До свидания, эрлюсы - Кобликов Владимир Васильевич - Страница 8

А Колька — тоже поэт

Перед самым сном в нашу палатку зашел капитан.

— Знаете, — сказал он мне и Соломко, — есть хорошая идея.

— Какие там перед сном могут быть идеи?

— Тебе бы, Никита, все спать да спать.

— От сна еще никто не умер, — изрек Соломко и вдруг захохотал.

— Чего ты?

— Ой! Не могу! Ой! Не могу! — стонал Борода.

— Да скажи ты, в чем дело?

— Так тебя и вели в одних трусах и зюйдвестке?

— Так и вели, — недоумевал капитан.

— Ой! Не могу! — опять застонал Соломко. — Ну и картина!

Нам тоже стало смешно. Мы так громко смеялись, что Филипп и Борис прибежали узнать, в чем дело. Толком они от нас ничего не узнали, но почему-то тоже смеялись.

Насмеявшись, Соломко вытер слезы и спросил:

— Какие же идеи, капитан, тебе мешают спать?

— Надо рано утром пойти в деревню и в подарок колхозникам оформить клуб, нарисовать несколько портретов лучших людей, сатирическую газету выпустить. За день мы вчетвером все успеем сделать. А вечером в клубе расскажем о живописи, о литературе, а ты прочитаешь свои стихи.

— Добро…

В лагере остались мы с Булькой. Остальные ушли в деревню. Я отмыл до блеска котелок, сварил обед, написал письма, послушал приемник, а на часах только одиннадцать.

Булька тоже скучала. Она легла под кустом, положив голову на вытянутую лапу, и смотрела грустными глазами на дорогу, уходящую в гору. Становилось жарко. Выкупался. Речку вброд переехал старик на телеге. Старик размахивал над головой кнутом и, не переставая, повторял: «Давай, давай, давай, давай…» Делал он так для того, чтобы лошадь не остановилась посредине реки и не посмотрела на воду. От этого у лошадей, говорят, кружится голова, и они падают в реку. Старик проехал мимо, поздоровался, но останавливаться не стал. А я надеялся.

Лег на теплую траву и стал слушать кузнечиков. Сколько их только на этом лугу! Где-то совсем рядом крякала утка. То и дело речку перелетали сороки и противно хвастали об этом. Красиво охотился над водою ястреб-рыболов. С места на место перепархивали испуганные кулики. В кусты пролетел, сверкая своим тропическим оперением, маленький зимородок. Он уселся на самый нижний кустик над мелководьем, осмотрелся по сторонам и застыл, наблюдая за мальками… Высоко-высоко в ясном небе, кажется, у самого солнца, медленно движется крохотный самолетик. За ним тянется белая полоска. Самолетик могут видеть множество людей. Начинаю думать о том, как велика Родина. Даже трудно представить, сколько на нашей земле очень красивых мест. И всех их человек никогда не сможет увидеть, даже если всю жизнь без сна и отдыха будет путешествовать. От таких мыслей стало грустно…

Булька вскочила с места и побежала, радостно лая. Это она раньше меня заметила бегущего с горы Кольку. Я тоже поднялся с земли.

— Колька! — кричу обрадованно.

— Я на минутку.

— Давай пообедаем, Коль, — упрашиваю мальчика.

— Не могу.

— Хоть расскажу, что там делают наши.

— Там такое творится — передать трудно. Сатирическую газету выпустили. Большущие карикатуры в ней и стихи Соломкины. Вся деревня хохочет. Одна спекулянтка как увидела себя в газете, заперлась дома и воет. Кричит: «Повешусь! Отвечать будете!» А сама не вешается. Сейчас капитан, Филипп и Борис передовиков рисуют, а Никита частушки сочиняет про нерадивых колхозников. Девчата сегодня эти частушки в клубе петь будут… Знаешь, я пойду. Меня за красками послали.

И убежал. Булька тоже хотела удрать, но я строго приказал изменнице вернуться. Булька обиделась и спряталась в палатку.

— Старина, поплыли рыбу ловить, — зову я собаку.

Булька не отзывается.

— Оставайся тогда одна, я уезжаю. — Булька прекрасно понимает значение сказанных слов и выскакивает из палатки.

Мы садимся в лодку и заплываем вверх по течению. Потом я начинаю ловить спиннингом, а Булька мешает мне: каждый раз, когда я бросаю блесну, она подпрыгивает и пытается поймать железную рыбку… Ни одного поклева. И вдруг удилище резко выгибается.

— Есть! — кричу я радостно Бульке и в это время замечаю флажок, торчащий из горлышка плывущей бутылки…

Я ложусь в двенадцатом часу ночи. «Артисты» еще не вернулись. Ругаю их. От зависти, конечно. Мне тоже очень хотелось быть со всеми в клубе, но я не художник, не поэт и даже… не юнга.

Слышу, как провожают моих друзей деревенские парни и девушки. Очень задушевно и с грустью играет гармошка. Далеко по реке уплывает протяжная песня. Древняя река, наверное, слышала ее тысячу раз, но все равно затихает, когда узнает красивый знакомый и грустный напев…

— Ну, конечно, он спит, — говорит про меня Соломко.

— Ложитесь потише, — предупреждает всех капитан. — Пусть отдыхает.

Я притворяюсь спящим. В палатку забирается один Андрейка. Соломко и Колька задержались на улице.

— Ты, Андрей?

— Ага.

— Хорошо прошел вечер?

— Очень. — Мальчишка помолчал, а потом зашептал: — А Колька-то наш — тоже поэт.

— Да ну?

— Правда! Сегодня вместе с Никитой читал свои стихи.

— Про что же Колька пишет?

— Про речку, про лес, про дружбу. А одно совсем интересное, я даже запомнил… Вот:

Правда, здорово?

— Хорошо у него получается. — Я понимаю, что без помощи Бороды здесь не обошлось.

— Хлопали очень.

— Молодец, — хвалю я Кольку и чувствую, как слипаются веки.

Утром все наперебой рассказывают мне о незабываемом дне и вечере в клубе. Делаю вид, что слушать мне совсем не интересно.

— Деревяшка, а не человек, — замечает Борода и уходит умываться.

Когда садимся завтракать, я, словно невзначай, вспоминаю:

— Да, Коля, тебе письмо.

— Мне? — не верит мальчик.

— Тебе, конечно, — и я достаю бутылку с флажком.

Юнга бледнеет, а потом — краснеет. Есть ему уже не хочется.

— Читай! — требуют от Коли.

Соломко резонно возражает:

— Пусть сначала сам прочтет.

Колька откупоривает бутылку и никак не может достать письма. Мальчишка не выдерживает, отходит в сторонку и стукает по бутылке камнем.

— Вот это ты зря, — делает ему замечание Филипп. — Во-первых, теперь кто-нибудь ногу себе порежет, а во-вторых, бутылки надо возвращать Люсе. Где она тебе наберется бутылочных конвертов?

Колька напоминает котенка, которому дали живую рыбу. Только что не урчал юнга от удовольствия.

Филипп с Борисом переглянулись и покачали понимающе головами, что, вероятно, означало на языке жестов: «Беда с этими влюбленными! Вот и стихи уже писать начал!»

— Почитай, если можно, о чем пишет, — деликатно попросил капитан племянника.

— Сейчас, — застеснялся Колька и стал читать тихо и невнятно: смущался.

— Кто же так читает? — Соломко отобрал письмо. — Вот, слушайте: «Здравствуй, Коля! Посылаю тебе третье письмо. Папа говорит, вряд ли они догонят вас. От тебя получила только одну записку, где ты рассказываешь, как Булька чуть не съела вашего ежика. Как поживает «колючий юнга»? Попадались еще шесты, но они были без записок: кто-то их вынимал».

— Это Опарышева работа! — вскипел Андрейка.

— Помолчи.

— Кто-то их вынимал, — повторил Соломко и стал читать дальше: «Мы с папой хотели догнать ваш «доблестный флот», но Эрик заявил, что у него ангина. Пришлось застрять на несколько дней на одном месте. Где вы сейчас? Мы стоим недалеко от станции «Угра». Пробудем здесь три дня. Эрик обещает за это время поправиться. Странная у него ангина. Я видела, как он пил вчера ключевую воду. Эрик отпирался, когда сказала ему об этом… Коля, записки свои закупоривай в мои бутылки и привязывай к подводному концу шеста. Тогда никто не догадается, что шест — почтовый ящик. Ладно? Папа передает всем-всем вам туристский привет. Мы обязательно вас догоним. Без вас все как-то не так.