Выбери любимый жанр

Выбрать книгу по жанру

Фантастика и фэнтези

Детективы и триллеры

Проза

Любовные романы

Приключения

Детские

Поэзия и драматургия

Старинная литература

Научно-образовательная

Компьютеры и интернет

Справочная литература

Документальная литература

Религия и духовность

Юмор

Дом и семья

Деловая литература

Жанр не определен

Техника

Прочее

Драматургия

Фольклор

Военное дело

Последние комментарии
оксана2018-11-27
Вообще, я больше люблю новинки литератур
К книге
Professor2018-11-27
Очень понравилась книга. Рекомендую!
К книге
Vera.Li2016-02-21
Миленько и простенько, без всяких интриг
К книге
ст.ст.2018-05-15
 И что это было?
К книге
Наталья222018-11-27
Сюжет захватывающий. Все-таки читать кни
К книге

Паханы, авторитеты, воры в законе - Кучинский Александр Владимирович - Страница 4


4
Изменить размер шрифта:

26 марта 1928 года на очередном заседании Совнарком постановил «считать в дальнейшем необходимым расширение емкости трудовых колоний». Для лагерных нужд принялись использовать монастыри, идеально подходящие для изоляции. Валдайский монастырь стал колонией для малолеток, Борисоглебский был отдан под транзитный пункт. Поднимались лагеря в Донбассе, Казахстане, Средней Азии, Сибири, на Севере и Дальнем Востоке. К 1930 году в советских зонах находилось более чем полтора миллиона зэков — «заключенных каналармейцев». Управлять такой могучей армией становилось все трудней. Стотысячные корпусы ВОХР лишь поддерживали изоляцию зэков от внешнего мира. Но молодому государству прежде всего требовался экономический эффект от своей карательной политики. Трудовую активность лагерей могла обеспечить только третья сила. Притом внутри самой зоны.

Живительную струю в развитие ГУЛАГа внес крупный лесоторговец Нафталий Френкель, выпускник Константинопольского коммерческого института. Свой первый миллион от торговли лесозаготовками Френкель заработал в Донецкой губернии. С началом Февральской революции он выехал в Турцию, где прожил несколько лет.

Чекисты, державшие на примете не столько самого Нафталия Ароновича, сколько его капитал, выманили коммерсанта обратно в Россию. Ему предложили возглавить биржу по торговле драгоценностями. Когда интерес к биржевому делу стал угасать, Френкеля отправляют в застенки ГПУ. В преддверии этапа на Соловецкие острова он письменно излагает план экономического подъема страны и передает письмо чиновнику из Главного политуправления. На Соловки бывший коммерсант таки попал, но в необычном качестве. Он заведовал экспериментальным сектором лагеря, испытывая на практике свои новшества, имел доступ в любую часть зоны и к любому осужденному.

В 1929 году состоялась историческая встреча Сталина и Френкеля. После долгого разговора в лагерях началась трудовая реформа. Была введена всеобщая трудовая повинность для каждого зэка (если он не болен и не пребывает в карцере), установлены наряды и нормы. За доблестный труд зэк мог заработать досрочное освобождение или дополнительную пайку. В бригадиры и нарядчики должны попасть те, кто способен силой заставить зэка перевыполнять план.

В приказе ОГПУ № 112 от 23 июня 1931 года администрации лагерей рекомендовалось привлекать социально-близкий пролетарским массам контингент для борьбы с антисоветскими настроениями, для нейтрализации «врагов народа», которых в лагерях именовали «троцкистами» (в 50-х годах — «фашистами»). Самым близким к пролетариату контингентом были уголовники, которым отводилась особая миссия в карательной политике Союза ССР.

В эти годы в преступном мире России шла ожесточенная война между урками и жиганами. И те и другие считались криминальными лидерами, возглавляли на свободе крупные малины, а в зоне отвоевали негласные привилегии. Воровской клан уже имел жесткие законы и традиции. Они запрещали поддерживать в любой форме новую власть (эта явно антисоветская позиция вуалировалась под безобидное невмешательство в политику), трудиться в пользу государства (саботаж прикрывала чисто уголовная доктрина «вор не должен работать»), окружать себя роскошью (столь трогательная неприхотливость объяснялась обычной конспирацией), идти на любое сотрудничество с милицией и чекистами (вспомните печальную участь Маруси Климовой — легендарной Мурки в кожаной тужурке). Ряды жиганов пополняли молодые воры, большинство из которых не имело судимостей. Жиганы были неравнодушны к дорогим вещам, любили покутить в ресторанах и имели репутацию пижонов. Они промышляли не только кражами, но и налетами на состоятельных нэпманов. Урок они считали быдлом и трусами.

Борьба за власть между урками и жиганами унесла сотни жизней, но в конце концов урки одержали победу. Правда, праздновать ее пришлось в лагерях, куда их упекла заботливая рука уголовного розыска. Блатари были симпатичны Советской власти, которая устами народных комиссаров не переставала твердить: «Эти — исправятся, эти — наши, пролетарские». Кого подразумевали под «другими», объяснять, вероятно, не стоит. Новая власть, поглощенная «красным террором», относилась к уголовникам по-отечески, как к детям-озорникам. Им прощались самые кровавые шалости. Воровские статьи не только не угнетали блатаря, но и служили поводом для его гордости. Они не предусматривали одиннадцатого пункта, подразумевающего преступную организацию. Ношение ножей и пистолетов принимали за безобидные проделки: без оружия им нельзя, у них такой закон.

В каждом действии ГУЛАГа сквозили, прежде всего, политические мотивы. В царской России строго запрещалось смешивать уголовников и политосужденных. Советская власть решила повлиять на «пятьдесят восьмую» (так называли советских политзаключенных) здоровым контингентом — блатной гвардией, которую выбрасывали на бурлящие участки ГУЛАГа. Во многих лагерях политические стремились внедрить свое самоуправление. Они избирали старост, которые бы представляли перед администрацией интересы всех заключенных. В рядах «пятьдесят восьмой» находились опытные революционеры, прошедшие тюремную школу царской России. Они вернулись обратно в зону лишения свободы, но уже с сознанием своих арестантских прав и с давними навыками — как их отстаивать. Но то, что было популярным еще в 20-е годы, в 30-х встречалось с понятной враждебностью.

Блатной мир, далекий от политики, «троцкистско-зиновьевского блока», эсэровщины и т. п., оказался выгодным подспорьем для НКВД-ГПУ. Воры даже не подозревали о своей политической миссии, такой неприемлемой для блатных законов. Уголовников не стали намеренно стравливать с политическими, им попросту развязали руки (в пределах разумного, разумеется). На все выходки блатарей администрация и конвой смотрели сквозь пальцы. Воры-рецидивисты заставили жить фраеров (то есть не воров) по своим законам. Они имели опыт принудительной совместной жизни в местах лишения свободы, отличались цинизмом, стойкостью, преданностью друг дружке. Они принесли в лагеря свою субкультуру, выраженную в жаргоне, татуировках, песнях, традициях. Естественно, среди профессиональных уголовников были не только воры, но и бандиты, грабители и убийцы. В блатную касту такие не принимались. Весь мир блатари разделили на блатных и фраеров — на своих и чужих, на воров и не воров. Они имели достаточно денежных средств, чтобы чувствовать поддержку бойцов с голубыми погонами, чтобы подчинить себе бандитов и убийц.

Отношения между блатными и политическими развивались долго и сложно. Они имели слишком разное воспитание, понятие о добре и зле, о чести и измене. Между ними стояла пропасть. Все, что окружалось колючей проволокой и каменными стенами, было миром воров. Здесь они чувствовали себя как дома (для многих это понималось в буквальном смысле). К политическим блатные относились так же, как и к остальной части населения, далекой от уголовной среды. То есть «пятьдесят восьмая» была очередной мишенью. Что же касается политических, то об их отношении к блатарям можно судить по роману «Архипелаг ГУЛАГ», где Александр Солженицын описывал свою первую встречу с «социально-близким» контингентом:

«Вталкиваясь в сталинское купе, ты и здесь ожидаешь встретить товарищей по несчастью. Все твои враги и угнетатели остались по ту сторону решетки, с этой ты их не ждешь. И вдруг ты поднимаешь голову к квадратной прорези в средней полке, к этому единственному небу над тобой — и видишь там три-четыре — нет, не лица! нет, не обезьяньих морды, у обезьян же морда гораздо добрей и задумчивей! — ты видишь жестокие гадкие хари с выражением жадности и насмешки. Каждый смотрит на тебя как паук, нависший над мухой. Их паутина — это решетка, и ты попался! Они кривят рты, будто собираются куснуть тебя избоку, они при разговоре шипят, наслаждаясь этим шипением больше, чем гласными и согласными звуками речи, — и сама речь их только окончаниями глаголов и существительных напоминает русскую, она — тарабарщина.

Эти странные гориллоиды скорее всего в майках — ведь в купе духота, их жилистые багровые шеи, их раздавшиеся шарами плечи, их татуированные смуглые груди никогда не испытывали тюремного истощения. Кто они? Откуда? Вдруг с одной такой шеи свесится — крестик! да, алюминиевый крестик на веревочке. Ты поражен и немного облегчен: среди них есть верующие, как трогательно; так ничего страшного не произойдет. Но именно этот „верующий“ вдруг загибает в крест и в веру (ругаются они отчасти по-русски) и сует два пальца тычком, рогатинкой, прямо тебе в глаза — не угрожая, а вот начиная сейчас выкалывать. В этом жесте „глаза выколю, падло!“ — вся философия их и вера! Если уж глаз твой они способны раздавить как слизняка — так что на тебе и при тебе они пощадят? Болтается крестик, ты смотришь еще не выдавленными глазами на этот дичайший маскарад и теряешь систему отсчета: кто из вас уже сошел с ума? кто еще сходит?»