Древнерусская игра: Много шума из никогда - Миронов Арсений Станиславович - Страница 120

— Поезжайте вы с Посухом, а я останусь с дядькой Данилой! — холодно проговорила Бустя. — Мы закроем дверь, и я буду его лечить. Он отдохнет немножко и всех убьет!

— Мне… надо ехать обратно к Михайлиной избушке. — Данька скрипнул зубами и поднялся с лавки, упираясь побелевшими пальцами в стену. — Встретить Колокира и получить Стати. Здесь нельзя задерживаться…

— Братец! Осторожно, ты еще слабенький! — Рыжая девка подскочила и вцепилась в плечо, подпирая Данькино тело к стене. — Я пойду с тобой. Я дам тебе мои обноски и измажу глиной, тебя никто не узнает… Снаружи уже стемнело — может быть, нас не поймают. Девочка, скажи — много людей на дворе?

— Три… нет, пять… — Бустя просунула носик в щель между ставнями. — На дворе темно, плохо видать. Ах, вот еще один — страшный, с топором!

— Ой… плохо-плохо. Четверым нипочем не выбраться. — Сестрица повесила голову.

— Я могу вывести одного человека, — сказал Посух.

— Что? — Данька не расслышал.

— Что-что… Могу вывести отсюда одного человека — любого.

— Чтоб дружинники не заметили? Как ты это сделаешь?

— А вот сделаю! — Старик расправил на груди бороду. — Умею я, понятно? Возьмем и выйдем, и не приметит никто.

— Так идите вдвоем с братцем! — радостно блеснули серые глазки из-под грязного парика. — Вы, дедушка, такой расчудесный умница — коли не шутите! Берите братца — и прочь! А мы с девочкой как-нибудь потом…

— Так, тихо… — Данька набрал в грудь воздуха и сказал окончательно: — Деда Посух, забирайте Бустю и ступайте к себе на пасеку. Мы с Рутой будем выбираться своими силами — как раз пара лошадей на двоих.

— Я не хочу! — Бустя вдруг всплеснула руками, с размаху хлопнулась задом на лавку и тихо разрыдалась: — Дядька Данила, я с тобо-ой! Ты… прогоняешь, да? Ах, пусть деда Посух с рыжей уходит, я с тобой хочу…

— А ну цыц! — Данька погрозил слабым кулаком. — Делай, что велено… Ступай с дедушкой на пасеку. Я туда попозже приду ночевать — там и свидимся, даже соскучиться не успеешь. Давай, деда Посух, забирай ее. Идите с Богом — только осторожно!

Старик кивнул, повернулся к Даньке спиной, на восток лицом. Постоял с полминуты молча, опустив на грудь плешивую голову. Потом поднял спокойное лицо, подошел к зареванной Бусте, взял за руку — и девчонка как-то сразу затихла, даже носом перестала шмыгать: поднялась с лавки, перебросила на спину толстую косичку — старик повернул голову и что-то быстро сказал ей на ухо. Бустя кивнула головой. Посух шагнул к порогу, потянул Бустю за руку — та поспешно зашлепала вослед босыми подошвами по полу.

Данька поморщился: ему показалось, что входная дверь сама собой растворилась, выпуская наружу старика с девочкой — и тут же, вежливо скрипнув петлями, вновь вернулась на место, плотно прижавшись к косяку.

— Окно! К окну мне… — пробормотал Данька, и сестричка немедленно подставила тощее плечико, охватила рукой за пояс и подтащила его к подоконнику. Сквозь узкий просвет меж ставен Данила сразу увидел посреди двора большое огненное пятно — широкий костер, в свете которого мелькали узкие черные тени дружинников Белой Палицы — даже не шесть, как насчитала Бустя. Гораздо поболе. Дружинники сновали по двору с ведрами и снятыми седлами, рубили дрова и рассыпали овес в широкие корыта — наконец, просто расхаживали медленными шагами от сарая до сарая, поглядывая по сторонам… Два маленьких пятна, белевших во мраке — сгорбленная фигура старика и ровная, выпрямленная спина девочки, — двигались по двору неспешно, отнюдь не пытаясь ускользнуть от чужого взгляда. Посух вел Бустю прямо по тропке, пересекавшей пространство между рыбацкими домиками по направлению к околице — он шел тихо и не оборачиваясь, крепко-накрепко удерживая в ладони мягкие Бустенькины пальчики. В какой-то миг Даньке стало страшно: толстый бородатый дружинник с широким полотнищем обнаженного меча в руке, казалось, обернулся и в упор глянул Посуху в спину, уже почти шагнул за ним следом — но вдруг мотнул головой, точно смутившись, смачно сплюнул и как-то поспешно ушел вбок, в тень.

— Ха-ха! Чудо расчудесное! Они уходят, уходят! — жарко и весело затараторила рыжая Рута. — Что за чудный старичок! Ах, теперь бы только и нам с тобою вырваться, убежать!

— Убежим, — сказал Данька и на радостях чмокнул сестру в измазанную глиной щеку. Девка захихикала, смешно сморщив рожицу — взвизгнула и повисла на шее (Данила едва не потерял сознание от приступа боли, но на ногах устоял и даже сохранил на лице подобие улыбки).

— Убежим-ускачем, миленький братец! — Рута наконец отцепилась и с места сиганула к столу, склонилась над кучей оружия на столешнице. — Я возьму вот, и вот, и вот — поострее! Тебе чего — топор или меч? Или лук, или цеп, или нож? А?

— Мне-то? — Данька нахмурился. — Мне, пожалуйста, вон тот перстень.

— Перстень? — Рута подняла взгляд и моргнула подряд раз восемь.

— Да, вон лежит под лавкой. Только осторожно: он там вместе с рукой. Не пугайся…

Рута глянула под лавку, кратко взвизгнула — но тут же бестрепетной ручкой ухватила отрубленную кисть за жесткий посиневший палец и гордо помахала в воздухе перед собой.

— Тебе вот это нужно, братец? Фу, какая гадость!!! Стараясь смотреть в сторону, Данька вцепился в холодный перстень на мертвой руке, дернул — со второго раза стянул кольцо с узловатого окостеневшего пальца и поспешно отшвырнул кусок неживого свищовского тела обратно под лавку. Поднес к глазам аспидно-черный перстень со странным шишковатым камнем, словно изъеденным червоточиной — и правда похоже на мертвую муху. Ужас. Редкая дрянь. Поплевал на внутреннюю часть кольца, протер подолом рубахи. Поморщился, покосился на замершую в ожидании Руту и надел перстень на указательный палец правой руки.

Всего миг! Сдавленно захрипев, он тут же сорвал перстень, сдернул с обожженного пальца и дико затряс головой: всего миг длилось жуткое пронзительное чувство в правой руке — словно выросла и удлинилась, жаркой телесной струёй вытянулась вниз, до самого пола, даже ниже — в подпол, к самой земле! Задыхаясь, Данька рывком поднес ладонь к глазам — показалось, пальцы только что коснулись земляного пола — там, внизу, в подвале! Еще должна быть пыль на пальцах…

— Братец, что?! — Рута подлетела, вцепилась в рубаху на груди. — Больно? Плохо? Ну скажи наконец, что случилось?!

— Нет… ничего. — Он нагнулся, поднял с земли перстень. Уперся спиной в бревенчатую стену и вновь погрузил палец внутрь темного кольца, словно в горло ядовитой змеи.

Он почувствовал: указательный палец, просквозив кольцо, разом болезненно растекся жидкой струёй энергии, страшно вытянулся и ударил в дощатый пол — Данькина рука потоком электрической ртути скользнула в длину на несколько бесконечных саженей, и вдруг — Данила понял: ногти на руке выросли и заострились, прорезались жесткими стальными остриями! Отяжелевшая пятерня завозилась в пыли на земляном полу… указательный палец разогнулся как жесткое туловище стальной кобры, как чешуйчатый хвост скорпиона — как шея железного ворона с плоской маленькой головой! Данька посмотрел на свою руку: она была прежней, сохраняя свой обычный вид — но он не чувствовал ее здесь, вблизи — он ощущал, как внизу, в подполе, под горячими стальными когтями скрипит пыль. Он чувствовал, как ворон расправляет крылья и одна за другой подтягивает под железное туловище ужасные лапы, привыкая к невнятной пока воле нового хозяина, к ритму его пульса.

Данька недолго свыкался с этим ощущением чужеродной тяжести в руке — словно к пальцам привязали струну, на конце которой ходит из стороны в сторону тяжелый воздушный змей или сильная морская рыба. Рута побледнела и отступила на шаг, серые глаза ее восторженно заблестели, когда разбуженная, ожившая птица, в очередной раз пробив дощатый пол — на этот раз на подъеме снизу вверх, — тяжело вырвалась из пыльного подполья и, мягко распластав убийственные крылья, закружилась под потолком, с лету сбривая растянутые бельевые веревки. Данька стиснул зубы, с усилием, изогнувшись всем телом, крутанул локтем и усадил железного ворона на стол — птица опустилась на дальний край, прочертив по столешнице глубокие борозды от когтей, мгновенно разметав со стола на пол какие-то горшки и чарки.