Двенадцатая дочь - Миронов Арсений Станиславович - Страница 69

«Если бы я не стал носить Михайлину родовую тесьму в волосах, притворяясь княжичем Властовским, то… Рута давно была бы моей».

Погода не успела смениться, как Данька вышел обратно к шумному военному лагерю властовских ярыг, вышградских греков и прочих сторонников наследника Зверки. Данька не пошел к роскошному шатру, в котором еще недавно заседал как настоящий самозванец; на одной из боковых троп он сбил с седла какого-то богатого ополченца, взлетел в чужое седло и с непередаваемым наслаждением всадил железные пятки в темный кобылий пах.

— Княжич! Почто обиду чинишь?! — едва не в слезах прокричал, барахтаясь в пыли, сбитый молодой ополченец. — Куда же ты, княжич?!

Безответный витязь Данька, не оборачиваясь, понесся прочь — по склону оврага к реке и дальше, вдоль Вручего ручья, на восток.

«Дубль два, — невесело думал он про себя. — Каширин едет в Калин».

Часа через два совсем незнакомые места начались: топкие лужки какие-то, мелкие озерца — охотничий рай… Что за племя жило здесь — гатичи ли, стожаричи, а может быть, мохлюты, — Данька не знал: если прямо по курсу намечалась деревенька, он решительно поворачивал правее, огибая обжитые места с южной стороны. Пешеходцы навстречу вообще не попадались — поздно уже, вечереет. Некий одинокий витязь мелькнул светлой точкой на горизонте, и погнался было за Данькой, видимо, с тоски, с призывным задиристым свистом, но Даньке было некогда, и витязь отстал минут через десять — надоело свистеть. Совсем недавно помелькали невдалеке, по правую руку, вечерние костерки землепашцев, зачем-то оставшихся ночевать на поле. Крестьяне выбегали из шалашиков, глядели на неведомого всадника, мелкой звездочкой проблиставшего, как искра, по темнеющему окоему. Показывали руками… должно быть, гадали меж собой, кто-то из наших богатырей-кормильцев к востоку путь держит… К добру ли?

Смеркалось долго, томительно долго. Даньке уже хотелось, чтобы поскорее ночь, чтобы его никто не замечал, не тыкал пальцами, да и скакать ловчее, потому что в полумраке плоховато видны ямины и внезапные подлые пни, о которые может споткнуться не слишком опытная взволнованная лошадка. Впрочем, кобылушка вроде попалась неглупая — сразу поняла, что хозяин крут: может быть, и насмерть загонит. И решила, что спасение теперь — только в хорошей службе, потому старается, голубушка. Даньке понравился характер новой кобылки, однако он не стал утруждать себя придумыванием имени — все равно ее, бедняжки, ненадолго хватит. Уже скоро, завтра пополудни, начнутся дикие поля — а там… если не я загоню, то чужая стрела уж точно ее, голубушку, нагонит. Я-то в железках весь, а она — без доспеха, седло да налобничек…

Когда закат начал плавить холмы у Даньки за спиной, прижигая и мучая их каленым оранжевым солнцем, когда небо впереди Даньки, на востоке, стало чернеть и холодать, покрываясь звездной изморозью, вот тут-то и начались первые непонятки. Странности начались. Данька летел серо-рыжей пустошью, слегка исцарапанной въедливыми овражками, и вдруг невесть откуда потянулся туман. Сперва облачками, потом гуще — и вот уже лошадка скачет по грудь в сером дыму… Скачет и пофыркивает тревожно, дергает головой, а Данька и сам уже осознал с некоторым напряжением: ага, не туман никакой. Дым вонючий…

Дым без огня.

Нет, нехорошо так попахивает дымок, непривычно. Сначала эта муть над землей, а потом начались фокусы. Скачешь себе и вдруг — хоп! слабая оторопь: будто светится что-то в тумане… Точно? Словно костерок малый — а подлетишь ближе: ничего, пусто… вроде гаснет, только туман чуть желтее да светлее кажется, чем вокруг. Хрень некая, гнилушки что ли…

Кобылка-дурочка волноваться стала всерьез. Еще бы… Данька устал оборачиваться от странного чувства — будто сзади, совсем недалеко… будто бежит кто-то следом! Тьфу, пропасть. Низенькое, черное — из тумана только ушки острые торчат. Данька хрюкнул по-недоброму в забрало, остановился обождать преследователя — волк? Не-а, никто не подбегает. Тронулся дальше… вроде ничего, а глянешь украдкой через плечо — нет, ну точно будто собака сзади бежит, метрах в тридцати… И не отстает ведь, сучка, — я быстрей и оно быстрей…

Загляделся Данька через плечо и чуть не обмер, чуть из седла не вывалился когда вдруг — ух! будто из под земли — р-раз! Черно-багровый, железный, огромный, с мечом к небу воздетым — впереди, на холме…

Вражеский танк! Витязь!

Данила дернул узду, кобылка взвилась на дыбки — хлоп! упало на глаза боевое забрало: вот ведь нечисть! Откуда ж ты взялся?! Безумный ратный холодок прошвырнулся по Данькиной спине — опана! влетел в руку боевой цеп — шипастый шарик, недобро погуживая, начал раскручиваться… Привставая на стременах, унимая сдуревшую от страха лошадку, Данька цепко вгляделся в неведомого рыцаря — ох и могуч, зараза… Ну откуда, откуда ты на мою бедную голову?!

Встречный стоял как монумент — недвижно и грозно, только огромный хвост черного жеребца колышется да плотный изрубленный яловец со скрипом поворачивается на башенном шпиле огромного шлема… Медленно, толчками, прояснились в полумраке широченные плечи в шипах и расшивах доспеха, выпирающие массивы согнутых коленей, темно-красный изрубленный щит — диаметром метра два, показалось Даньке… А на багровом фоне — острокрылая птица едва светлеет…

Михайло?!..

Проваливаясь в сонную медлительность, Данька тряхнул головой: наваждение, что ли?.. Но вот перед ним знакомый вороной жеребец будто танцует, и не поймешь, стоит или движется — будто перетекают черные ноги… теперь движется, наплывает боком, и какой-то львиный прогиб бронированной шеи, и полярная ночь в гриве — как лунные змейки бликуют в черной воде… Птица на щите, летучая потка, светлый остроклювый потык! Лица почти не видно… Но Данька ясно разглядел темно-русые волосы, выпущенные из-под остроконечного славянского шлема поверх кольчужной чешуи, поверх черно-синей брони… Ах, вот теперь… рассеянный отсвет заката упал на открытый широкий лоб… светлые грустные глаза… Да, да, да.

— Брат Михайло…

— Не приближайся, брат! — прогудело в ответ, будто колокол тяжкий ударил. — Я не живой.

У Даньки схватилось сердце — пальцы разжались… цеп повалился в траву. Лошадь под ним словно остекленела от дикого подземного ужаса, а вместе с ней онемели, будто исчезли Данькины ноги ниже пояса. Осталось только бешено прыгающее сердце да жаркий дух на губах:

— Брат… Я виноват! Я погубил тебя!

— Меня убил Траян Держатель. И жрец его, Мерлин-чародей. Подлый семаргл Берубой принес тебе обломок меча моего…

— Да, брат…

— Они выкрали мой меч. Траян обломил его силой волшебства. Для того чтобы ты не спешил на выручку, брат.

— Я не спешил… Я не успел. Прости!

— Траян погубил меня, брат. Это его вина. Не твоя.

— Но зачем?! Зачем Траяну, чтобы…

— После моей смерти Берубой становится единственным наследником Властова.

Даньку качнуло в седле — проклятие… Опять этот княжеский трон! Он погубил брата Михайлу, он едва не погубил меня самого…

Ему показалось вдруг, что черный призрак — там, вверху, на холме — задрожал и сделался совсем темным.

— Выполни мою волю, — снова ударил колокол, но уже слабее, с трещиной в голосе. — Мне нужна антавентова стрела. Сделай ее для меня.

Данька вздрогнул, сердце снова трепыхнулось под горлом.

— Брат Михайло, я сделаю! Научи меня, брат! Сделаю все, что ты скажешь!

— Никто не научит тебя, брат. Ты сам изобрел антавентову стрелу. И прописал свою кузнечную тайну на жестяном запястье. Теперь пришло время ковать. Вспомни, как ты был вогником, брат. Делай стрелу.

Призрак медленно, устало опустил руку с мечом — жестяной яловец на шлеме его повернулся со скрипом… Дымный туман от земли плеснул выше, захлестывая черную фигуру почти по пояс… Скоро исчезнет, испугался Данька…

— Брат, я… у меня нет таблицы!

— Верни ее, — жестко ударил горький колокол. — Разыщи любой ценой. Оставь прочие помыслы. Забудь обо всем. Ты не сможешь спать, доколе не вернешь свою тайну. Найдешь ее — и сразу начинай ковать.