Великий Бисмарк. Железом и кровью - Власов Николай - Страница 65

«Моя твердость носит приобретенный характер. Я состою целиком из нервов, причем до такой степени, что самоконтроль был единственной задачей моей жизни», – высказывался канцлер в беседе с английским художником Ричардсоном[345]. Однако подобную откровенность он позволял себе довольно редко. На публике Бисмарк старательно играл роль «железного канцлера», отпустив бороду и неизменно появляясь в униформе 7-го кирасирского полка, шефом которого стал в 1866 году. Это не исключало взрывов эмоций, особенно в тех случаях, когда они были выгодны самому главе правительства. Однако в какой степени он действительно мог контролировать свою эмоциональную составляющую, укрощать свои нервы? Что в его поведении было настоящим, а что – наигранным? Такими вопросами задавались уже его современники. Сегодня найти ответ на них ничуть не легче, чем в те времена.

Все больше времени канцлер старался проводить в Варцине, который стал его любимым владением. «Здесь много очень толстых буков, а также балки и пни, пустоши, заповедные чащи, ручьи, болота, пастбища, дроки, косули, глухари, непроходимые буковые и дубовые заросли и прочие вещи, доставляющие мне радость, когда я слушаю трио голубя, цапли и луня или выслушиваю жалобы арендаторов на бесчинства кабанов», – писал он с восторгом жене[346]. Бисмарк питал особую страсть к лесам и даже отдельным деревьям. Он предпринимал бесчисленные пешие и конные прогулки по своим владениям, охотился и наслаждался природой. Побывавший у него в гостях летом 1867 года Кайзерлинг писал своей дочери: «Он уехал сюда, чтобы наслаждаться ничем не потревоженным отдыхом. Но из этого получилось не особенно многое. В его голове все время толпятся серьезные мысли, вечные озарения. Бумаги приходят в большом количестве, и сам он говорит, что в последние пять лет не было ни одного свободного от дел дня»[347]. Когда Кайзерлинг посетил Бисмарка на следующий год, то услышал от него, что политика ему совершенно наскучила и теперь он лишился всякого честолюбия. В это же время глава правительства жаловался Койделлу, что с трудом переносит общение со своим старым другом молодости и с нетерпением ждет отъезда Кайзерлинга, настолько напряжены его нервы. На самом деле Варцин стал для Бисмарка местом спасения не столько от работы в целом, сколько от изнуряющей «текучки». Здесь он мог спокойно продумывать свою политику, разрабатывать проекты ключевых решений, анализировать информацию. Связь между Варцином и столицей не прерывалась ни на один день – сюда приходила корреспонденция, приезжали многочисленные посетители.

Тем временем в Германии интеграционный процесс продвигался вперед на малой скорости. Нельзя сказать, что это противоречило интересам Бисмарка. Более того, во многих документах того времени он подчеркивал необходимость умеренности в вопросе интеграции южногерманских государств. «Мы будем двигаться по пути сближения так далеко, как того пожелает сама Бавария; если эти пожелания будут скромнее, чем те требования, которые мы ставим своим партнерам в Северной Германии, взаимопонимание не окажется под угрозой», – писал, в частности, глава правительства[348]. Такая позиция диктовалась еще и желанием, образно говоря, не спугнуть правящие элиты в Мюнхене и Штутгарте. Кроме того, Бисмарк вовсе не хотел объединения под напором германского национального движения, которое старался держать в определенных рамках. Это было источником трений с либералами, которые, однако, пока не носили серьезного характера.

В июне 1867 года были завершены переговоры по вопросу обновления Таможенного союза. Теперь эта интеграционная структура должна была стать еще более развитой, получив центральные органы власти в виде Таможенного совета и Таможенного парламента. Последний состоял из депутатов Северо-Германского рейхстага и специально избранных представителей южнонемецких государств. Существование этих структур должно было, по мысли Бисмарка, ускорить процесс сближения обоих берегов реки Майн. Сначала экономика, потом все остальное – эта мысль, положенная в середине ХХ века в основу европейской интеграции, целиком разделялась союзным канцлером. «Мы убеждены, что развитие, однажды пойдя этим путем, будет само черпать в себе силы для увеличения своей скорости», – писал он в декабре 1867 года. Таможенный парламент Бисмарк называл «основой и корнем для движения присоединения»[349]. Однако реальность опрокинула его ожидания.

Весной 1868 года были проведены выборы в Таможенный парламент на юге Германии, где они, в первую очередь в Баварии и Вюртемберге, принесли решительную победу партикуляристам – сторонникам сохранения независимости этих государств. Была развернута шумная пропагандистская кампания под лозунгом «Платить налоги, заткнуть пасть, служить в армии» – именно такая перспектива, по мнению партикуляристов, ожидала жителей территорий к югу от Майна в случае их попадания под власть пруссаков. Заседания Таможенного парламента в общем и целом не принесли никакого позитивного сдвига в деле дальнейшего объединения страны.

Вопрос о том, каким путем двинется прусская внешняя политика дальше, оставался открытым. Сам Бисмарк повторял, что он, с одной стороны, считает вооруженное столкновение с Францией весьма вероятным, с другой – вовсе не стремится его ускорить. 26 февраля 1869 года он писал дипломатическому представителю Северо-Германского союза в Мюнхене: «Я тоже считаю вероятным, что германское единство будет ускорено событиями, носящими насильственный характер. Однако совсем другой вопрос – задача вызвать военную катастрофу и ответственность за выбор времени для нее. Произвольное, определяемое только субъективными причинами вмешательство в ход истории всегда приводило только к падению неспелых плодов; мне представляется, что немецкое единство в данный момент нельзя назвать спелым плодом. (…) Мы можем переставить часы, но время от этого не пойдет быстрее, а способность ждать развития событий является необходимым условием практической политики»[350]. Несколько месяцев спустя он высказывался по поводу своей способности ускорить объединение страны: «Я не уверен, что один из нас может делать историю. Моя задача состоит в том, чтобы наблюдать ее течение и править среди них моим кораблем в меру своих способностей. Я не могу руководить течением, тем более вызывать его»[351].

Для многих историков это стало поводом утверждать, что Бисмарк считал окончательное объединение страны достаточно длительным процессом, который не нужно ускорять. В частности, Райнер Шмидт пишет по этому поводу: «Бисмарк настроился на долгий срок и пресекал все попытки национального движения, такие, как запрос национал-либерального депутата Ласкера в феврале 1870 года с инициативой вступления Бадена в Северо-Германский союз. Конечно, он был готов в любой момент вновь запустить мотор германского национализма, однако бросаться в омут рискованной войны вовсе не собирался»[352].

Присоединение Бадена было на самом деле весьма нежелательным вариантом, поскольку оно, во-первых, еще больше оттолкнуло бы Вюртемберг и Баварию, где настроения общественности и так менялись не в пользу Пруссии, а во-вторых, вызвало бы весьма болезненную реакцию в Париже. Это привело к серьезному столкновению между канцлером и национал-либералами в парламенте, где Бисмарк произнес 24 февраля 1870 года пламенную речь, требуя доверия к своей политике. «По поводу цели мы едины; но в том, что касается средств, господа придерживаются мнения, что они могут выбрать и средства, и момент времени лучше, чем я, я же считаю, что понимаю в этом больше, чем они, и лишь в этом мы расходимся. Однако пока я являюсь союзным канцлером и министром иностранных дел, политика должна делаться в соответствии с моими взглядами, и если вы кладете камни на ее пути, вставляете ей палки в колеса, то вы мешаете этой политике, и ответственность за эти помехи, даже за то, что вынуждаете меня несвоевременно высказаться, и за последствия этого несете вы»[353].