Великий Бисмарк. Железом и кровью - Власов Николай - Страница 114

15 июня 1888 года Фридрих III скончался. Преемником стал его сын, 29-летний Вильгельм II, которому суждено было стать последним Гогенцоллерном на прусском и германском троне. Словно подтверждая правило конфликта поколений, молодой монарх не питал ни малейших симпатий к либерализму. Свою власть он считал полученной от бога, а монарха – главой государства во всех смыслах слова. Получив при рождении травму – его левая рука была короче правой и практически парализована, – принц Вильгельм уже в детстве отличался весьма беспокойным нравом и неспособностью держать свои эмоции под контролем. Умный и одаренный, он тем не менее страдал от болезненного честолюбия и желания находиться в центре внимания. По меткому замечанию одного из современников, он хотел бы быть женихом на всех свадьбах и покойником на всех похоронах. За этим скрывался, очевидно, глубинный комплекс неполноценности и неуверенность в собственных силах. К упорной и целенаправленной работе Вильгельм был неспособен. Исключительно темпераментный, он часто давал эмоциям управлять собой. К своим родителям он относился с пренебрежением, зато обожал деда и восхищался им. Юный принц питал самые нежные чувства к армии и любил выступать в роли офицера, пытаясь тем самым, очевидно, компенсировать психологическую травму, проистекавшую из травмы физической, которую он в течение всей жизни будет пытаться скрывать на публике.

Бисмарк достаточно рано, уже в 1882 году, высказал весьма точное суждение о юном принце: «Когда этот придет к власти, все изменится, он будет править сам, он энергичен и решителен, совсем не для советчиков из парламента, в чистом виде гвардейский офицер»[631]. Канцлер постарался как можно раньше установить контакты с принцем, тем более что последний относился к прославленному государственному деятелю с подчеркнутым уважением и восхищением. По мере того как становилось ясно состояние здоровья кронпринца Фридриха Вильгельма, борьба за влияние на его сына усиливалась. На стороне канцлера активно действовал и Герберт, который был по возрасту ближе к Вильгельму и установил с ним почти приятельские отношения. В то же время Бисмарк прекрасно видел недостатки молодого принца, называя его «горячей головой, не умеющим молчать, слушающим льстецов и способным вовлечь Германию в войну, не подозревая и не желая того»[632].

Во второй половине 1880-х годов глава правительства направил принцу Вильгельму ряд меморандумов, в которых излагал свое видение внутренней и внешней политики. Эти тексты должны были способствовать «воспитанию» будущего монарха в нужном канцлеру направлении. Бисмарк убеждал молодого принца в том, что он должен опереться на консервативные силы внутри империи, в частности, придавать больше значения бундесрату и сотрудничеству с германскими монархами. Однако «железный канцлер» всерьез заблуждался, считая, что способен контролировать молодого императора. «Полгода я потерплю старика, а потом буду править сам», – заявил Вильгельм в кругу своих приближенных вскоре после вступления на трон[633].

Новый император с самого начала не собирался быть фигурой второго плана при могущественном Бисмарке. Он хотел править самостоятельно. Вильгельм II собирался придать своему правлению современные, динамичные черты, стать популярным во всех слоях населения. Бисмарк на этом пути мог быть только помехой. Вильгельм уважал старика, но исключительно как символ прошлого, как сподвижника своего знаменитого деда; делить с канцлером власть он вовсе не собирался. «В настоящее время, оглядываясь на прошлое, я полагаю, что в течение 21 месяца, когда я был его канцлером, император лишь с трудом подавлял свое желание отделаться от унаследованного ментора, пока наконец оно не прорвалось наружу», – напишет позднее Бисмарк в своих воспоминаниях[634].

На первых порах, однако, молодой император нуждался в поддержке Бисмарка, который остался на своем посту. Ошибка «железного канцлера» заключалась в том, что он считал это долговременной тенденцией. «Нынешний император слушается меня настолько, что воспринимает на лету брошенную мною мысль и делает ее своей собственной», – хвастался он в марте 1889 года[635]. Однако отчуждение между кайзером и канцлером постепенно росло. Этому способствовал и скандал с дневниками Фридриха III, отрывки из которых, касавшиеся событий войны 1870–1871 годов, были опубликованы осенью 1888 года. Бисмарк, который представал в этих текстах не с самой лучшей стороны, громогласно заявил, что речь идет о фальшивке, и возбудил судебный процесс против профессора Геффкена, организовавшего публикацию. Геффкен вскоре был оправдан, и скандал нанес существенный ущерб авторитету «железного канцлера», в том числе в глазах монарха.

Одним из заветных желаний Вильгельма II было нравиться всем своим подданным. Поэтому он выступал за продолжение социальной политики. В принципе, это отвечало намерениям Бисмарка. Еще в 1887 году началась подготовка законопроекта, вводившего пособия по инвалидности и пенсионное обеспечение. В парламент он попал осенью 1888 года. Устанавливаемые им параметры социальной защиты были, по сегодняшним меркам, более чем скромными – так, пенсионный возраст начинался с 70 лет, рубеж, до которого большинство рабочих попросту не доживали. Финансирование пенсионной программы должно было осуществляться в равных долях за счет взносов государства, предпринимателей и самих рабочих. Тем не менее в условиях конца XIX века это было существенным шагом вперед. Пресса называла законопроект венцом социальной политики. Действительно, с принятием законопроекта Германская империя оказывалась в данной области самой прогрессивной державой мира.

Несмотря на то что в рейхстаге большинство удерживал верный Бисмарку «картель», принятие закона оказалось далеко не легким процессом. Многие консерваторы выступили против него. Партия Центра также активно боролась с законопроектом, заявляя устами своего лидера Виндхорста, что любой, кто проголосует за пенсионное страхование, является законченным социал-демократом. В ходе дебатов Бисмарк произнес свою последнюю речь в рейхстаге, которая, однако, не вошла в число лучших образцов его красноречия. В итоге 24 мая 1889 года законопроект был все же принят, хотя и незначительным большинством.

Если в вопросах социального законодательства, то есть «пряника», позиции кайзера и канцлера более-менее совпадали, то касательно «кнута» между ними существовали весьма значительные разногласия. Бисмарк считал необходимым продолжать репрессии против социал-демократии, Вильгельм же выступал за мягкую практику, желая стать «социальным императором». Когда в мае 1889 года началась общеимперская стачка горняков, кайзер принял делегацию рабочих, хотя и обрушился в ходе беседы с гневными упреками на социал-демократию. Представителям промышленников он заявил, что собирается выступать в таких ситуациях в роли посредника и одинаково учитывать интересы обеих сторон. Вскоре стачка завершилась компромиссом, в ходе которого многие требования горняков были приняты. Это вполне соответствовало интересам императора, не желавшего трудовых конфликтов. Канцлер же, напротив, считал более полезным не допустить «слишком быстрого и гладкого окончания этой забастовки со всеми ее печальными последствиями»[636]. Это было необходимым для того, чтобы облегчить продление «исключительного закона», срок действия которого истекал в 1890 году. Проблема заключалась в том, что молодой император вовсе не считал такое продление необходимым. И в этом его поддерживали многие политические силы, считавшие, что внутренняя политика Бисмарка зашла в тупик.

Еще одним предметом разногласий между кайзером и канцлером становилась внешняя, точнее, колониальная политика. Вильгельм стремился придать своему правлению как можно больший блеск – в том числе за счет приобретения колоний. Он грезил о «мировой политике», о глобальном влиянии Германии. В этом его поддерживала значительная часть общественности – лозунг колониальной экспансии продолжал набирать популярность. Политика имперского канцлера была, напротив, сконцентрирована на европейском направлении. Бисмарк считал возможным разделить политические и экономические интересы (что, безусловно, не вполне отвечало реальной действительности конца XIX века). «Дружба лорда Солсбери мне важнее, чем двадцать болотных колоний в Африке», – заявлял он в эти годы[637]. Из-за своей сдержанности в колониальных вопросах канцлер во всевозрастающей степени попадал под огонь критики.