Главный полдень - Мирер Александр Исаакович - Страница 29

Когда он последний раз сиганул за кораблем, очереди уже иссякли. Здоровенные Десантники подбегали к седому — он по-прежнему стоял у «посредника» и бесстрастно смотрел, как Киселев и рыжий верзила подхватывают здоровенных Десантников и расшвыривают кругом площадки. Тела падали бесшумно, потому что справа все громче орали люди и бешено, хрипло рычала собака. Через секунду упал и седой. Я вдруг увидел, что он лежит у «посредника», и Киселев перешагивает через него. Киселев вдвоем с верзилой подхватили зеленый столб «посредника», потащили его к кораблю; рыжий на ходу сшиб кого-то кулаком. Открылся люк. В него всадили «посредник» и мешок с бластерами. Пес метался перед люком, отшвыривал всех, кто пытался подойти. Какая-то женщина стояла, зажав себе рот двумя руками, и вдруг вскрикнула — верзила заглянул в люк и стал падать медленно, как сосна. Сейчас же у корабля оказался пес. Оскальзываясь лапами, поднялся на дыбы, приложил морду к люку и упал навзничь, как человек.

Киселев был последним. Не спеша, покачивая бластер на шнуре, оттащил рыжего от корабля. Откатил собаку. Подошел к люку. Бластер спустил в люк, а шнурок спрятал. Приладился, держась одной рукой за край отверстия и свесившись всем телом наружу. Я отчетливо помню, как он висел на руке, а на него и на корабль смотрели несколько очнувшихся людей. Он крикнул:

— Отойдите! Отойдите, болваны! — и покатился к ним под ноги.

И тут же с звонким хлопком исчезло защитное поле. Сумеречное небо упало сверху, как занавес. Открылись вечерние холмы, дорога, цепочка квадратных машин на ней. Загремели, запели стекла — медленно и плавно, как лифт, поднялся корабль, песчаные вихри забарабанили по окну перед моим лицом. Неловко, хватаясь друг за друга, вставали люди. Киселев смотрел то вверх, то на черную тесьму от гитары, которую вытащил из кармана.

Огромный пес сидел рядом с профессором и пытался лизнуть в щеку.

Профессор слабо отталкивал его и смотрел в небо, придерживая шапочку.

Ушли!

Я отвалил тяжелую стеклянную дверь и нерешительно вышел из укрытия.

Понимая, что пришельцы отступили, я боялся в это поверить, хотя и видел яркую радужную кляксу, уходящую в зенит. От нее кольцами разбегались по небу веселые кудрявые облака.

С тех пор я не люблю смотреть на облака, быстро бегущие по небу.

Еще несколько минут я был в сознании. Стоя на крыльце, пытался понять, кто передо мной — Десантники или уже люди. Из толпы на меня смотрел полковник Ганин.

Он метал головой, поправлял галстук, будто его душило, и отряхивал о колено фуражку. Полковник попался пришельцам позже всех и поэтому кое-что понимал.

Увидев, что я вышел из двери, он шагнул ко мне и спросил:

— Ты что-нибудь знаешь? — и показал в небо.

— По-моему, они ушли, — сказал я.

Он кивнул. Пробормотал:

— Кабы знать, где упасть, — опять поправил галстук и крикнул: — Внимание! Внимание! Военнослужащие, ко мне!

Стало тихо. Или у меня в голове стало тихо. Помнится, Ганин приказал нескольким военным и милиционерам собрать оружие и быстро пошел к воротам. А я бежал за ним, чтобы рассказать о планах пришельцев, но у меня язык не поворачивался, потому что час назад сам полковник предложил этот план — с захватом Москвы, Нью-Йорка и Лондона, — и я все еще не вполне верил, что полковник больше не пришелец. И так мы вышли к воротам, навстречу бронированным машинам парашютистов, разворачивающимся вокруг ограды телескопа, а дальше я ничего не помню. Только большие колеса и синий дым выхлопов…

Остальное я знаю от других людей. Как парашютисты сдвинули машины вокруг холма и предупредили в мегафон, чтобы никто не выходил за ворота, иначе будут стрелять. Полковник не решился ослушаться, а я проскочил в калитку и побежал к ближнему бронетранспортеру, под дулами пулеметов, напрямик. Говорят, я влез по броне, как жук, и стал кричать: «Где у вас командир?» — и меня соединили по радио с командирской машиной и убедили, чтобы я все сказал в микрофон. Я сказал насчет пришельцев, а потом вспомнил о Сурене Давидовиче и так заорал в микрофон, что командир полка приказал отвезти меня в лесопарк. Я потерял сознание только в овраге: показал на Сурена Давидовича, лежащего в русле ручья, и сам упал.

Сурен Давидович остался жив, у него даже астма прошла.

Он поправился раньше меня. Мы с ним лечились в одной больнице, и он ходил меня навещать, когда я еще не мог голову поднять с подушки.

Вячеслав Борисович

Ну вот, я написал про все, как оно было. Довольно скучное занятие — писать. Скучнее, чем решать задачки по алгебре. Но Степка, который сам ничего не написал, а только мешался — здесь я напутал, тут забыл, — Степка говорит, что надо еще написать о нас. Получается, будто мы герои. Это разузнали, там предупредили, тут бабахнули и всякое такое. Чепуха, конечно. Степан прав. Мы никакие не герои, просто нас — детей, я хочу сказать, — нас «посредники» не брали. В нас нельзя было подсадить Десантников. Поэтому Степан сумел пройти на телескоп, а я — побывать у корабля и все запомнить. Как это получается, я не особенно понимаю. В такого, как я, нельзя подсадить Мыслящего, и все тут. А настоящий герой был один. Вячеслав Борисович Портнов. Писать о нем трудно.

Из-за него я не могу видеть этот проклятый телескоп. И никогда не прощу себе и всем остальным, что мы кричали, радовались, перевязывали царапины. Вспомнить этого не могу. Мы были живы и радовались, а он, спасший нас всех, был мертв и лежал у стола радиостанции, вытянув руку.

Он вернулся на машине к телескопу и прямо пошел в аппаратную. Часового обезвредил «посредником», закрылся в аппаратной и вызвал Москву.

Он успел передать почти все, одного не успел — сказать, чтобы отключили высоковольтную линию, и тут пришельцы взломали дверь, схватили его, а он вырвался и застрелился.

Пришельцы вынули из его руки пистолет и оставили Вячеслава Борисовича лежать. Мы не знали, что он там. Никто не знал, что Вячеслав Борисович застрелился, чтобы не выдать Степана, и этим спас его, а может быть, и всех живущих на Земле.