мстислав и который с его легкой руки получил название «Слеза любимой женщины») никак не хуже «Харпа» или «Сэмьюэля Эдамса», уступая, пожалуй, только пятому номеру питерской «Балтики». Впрочем, я отвлекся — а все потому, что благодарен Славке, который упомянул мое имя хотя бы в контексте вынесенных на поля заметок о пиве.

Вообще говоря, я нахожу вопиющим тот факт, что мои друзья, очутившись в новом игровом пространстве десятого века, так редко вспоминали обо мне, несчастном студенте, вынужденном исполнять обязанности древнего языческого божества. Впрочем, я понимаю, что приятели были заняты собственными проблемами и едва ли могли выкроить свободную минутку для того, чтобы просто задуматься: а что же все-таки произошло с ними после удара в Колокол? Лично у меня было гораздо больше свободного времени — и я думал о своих горемычных друзьях практически ежеминутно. Во многом потому, что наблюдал все, что с ними происходило, в волшебном зеркале из горного хрусталя — оно находится в моем серебряном дворце в нижних пещерах. Я вообще чаще бывал именно в серебряном дворце — в золотом гораздо холоднее и слишком много невольниц, они путаются в ногах и мешают управлять страной…