Искушение учителя. Версия жизни и смерти Николая Рериха - Минутко Игорь - Страница 2

Так и случилось: через несколько минут Блюмкин и Мандельштам сидели на своих стульях, и Яков разливал водку по рюмкам из появившегося на столе полного штофа:

— Давай, Ёсик, мировую!

— Черт с тобой, давай!

— Эй, Серега! Куда ты ушел?

— Я здесь, я никуда не уходил…

— И славно! Поехали!

Закусывая очередную рюмку водки сморщенным моченым яблоком, Осип Мандельштам расслабленно, умиротворенно думал: «Все суета сует… А Яшка вообще мировой парень, только трепач. Но, между прочим, без вранья тоже не интересно жить на этом свете. Блефует, блефует Яшка со своими расстрелами. Всем известно, каков он…»

Что же, почти все верно. Уже было о юном революционере к тому времени мнение — не у его собутыльников из числа московской богемы, а у руководящих товарищей из ВЧК: с одной стороны, Яков Блюмкин отмечен верой, притом верой фанатической, в конечное торжество мировой пролетарской революции на всей планете и готов за «святые идеалы» всемирного социалистического братства людей труда, если понадобится, отдать свою молодую жизнь — до последней капли крови, без остатка, но с другой стороны — он явный авантюрист, отсюда склонность к авантюристическим поступкам и планам, зазнайство, «революционные фантазии» — почва для безудержного хвастовства, самовосхваления, к тому же отличается Блюмкин полным отсутствием моральных устоев…

И тем не менее в оценке этого человека — «для дела» — перевешивало первое: «Наш человек товарищ Блюмкин. Именно на таких и возить воз с бочкой взрывоопасной революционной смеси. Что ж, пусть везет, пока ноги переставляет».

Что же касается поведения нашего героя в «Кафе поэтов» четвертого июня 1918 года, то действительно, прав Осип Мандельштам, много было в словах Яшки ерунды и бахвальства. Но внутри фрайерского мусора сболтнул чекист нечто, о чем лучше бы ему помалкивать.

Для разъяснения — краткая хроника событий, начиная с середины мая 1918 года. Помните революционную песню? Впрочем, к кому я обращаюсь? Молодые ее не знают, основные слушатели и исполнители этой песни — старшее поколение в массе своей уже покинули сей бренный мир. Упомянутая песня начинается такими словами:

По сенной дороге Шел в борьбе и тревоге Боевой восемнадцатый год…

Так вот вам краткая выборочная хроника тогдашних событий.

Двенадцатого мая 1918 года Яков Блюмкин, левый эсер, после бурной революционной деятельности на Украине (о которой скоро узнает читатель) прибывает в Москву и тут же оказывается в распоряжении Центрального комитета парии левых социалистов-революционеров. Для подзабывших отечественную историю советского период напоминаю: фактически Великую Октябрьскую социалистическую революцию в России совершили совместно большевики и левые эсеры, и первые два года во властных структурах советской России, или Совдепии, как тогда говорили, были представители обеих партий. Но сразу, можно сказать, на второй день совместного управления страной произошел раскол: появились разные точки зрения на решения ключевых вопросов внутренней и внешней политики. И основная причина всех этих разногласий и всех конфликтов — патологическое стремление большевиков править страной единолично.

По рекомендации ЦК партии левых эсеров Яков Блюмкин направлен на работу во Всероссийскую чрезвычайную комиссию, и по предложению заместителя председателя ВЧК левого эсера В.А. Александровича молодому чекисту поручается организация отдела по борьбе с международным шпионажем. Немедленно новый работник уже тогда могущественного ведомства товарища Дзержинского обеспечивается московским жильем — он поселяется в гостинице «Эллит»1, в 221-м номере, и его сосед (в номере имелись две изолированные комнаты, общая гостиная, «удобства») — Николай Андреев, фотограф, тоже молодой работник Чрезвычайки, который скоро становится правой рукой Блюмкина.

…Первые числа июня. Начинается подготовка к V Всероссийскому съезду Советов2; выборы делегатов на него дают двойное преимущество большевикам, и у левых эсеров нет шансов изменить политику нового государства демократическим путем — ни внутреннего, ни внешнего. Прежде всего внешнюю: левые эсеры яростные противники «позорного» Брестского мира (действительно заключенного на позорных условиях для России). Остается последняя возможность: устранить большевиков от власти насильственным, революционным путем. Нужна масштабная акция, которая вернет страну в состояние войны с Германией, и в начавшемся неизбежном хаосе эсеры попытаются захватить власть. («Кремль будет наш!» — яростно утверждает Мария Спиридонова.)

Разрабатывались разные варианты. На одном из тайных совещаний ЦК партии левых эсеров в эти тревожные, насыщенные грозовой темной энергией дни и ночи присутствовал Яков Блюмкин. Он предложил план акции, который разработал пока только в общих чертах. Разгорелся спор: принимать или не принимать предложение молодого чекиста. Блюмкина горячо поддерживала неистовая Мария Спиридонова, для которой определение «пламенная революционерка» самое точное. Однако окончательное решение принято не было: мнения разошлись. Якову Григорьевичу тем не менее было предложено «продолжать конкретизировать акцию», которая рассматривалась как один из вариантов «толчка к событиям».

И наш герой приступил к детальной разработке задуманного…

Вы скажете — совпадение? Не бывает в истории совпадений и случайностей.

В гостинице «Эллит», где проживало много иностранцев, покончила жизнь самоубийством шведская актриса

Ландстрем. Яков Блюмкин, обитавший по соседству с номером, в котором произошла трагедия, тут же выдвинул версию — мол, шведская актриса занималась контрреволюционной деятельностью, и когда чекисты вышли на ее след… Теперь требовалось установить ее связи, и с этой целью были «временно задержаны» все иностранцы, оказавшиеся в ту пору (а это те же первые дни июня) в гостинице «Эллит», — «для выяснения обстоятельств». Среди прочих подозреваемых в чекистские сети попал военнопленный австрийской армии граф Роберт Мирбах, родственник германского посла в России.

«Удача!» — надо полагать, воскликнул про себя Яков Блюмкин и приступил к делу.

На первых допросах строптивый граф артачился. Именно после одного из таких допросов молодой чекист поведал своим друзьям Сергею Есенину и Осипу Мандельштаму за столиком «Кафе поэтов» о своем именитом несговорчивом пленнике.

Но интенсивные допросы, явно с пристрастием (и о них могли бы поведать только стены одной из подвальных комнат Лубянки), продолжались. В конце концов 10 июня 1918 года граф Роберт Мирбах вышел на свободу, неузнаваемо похудевший, вздрагивающий от громких звуков, со следами побоев на теле, которые, впрочем, он никому не показывал.

Потому что в руках Якова Блюмкина оказался весьма неожиданный документ, подписанный графом, и его сохранили для нас в архиве капризная и непредсказуемая дама по имени История. Вот этот текст:

«Я, нижеподписавшийся, венгерский подданный, военнопленный офицер австрийской армии Роберт Мирбах, обязуюсь добровольно, по личному желанию, доставлять Всероссийской чрезвычайной комиссии по борьбе с контрреволюцией секретные сведения о Германии и германском посольстве в России».

И приписка на немецком и русском языках:

«Все написанное здесь подтверждаю и добровольно буду исполнять».Под документом стоит неразборчивый росчерк. Можно сказать, написанный кровью. И это не будет преувеличением.

И снова, в самом конце июня, — еще одно «совпадение».

В кабинете Якова Григорьевича в ВЧК на Лубянке после вежливого вкрадчивого стука в дверь появился лысый человек с деревянным чемоданчиком в руках, в котором громыхали какие-то инструменты, и, положив на стол листок бумаги с грифом наверху: «Разрешение» (внизу стояла подпись «железного Феликса», товарища Дзержинского) — представился:

— Александр Исаевич Вайсман, монтер «Московского общества электрического освещения 1886 года», — кампания переименований всяческих буржуазных учреждений и предприятий только набирала силу и до мелкой в масштабах страны конторы, где служил Александр Исаевич, еще не докатилась. — Вот-с… имею поручение проверить электрооборудование в вашем… э… учреждении. Если позволите, начнем с состояния проводочки-с. Я, простите, не отвлеку вас от срочных государственных дел?