У меня девять жизней - Мирер Александр Исаакович - Страница 12

Потом задрожала земля под тяжелыми шагами, он подумал, что ведут слона. Потом, мелькая и раскачиваясь в лунном свете, у дальнего конца просеки появились бесформенные гиганты. Колька приподнялся, чтобы рассмотреть их. Охнул. С просеки волной прокатился формалиновый запах, и от него Колька потерял голову. Схватил тяжелый пистолет, выругался и выстрелил в правого — желтая глыба, качнулась на ребристом краю глушителя. Он вел мушку влево, нажимая спуск, когда светлый круг ложился на черный шпенек — есть! есть!

Они шли. Быстро. Во всю ширину просеки.

Вверху завыла обезьяна. Колька вздрогнул, дал еще серию выстрелов и каждый раз видел, как отшатывается чудовищная безглазая голова, а они шли. Как во сне. Оставалось три патрона, но уже не было сил наводить пистолет. Колька застонал, это было вне реальности, и он пытался проснуться.

Между чудовищами проскочила тонкая человеческая фигура, вскинула руки.

— Безумец, — проговорил человек.

Чудовища стояли за его спиной.

— Зачем ты привел их? — сухими губами прошелестел Колька.

— Чтобы вы ушли к Железной дыне.

Перехватило горло. Он просипел «ле-е…» — первый слог слова «зачем», но за него спросила Нанои:

— Зачем привел ты нардиков? Пришельцы сами спешат уйти.

— Возможно и так, о Врач… Однако Равновесие прекрасно, а железо несъедобно, — ты слышала, как пугал он посланцев Великой?

— Как и вы тщились испугать его, глупцы!

Колька молчал.

— Я спрашиваю пришельца: согласны ли вы уйти?

— Согласны, — выдавил Колька.

— Слово сказано. До рассвета вы опуститесь у Железной дыни. Врач полетит вместе с вами, если захочет.

Колька был еще заморожен ужасом — что за чудовища! Он знал, что только из-за Нанои не бросает пистолет и не кидается на землю, закрыв руками голову.

— Поспеши, — сказал человек. — Птицы ждут.

— Пусть уйдут эти.

Человек пропел на языке Памяти: «Возвращайтесь к Наране». Чудовища качнулись, исчезли в лунной тени; мерно, глухо вздрагивала земля. Человек улыбается как ни в чем не бывало. Когда он повернулся к свету, Колька узнал его — один из тех, кто сопровождал старого Хранителя Памяти. Жук на его груди казался черным.

Они вместе вошли в лечилище.

Розовый, очень живой Рафаил сидел на боковой скамье и громко смеялся. Увидев людей, он дрыгнул ногой и заржал с тупой жеребячьей радостью, рассыпая бахуш из кулечка: «у-а-ах-ха-ха-ха!»

— Что это?! — воскликнул Колька. — Что здесь было?

Колька вдруг понял, что сидит на скамье, а девушка обнимает его и гладит по щеке. И быстрым, острым шепотом утешает:

— Он здоров… Я закрыла его лоб, Адвеста.

Володя понял: закрыла память во лбу. К утру она откроется.

Человек, стоявший у входа, сделал нетерпеливый жест.

— Память во лбу? Володь, объясни, — изнеможенно попросил Колька.

С мучительной гримасой Володя стал объяснять, что Нанои каким-то образом отключила лобные доли мозга у больного. Без этой процедуры Рафаил не смог бы ходить от боли.

— О господи, какой бред, — сказал Колька.

— Он здоров, — твердила девушка.

Рафаил ухмылялся и жевал сушеных термитов, икал.

— Поспешите, — сказал человек с черным жуком.

Девушка поднялась с колен и сурово спросила:

— Кузнец, почему ты распоряжаешься в лечилище?

— Я — хранитель Памяти, — ровным голосом возразил человек. — По Воспитанию я действительно Кузнец, но здесь представляю Нарану. Ты полетишь с больным пришельцем?

— Я — Врач, — сказала девушка.

— Ты передашь по гонии, когда все кончится.

— Хорошо. Колия, больного надо вести под плечи. Я понесу лекарства. Иди, Кузнец.

Колька подсунул плечо под Рафкину вялую руку, пробормотал: «Взяли…», и они поплелись к выходу. Волоча ноги, Рафаил хныкал: «Не хочу, не хочу, не хочу!» Человек с черным жуком повел их в черную молчаливую ночь, закрытую сверху кулоном лунного света.

9

Наблюдающего небо освободили собаки. Они примчались из лечилища взъерошенными — рычали от страха, — но сейчас же кинулись грызть и дергать лианы, обмотанные вокруг торса хозяина. Ахука терпеливо ждал, старался не шевелиться. В трех шагах от него животные Равновесия зарывали тело Тана, копошились и похрюкивали в темноте. Комочки земли осыпали ноги Ахуки. Бедный зверь… Перед закатом он подходил к Ахуке и пытался что-то сказать, просил ласки и сочувствия, глаза у него слипались, как у человека. И его убили.

Слуги Великой не пожалели лиан — нардики успели вернуться, пока собаки работали. Гиганты прошли навстречу лунному свету гуськом. Они действительно были крупнее, чем крии: в два человеческих роста, с толстыми беспалыми руками, с глазами посредине груди. Вместо голов у них были плоские горбы. Как раз, чтобы уложить и нести человека. Но они шли пустыми…

Ахука рванулся, лианы лопнули, обдирая тело. Он схватил лук, взял собак и гепарда на поводки и огромными прыжками понесся в лечилище — звери тянули, как бешеные.

…Он выбежал на поляну — пусто. Крысы-уборщики с писком катились в стороны. В лечилище также пусто — стол срезан, людей нет… Собаки дергали поводки, визжали, торопили. «Вперед, рыжие!» — одна за другой, бесшумно, носом к земле, они бросились в погоню. На поворотах следа одна из собак останавливалась и дожидалась Ахуки, чтобы показать направление.

След вел на полдень. Ахука пробежал по следу четырежды дюжину дюжин шагов и увидел младшего Хранителя Памяти. Верхом на лошади он ехал навстречу.

— Где пришельцы? — прямо спросил Ахука. — Здоровы ли они?

— Взлетели на птицах, держат путь к Железной дыне, — дневным, оживленным голосом ответил Хранитель.

— Ты ведешь лошадь в Питомник. Я направляюсь туда и заодно отведу ее. И облегчу себе дорогу.

Ничего удивительного не было в том, что Охотник спешит в Питомник, но Хранитель все же осведомился.

— Почему ты спросил меня о пришельцах?

— Кару-кузнец, ты меня не узнал… Я стоял у трех дорог со Старшим Хранителем, когда ты провел нардиков к пришельцам. Я испугался их, — добавил Ахука наивно.

Усаживаясь на лошадь и провожая Кару глазами, он с горечью думал, что утаил свои мысли. О-а, к чему это приведет… Он думал об этом, когда приказывал собакам отправиться в Стан Охотников и пока скакал через поселение к домам Питомника.

Птиц нельзя было, как слонов и лошадей, переводить с выгона на выгон

— они должны жить на одном месте постоянно, от рождения до смерти. В период дождей им надлежало находиться под крышей. Поэтому каждая Птица имела собственный дом, как человек. Низшие твари убирали из домов помет, обезьяны приносили пищу ко входу, но все прочие работы делали люди — кормили Птиц, подрезали им перья, обучали птенцов и выводили Птиц на прогулки, когда им не приходилось летать с гонцами. Каждый оседлавший Птицу именовался гонцом. В древности позволялось летать лишь искусным наездникам, малого роста и веса. Теперь Птицы поднимали рослого мужчину и еще полторы дюжины горстей груза.

В птичьем питомнике бодрствовали всю ночь. Хранители сидели у домов, перебирая орехи. Многие дома пустовали — на Границе было неспокойно, и Птицы работали, перевозя Охотников. «Слишком многих нет на месте, — подумал Ахука. — За последние месяцы Равновесие действительно изменилось. И это лишь первые признаки…»

Он пробежал на край питомника, к Наседке. В узкой пещере, в черном жидком перегное лежали яйца — три локтя в длину, два в ширину. Они высовывались из перегноя, белые, как облака, и над ними стоял Старший Хранитель. Выслушав Ахуку, он взмолился:

— Пощади, во имя Равновесия! Ты будешь в третьей дюжине попросивших Птицу за эту ночь, а до утра еще далеко!

«Да, это необычайная ночь», — подумал Ахука, но ничего не сказал.

— Груз есть у тебя, Охотник? Э-э, да ты — Голубой жук! — с уважением сказал Хранитель. — Но ты умеешь управлять Птицами?

— Я — Охотник, — скромно проговорил Ахука. — Груза со мной нет.

— Во имя Равновесия! — обрадовался Хранитель. — Возьмешь орехи и накормишь Птицу, где пожелаешь! Хорошо?