Масть пиковая - Мир-Хайдаров Рауль Мирсаидович - Страница 32

Поезд продолжал грохотать на стыках, по-прежнему его кидало из стороны в сторону, но било об стенку уже реже, он как-то наловчился владеть телом. Человек из ЦК посмотрел на часы, до нужной станции оставалось еще почти два с полови­ной часа, сон ушел окончательно, и вялости он не чувствовал, может, воспоминание, где все пока складывалось удачно, бод­рило его? А может, чай? Не мешало еще заварить чайник крепкого, дело шло к тем самым трем часам ночи, лучшему времени для преступлений, высчитанных доктором юридиче­ских наук, но в эти же часы человек теряет над собой контроль, сегодня расслабляться он не имел права. Он взял чайник, осто­рожно вышел в коридор, титан не остыл, но он на всякий слу­чай открыл топку и пошуровал кочережкой, тлеющие угли за­жглись огнем, он не спешил, мог и подождать, пока закипит.

Купе проводника оказалось распахнутым настежь, сам он, раскинув руки, безбожно храпел, на столике лежали ключи. Сенатор взял их, вышел в тамбур и беззвучно открыл дверь на левую сторону по ходу поезда, потом вернул связку на место, все это заняло минуты две, не больше. Он даже покопался в шкафчике у хозяина вагона, нашел-таки пачку индийского чая из личного запаса.

Вернувшись в купе, Сенатор долго вглядывался в набегаю­щие в ночи разъезды, полустанки, станции, с трудом разобрал название одной из них на пустынном перроне и сличил по па­мяти с тщательно изученным расписанием, скорый шел по графику. Оставшееся время пролетело быстро, прокурор даже его не заметил, может, оттого, что он начинал мысленно стро­ить разговор с директором агропромышленного объединения. Вариантов начала беседы он перебрал великое множество, и ни один его не устраивал, с ханом Акмалем нельзя говорить ни в подобострастном, ни повелительном тоне, и тот и другой путь губителен, обречен на провал. Он понимал, как не хватало ему перед поездкой консультации с Шубариным, тот бы вы­строил ему разговор четко по компасу. Но в том-то и дело, что связь с аксайским ханом он желал держать в строжайшей тай­не, он не сказал о поездке даже Хашимову. Если в будущем у него случится взлет, он не хотел, чтобы его связывали с ханом Акмалем. Как в случае с докторской, свалившейся как снег на голову всех знавших его людей, он и тут готовил сюрприз. Он хотел внушить всем, что его сила в нем самом, а сильный че­ловек, судя по всему, скоро мог понадобиться. Поезд начал двигаться медленнее, тормозить, на маленьком, ничем не при­мечательном полустанке он делал двухминутную остановку, пропускал спешивший навстречу скорый «Наманган – Таш­кент», глухой разъезд как нельзя лучше устраивал прокурора.

«Пора», – сказал он вслух и рассовал по карманам сигаре­ты, зажигалку, расческу, носовой платок. Из портмоне достал трешку и положил краешек ее под чайник так, чтобы сразу можно было увидеть, это на тот случай, чтобы не привлекать внимания, вроде как прошел в соседний вагон, сознательный жест. Выходя, он еще раз присел на полку, как обычно перед важной дорогой, а она, считай, у него только начиналась, сде­лал «аминь» и только тогда мягко притворил за собой дверь купе.

Проводник продолжал храпеть, но уже на другом боку, и Сухроб Ахмедович, пройдя мимо него своими вкрадчивыми шагами, вышел в тамбур, открыл дверь, глянул вдоль состава, как и перед посадкой, выждал почти минуту и, когда состав чуть тронулся с места, спрыгнул на щебеночную насыпь. Туск­ло освещенный перрон разъезда находился впереди, и его уди­вило, что даже дежурный не вышел на перрон. Такой вольно­сти нравов на транспорте прокурор не ожидал, о железной до­роге он по старинке думал гораздо лучше.

Скорый, сияя цепочкой огней в коридорах купированных вагонов в середине состава, плавно тронулся, и три красных сигнальных фонаря хвостового плацкартного некоторое время болтало из стороны в сторону далеко за входными стрелками, но скоро и они исчезли в ночи.

Сухроб Ахмедович продолжал стоять на обочине пристан­ционных путей, то и дело поглядывая в темноту по обе сторо­ны разъезда, мелькала тревожная мысль, неужели прокол на первом же этапе? И когда уже начали брать отчаяние и злость, слева от вокзальной пристройки дважды мигнули фары машины. «Наконец-то», – облегченно выдохнул Сенатор и шаг­нул с насыпи, «Жигули» медленно шуршали ему навстречу. Не доезжая, машина включила свет ближних фар, и он узнал бе­лую «шестерку» Шавката, двоюродного брата своей жены, он в прошлом году и хлопотал за нее в Автовазе. Свояк намеревал­ся выйти из машины, обняться по традиции, но прокурор жес­том остановил его и сам распахнул переднюю дверцу.

– Ты что, опоздал? – вместо приветствия спросил он.

– Нет, что вы, я давно уже здесь, – поспешил оправдаться Шавкат. – Я видел даже вдали огни приближающегося поезда и в это время задремал, наверное, минуты три-четыре, не больше, открыл глаза, а состав уже хвост показал, и я включил свет, извините…

– Да, время между тремя и четырьмя ночи самое ковар­ное, – сказал удовлетворенный ответом прокурор, лишний раз получив подтверждение собственной теории.

Машина отъехала от разъезда и через несколько минут уже катила по асфальтированному шоссе, ведущему в Наман­ган. Шавкат, расспрашивая о здоровье, о доме, о детях, сестре, одной рукой настраивал приемник – хороший концерт луч­ший помощник водителю в ночной езде.

Гость невольно поежился, и это не осталось незамечен­ным.

– Да, ночи в наших краях прохладные, чувствуется бли­зость гор, да и осень на дворе. – И Шавкат, открыв «бардачок», протянул родственнику хромированную фляжку, которая в большом ходу у авиаторов и военных людей. – Согреет, я за­хватил на всякий случай.

– Спасибо, молодец, – повеселел Сенатор и, отвинтив крышку, с удовольствием отхлебнул несколько раз. – И конь­як неплохой…

– Я же знаю ваши вкусы, настоящий армянский, – зау­лыбался свояк, он уже думал, что гость обиделся на него.

– Как с вертолетом?

– Все в порядке, и даже сегодня есть одна путевка в Пап­ский район, ее я и оформил Баходыру, и вылет его раньше других не бросится в глаза, самая дальняя точка для нашего авиаотряда.

– Как ты объяснил ему столь ранний вылет?

– Проще простого. Он знает, что в Аксай постоянно наве­дываются большие люди, комиссия за комиссией. Хозяйство Акмаля Арипова словно визитная карточка Узбекистана, мы ведь тоже газеты читаем. Я сказал, что сегодня там с утра ка­кое-то совещание выездное, а вы не смогли прибыть со всеми вчера, оттого и спешите появиться там чуть свет, чтоб до нача­ла переговорить кое с кем.

– Молодец, вполне логично…

– Впрочем, доставил бы и без всяких объяснений, я же главный диспетчер, и от меня зависят все выгодные рейсы, – сказал самодовольно Шавкат. Он знал, что родство с челове­ком из ЦК позволяет ему иметь особое положение в области.

– Не зазнавайся, – мягко пожурил Сенатор, но остался доволен хваткой свояка и подумал, что непременно надо как-нибудь поохотиться в горах с вертолета. – А что собирается Баходыр делать в Папском районе?

– Как что? Дефолиация в полном разгаре, опыляем с воз­духа хлопчатник.

– Значит, травят народ не только с земли, но и с возду­ха? – спросил гость.

– Мы люди маленькие, нам что скажут, мы то и выполня­ем, это вам, в Ташкенте, с вашими коллегами в ЦК решать. А вообще-то беда, конечно, в дни опыления столько жителей страдает, особенно дети. А скот, которого и так мало в сельских подворьях, сколько его травим.

– Белое золото! Хлопок – гордость узбекского народа! – съязвил мрачно Сенатор и больше на эту тему не говорил, он-то знал, что хлопок стал бедствием, проклятием для всех: и селян, и горожан. Он еще раз отхлебнул из фляжки, откинулся на спинку сиденья, чуть отбросив ее назад, с удовольствием за­курил, перед этим любезно протянув длинную дымчато-серую пачку сигарет свояку.

– У, «Кент»! – Шавкат потянулся за зажигалкой.

Перед Сухробом Ахмедовичем невольно мелькнули ог­ненно-красные неоновые буквы на фронтоне вокзального зда­ния столицы. И тут он вспомнил об оплошности, что допустил перед отъездом. Он достал портмоне, где имелся вкладыш с записной книжкой, вырвал оттуда страничку и написал своим четким, каллиграфическим почерком: «Артур Александрович Шубарин». И протянул бумажку Шавкату, мурлыкающему под нос какую-то мелодию.