Блатной телеграф. Тюремный архивы - Кучинский Александр Владимирович - Страница 3

Не удалось еще установить факта существования в воровской среде заклинания в своей чистой и откровенной форме. Для этого воровская среда еще слишком связана с современностью, но в скрытой, завуалированной форме вера в силу слова над неодушевленными предметами в ней тверда и прочна. Прежде всего та необычайная, совершенно чудовищная гипертрофия брани в воровской среде, буквально через слово пересыпающая воровскую речь и ни к кому конкретно не обращенная, говорит о каком-то стремлении сделать свою речь действенной, активно воздействующей. Несомненно, что психология брани, преимущественно сексуально направленной и обращенной к неодушевленным предметам (в особенности при работе), свидетельствует о пережитках магических воззрений.

Для характеристики той силы, которая придается бранному слову, укажем, что брань, обращенная не в пространство, «на воздух», как это обычно имеет место, а к вору, составляет оскорбление, смыть которое может, по воровским представлениям, только «кровь». Явление не менее характерное, чем брань, — воровская «божба», клятва. Какой смысл был бы в клятве для вора, если бы в сознании вора не укоренилась скрытая вера в магическую силу слова? Между тем вор очень часто прибегает к клятве (обычная формула: «лягавым буду», «сука буду, не забуду — век мне на свободе не бывать»).

Древность воровского языка

Некоторые авторы считают, что воровской язык произошел от условного языка «офень», слова которого были найдены в рукописи XVIII века (Рукопись XVIII века. Описание Кричевского графства Ал. Потемкина). Эти слова близки современному воровскому языку, например «хлиз в хаз» — идти в дом, «лох» — мужик и пр. Против некоторых слов как слов близких воровскому языку возражать не приходится, но что касается самого вывода в отношении безусловности происхождения воровского языка от искусственного языка офень, как вывода малообоснованного, стоит возразить. Некоторое сближение воровского жаргона с жаргоном «офень» безусловно имелось (см. выражение «по фене ботать», т. е. говорить на языке «офень»). Но связь, основанная на заимствовании слов одного жаргона от другого, еще не доказательство того, что язык воров произошел от языка «офень».

Преступникам больше, чем торговцам, нужен тайный язык. Тюремные стены, вместе с солнцем и воздухом, отнимали у человека и свободную речь, а она необходима каждому, а особенно заключенному, у которого так велико стремление к свободе и общению.

На условном языке преступнику легче договориться с товарищем относительно побега из тюрьмы. На жаргоне лучше провести совещание о совместном осуществлении «голодовок» как протеста против тюремного режима, а часто тайный язык помогает снестись с вольными, «своими» людьми. Но и вне стен тюрьмы этот тайный язык необходим блатному: дать знак об угрожающей опасности, сообщить в людном месте среди «не своих» о выгодном «деле», предупредить при допросе и т. д. Большую роль в сношениях играет и блатной шрифт, корень происхождения которого мудрено искать у «офень», а ведь условный шрифт преступников, по-видимому, развивался вместе с «блатной музыкой».

Итак, стихийная выработка жаргона преступников диктовалась необходимостью. Тайная речь воровской организации развивалась вместе с преступлениями: грабежами, воровскими налетами и тому подобными темными делами.

Шор в своем труде «Язык и общество» отмечает начало возникновения «воровских языков» с эпохи развитого денежного и торгового капитала (во Франции XV в., в Германии XIII в., в Англии — XVI в.). В «Истории России» Соловьева можно найти целые страницы, посвященные грабежам, конокрадству и проч. в древней Руси: «В старину между русскими мошенниками и разбойниками существовал особый, условный язык, непонятный для незнающего правил, по которым он был составлен. Целые фразы придуманы были для выражения мыслей и понятий. Так, у волжских разбойников слова „сарын на кичку“ значили „бить всех“, слова „пусти красного петуха“ обозначали „поджигай дом“, „слова „по реке волна пошла“ значили „за нами погоня“ (ср. воровские слова: „вода“ — сыщики, „смыть“ — посадить“, „вассер“ — знак осторожности и синоним опасности)».

В книге В. Н. Добровольского «О Дорогобужских мещанах и их курбацком языке» пишется: «В XVIII столетии Дорогобуж был местом ссылки преступников и бродяг. У мещан гор. Дорогобужа давным-давно, а когда — она сами не знают, образовался таинственный язык, вроде тех языков, какие в некоторых местностях употребляют бродяги и воры. Этим языком пользуются ремесленники и мелкие торговцы». Следовательно, уже в XVIII столетии воры говорили на условном языке.

В трудах проф. Сиповского «Из истории русского романа XVIII века» есть указания на то, что «Ванька Каин связан фигуральными выражениями». Проф. Сиповский приводит часть слов, употребляемых Ванькой, например: «немшоная баня» — застенок, «мелкая раструска» — погоня, «выработал» — украл, «каменный мешок» — тюрьма, «черная работа» — воровство, «монастырские четки» — кандалы, «сушить» — пытать огнем, «товар с безумного ряду» — водка.

В песнях, собранных П. В. Киреевским, много уделено места Ваньке Каину:

Условный язык преступников зародился не сразу, он как и другие искусственные говоры, вырос из различных мимических знаков, слов (полунамеков), известных звуковых сигналов, которые с течением времени преобразовались в особую лексику. Отсюда и воровские слова, связанные с внешними или звуковыми признаками; отсюда и образность, переосмысливание и искажение некоторых слов.

Подобное явление присуще всем жаргонам, благодаря чему, при различии словарного материала, заметна однородная практика получения искусственных слов. Воровской язык образовывался из слов обыкновенной родной речи: заимствованные слова употребляются в переносном значении: «врач» — адвокат, «дворник» — прокурор, «сопля» — цепочка, «мешок, конверт» — тюрьма. Заимствованные слова берутся с различными изменениями звуковой стороны путем замены одного звука или слога другим, так: «ш-умага» (бумага, которая шуршит), «ш-труха» (орф. старуха), ше-п-ерка (орф. шестерка), «псира» (орф. пес).

Заимствованные слова часто сокращаются на конце, например: «форт» — форточка, «трам» — трамвай, «Кать» — Катя, «лады» — ладно.

Воровской язык пополняется словами отдельных наречий и говоров русского языка, например: «лопать» — старое белье, «хаза» — дом, «бобка» — рубашка, «лу-петки» — глаза, а также словами других жаргонов и специальными словами различных профессиональных групп. Так, из морского жаргона: «смола» — матросы, «крупа» — солдаты и др.

Воровской жаргон пополняется заимствованными словами из иностранных языков: франц. «пассер» — переходить, «минетка» — кошечка; немецк. «вассер» — вода, «бан» — вокзал, «шварц-вейс» — черно-белый (поддельный документ); татарский «бабай» — старик; тюрке, «майдан» — базар; особенно много в последнее время появилось англоязычных заимствований, например: «траузера» — брюки, «герла» — подружка, и проч., как отголосок движения хиппи в 70-е годы (см. студенческий фольклор тех лет: «Я пойду к тебе на хаус в новых джинсах „Леви Страусе“) и как проникновение всеобщей языковой тенденции к замене русских слов на иностранные (брокеры, маклеры, инвестиции…). Заимствованные слова часто подвергаются искажению, так: персидск. „абаз“ — воровск. „абац“; немецк. „drej“ — воровск. „драйка“ и др.