Великий Бисмарк. Железом и кровью - Власов Николай - Страница 47

3 августа Франц-Иосиф внезапно появился на курорте Гаштейн, где в это время отдыхал прусский король. Он в общих чертах обрисовал содержание австрийского проекта и пригласил Вильгельма принять участие в конгрессе, который должен был открыться во Франкфурте две недели спустя. Расчет строился на том, что прусский король, с присущей ему идеей монархической солидарности, не сможет проигнорировать приглашение. В своих мемуарах Бисмарк рассказывал о реакции Вильгельма: «Он не почувствовал сначала того унижения, которое заключалось для Пруссии во внезапности этого приглашения, этого вызова с кратким сроком явки. Австрийское предложение понравилось ему, возможно, из-за содержавшегося в нем элемента солидарности государей в борьбе против парламентского либерализма, который беспокоил тогда его самого в Берлине. Королева Елизавета, которую мы встретили в Вильдбаде, на пути из Гаштейна в Баден, также настаивала предо мной, что надо ехать во Франкфурт. Я возразил: «Если король не примет другого решения, то я поеду и буду устраивать там его дела, но я уже не вернусь в Берлин министром». Королеву эта перспектива, по-видимому, встревожила, и она перестала оспаривать перед королем мое мнение. Если бы я перестал оказывать сопротивление стремлению короля ехать во Франкфурт и, согласно его желанию, сопровождал его туда ради того, чтобы превратить на съезде князей прусско-австрийское соперничество в совместную борьбу против революции и конституционализма, то Пруссия с внешней стороны осталась бы тем же, чем она была ранее; она имела бы, разумеется, возможность воспользоваться принятыми под председательством Австрии решениями Союзного сейма, с тем чтобы добиться пересмотра своей конституции, подобно тому как были пересмотрены конституции Ганновера, Гессена, Мекленбурга, Липпе, Гамбурга и Люксембурга; но тем самым она закрыла бы перед собой национально-немецкий путь»[250].

Однако Бисмарк не собирался смиряться с поражением. Он заявил Вильгельму, что австрийский проект должен быть предварительно согласован с Берлином, кроме того, прусский король, как конституционный монарх, не может в данном вопросе действовать в обход своего правительства. В свете проводившейся Бисмарком внутренней политики этот тезис звучал довольно забавно, однако он подействовал. К тому же министр-президент постарался внушить своему монарху, что австрийский император оскорбил Вильгельма, поставив его перед свершившимся фактом и почти не оставив времени на подготовку к конгрессу. В конечном счете Бисмарку удалось убедить короля проигнорировать встречу немецких монархов.

Однако кульминация драмы была еще впереди. Во второй половине августа открывшийся во Франкфурте конгресс единогласно постановил повторно пригласить прусского короля. К Вильгельму, находившемуся в этот момент в Баден-Бадене, был 19 августа отправлен саксонский король Иоганн. «Если б ко мне направили моего зятя (…), я бы устроил ему головомойку, но почтенный король Саксонии! Тридцать князей в роли приглашающей стороны и король в роли курьера, в такой ситуации дать отказ невозможно!» – стонал Вильгельм[251]. Теперь ни о каком неуважении со стороны организаторов конгресса речь идти не могла. Бисмарку в первый – но далеко не в последний – раз за свою карьеру главы правительства пришлось прибегнуть к крайним мерам, пригрозив уйти в отставку в том случае, если король все-таки отправится на встречу. Беседа с монархом оказалась настолько трудной, что министр-президент, выйдя из его апартаментов, схватил со стола большой кувшин с водой и разбил его об пол. Тем не менее главное было у него в руках – собственноручно написанное послание Вильгельма саксонскому королю. Прусский монарх извинялся за неровный почерк (очевидно, переговоры с главой правительства тоже дались ему нелегко) и мотивировал отказ приехать во Франкфурт плохим состоянием здоровья.

Поздно вечером того же дня Бисмарк отправился к главе саксонского правительства фон Бойсту, чтобы передать ему текст. Разочарование Бойста было нескрываемым – ведь Иоганн был настолько уверен в успехе, что приказал подготовить на следующее утро специальный курьерский поезд. Глава саксонского правительства заявил, что его монарх завтра повторит попытку и не успокоится, пока не добьется своего. «Я даю Вам честное слово, что если завтра в шесть часов утра курьерский поезд с королем Иоганном не отправится обратно, то в восемь утра сюда прибудет батальон пруссаков из Раштатта, который займет дом моего короля прежде, чем тот успеет проснуться, и не впустит внутрь ни одного саксонца!» – отреагировал прусский министр-президент[252]. По свидетельству одного из участников этого разговора с саксонской стороны, Бисмарк в запальчивости заявил даже, что если Вильгельм все же отправится во Франкфурт, то сам он никогда больше не ступит на землю Пруссии, король которой совершил государственную измену[253]. Защищая интересы прусского государства, Бисмарк не останавливался перед тем, чтобы оказывать грубое и весьма далекое от верноподданнических чувств давление на собственного монарха. Это ярко свидетельствует о том, до какой степени доходила его уверенность в собственной правоте и как далеко он способен был зайти, руководствуясь этой уверенностью.

Хитроумная австрийская комбинация была полностью разрушена. Конгресс князей принял все предложения Франца-Иосифа, однако с оговоркой, что для их вступления в силу необходимо согласие Пруссии. Которое, что было вполне очевидно, получить было невозможно. На последовавших переговорах Бисмарк поставил три условия, при которых Берлин согласится на реформу: равное с Веной право председательства, право вето при объявлении Германским союзом войны и созыв национального парламента на основе прямого и равного избирательного права. С такими условиями Австрия согласиться не могла. В Пруссии, где министр-президент по-прежнему не пользовался доверием общественности, на его требования, во многом совпадавшие с требованиями либералов, смотрели как на чисто тактические шаги. «Неуклюжая попытка министерства Бисмарка использовать страсть прусского народного духа, направленную против Австрии, чтобы подпереть свое шаткое существование, выглядит жалко», – писала либеральная пресса[254]. Создавалось впечатление, что противников главы правительства не устроят никакие действия министра-президента, кроме его отставки. Однако доставлять своим противникам такое удовольствие он вовсе не собирался.

Первый, самый трудный год был позади. Несмотря на то что положение главы правительства по-прежнему оставалось непрочным, в течение этого года ситуация складывалась, в общем, достаточно благоприятно для Бисмарка. Задачу-минимум он решил, избежав серьезных поражений и во внутренней, и во внешней политике и удержавшись на своем посту, что было не так-то просто. Однако конституционный конфликт продолжался, и для решающего перелома необходимо было благоприятное стечение обстоятельств. Такой момент наступил в конце 1863 года в связи с очередным обострением шлезвиг-гольштейнской проблемы.

Глава 8

Перелом

Глава британского правительства лорд Пальмерстон говорил в конце 1863 года о шлезвиг-гольштейнской проблеме следующим образом: «Вопрос Шлезвига-Гольштейна настолько сложен, что только три человека в Европе вообще понимали его. Одним был принц Альберт, который умер. Вторым был немецкий профессор, который сошел с ума. Я третий и уже вовсе забыл все, что знал о нем»[255]. Действительно, описать все тонкости правового положения двух самых северных немецких герцогств и связанной с ними проблемы в двух словах непросто. Суть конфликта заключалась в том, что и Шлезвиг, и Гольштейн, будучи неразрывно связаны друг с другом в соответствии с международными соглашениями, являлись владениями датского короля, при этом не будучи составной частью Датского королевства. С Данией их связывала лишь личная уния. Шлезвиг, населенный наполовину датчанами, был при этом традиционно ближе Копенгагену. Гольштейн, где проживали почти исключительно немцы, помимо всего прочего, входил в Германский союз. Такое положение дел, нормальное для седого Средневековья, в XIX веке приводило к постоянной борьбе двух тенденций – стремлению датчан присоединить герцогства к основной территории страны и стремлению немцев сделать их составной частью единого германского отечества. Масла в огонь подливал династический кризис в Дании – с пресечением монаршего рода личная уния, связывавшая королевство с герцогствами, также должна была распасться.