Факультет патологии - Минчин Александр - Страница 17

— Ну почему, Андрюшенька?

— Ты помнишь, что вчера было? А? Ирка скромно вставляет:

— Воскресенье. Он кричит:

— Ты вся в жопу пьяная была. Помнишь, что вчера делала?! Расскажи Ланину, расскажи!

Я не любил, когда меня называли по фамилии, но на этом курсе было принято.

— А что, Андрюшенька, я не помню, что я делала?

— Ир, ну ты только не п…и, пожалуйста, а то я тебе сейчас по роже так дам, что сразу вспомнишь. Что ты там с Лилькой в постели голая вытворяла, не помнишь, да?!

— Ну я же не нарочно, Андрюшенька, я пьяная была. Разве тебе меня не жалко, у меня головка болела.

— Ну блядь, Саш, как тебе это нравится, — («у нее головка болела», передразнил он), — клитор у тебя болел, да еще чесался, потаскуха.

— А у меня нету клитора, — вставила скромно Ирка.

Мы полегли со смеха.

— Саш, а что такое клитор?

— Вот блядь, — давился, сдерживаясь, Юстинов, — даже своих половых органов не знает.

— Она их тебе доверяет, — реготал Боб.

— Конечно, — наивно ответила Ирка, — он лучше знает, как с ними обращаться… — Вроде комплимент отпуская.

Ирка была великая актриса, не только трагедийного, но и комедийного таланта.

Она повисла на него, уловя мгновение:

— Андрюшенька!..

— Пошла, Ир, отсюда, пошла, — но она его уже целовала, а у него проскальзывал наигрыш на губах.

Странный был Юстинов человек, он рассказывал всем, что делала и как Ирка, в какой позиции стояла или лежала… и как он с ней обращался: «Я на Ирку всегда клал», — любил повторять он, однако Ирка тут же встревала, что «не клал, а вставлял», и ему как филологу надо знать разницу между словами. Все свое грязное белье он вывешивал на факультете, и весь курс обсуждал их интимно-публичную, эротическую жизнь.

В этом была какая-то анормальность, но ему, видимо, нравилось.

Наконец мы с Иркой остались вдвоем, Юстинов, выговорившись, пошел с Бобом пить пиво.

— Ира, как же ты умудрилась… — говорю я. Она перебивает меня:

— Ой, Саш, какая у Лильки кожа, обалденная. Я даже не представляла…

— …попасться, — продолжаю я.

— Ой, Саш, я так испугалась, когда Юстинов вошел, ты же ему про лесбос не рассказывал.

Я засмеялся.

— Откуда ему знать, что такая Билитис была. — Ирка улыбается.

— Ир, ты у меня просто ласточка, самый талантливый ребенок, которого я когда-либо встречал. Бесподобнейшая ученица!

Ирка сияет:

— Да, я такая. Но мы с ней все равно доделаем до конца. Лесбос — это прекрасно, — мечтательно говорит она. — Лилька тоже так считает. Она тебя очень уважает и говорит мне: все, что ты говоришь, — правильно.

Ирка мне нравится, она меня умиляет. И какое-то постоянное желание о ней заботиться, хотя я понимаю, что во многом она — актриса.

Кончается лекция, кажется, «Зарубежная литература XVII века», то ли что-то в этом роде. Появляется Лиля Уланова.

— Сашенька, здравствуй. — Она целует меня, как своего давнего знакомого, примерно с семнадцатого века.

— Мы по твоей системе попробовали вчера, Ирка тебе рассказывала?

Ирка хищно и сексуально улыбается.

— Юстинова нет?.. — Лилька быстро оглядывается. И они резво целуются с Иркой в губы, прямо на глазах у меня. Глаза мои открываются.

— Хорошо-то как, — мечтательно говорит Ирка, — Лиль, когда встретимся?

— Давай еще раз, Ир. — Они опять целуются. Глаза мои расширяются. Мне это нравится: их даже не волнует, что сокурсники ходят и могут увидеть, — им это все до лампочки. Этот курс ошарашивал меня. Звенит звонок, и Лиля скрывается. Она ходит на все занятия. Так как хорошая ученица.

— Саш, жалко, что ты не девушка, я бы отдалась тебе, — говорит раздумывающе Ирка.

— А что, уже как мужик я тебя не устраиваю?..

Мы смеемся вместе долго. Это, правда, смешно, как Ирка быстро переделалась: за два дня!

— Нет, я теперь по женщинам, — говорит она, — лесбос — это божественно.

— Ты знаешь, я сегодня у Пениса зачет получил.

— Да ты что?! Поздравляю, Санечка. — Она целует меня.

— Вот, уже с Сашкой целуется, — раздается голос появляющегося Юстинова.

— Так, вчера с Лилькой, сегодня с Сашкой, что же завтра будет?

— Андрюшенька, он зачет по физ-ре сдал.

И все начинают обсуждать. Я рассказываю про секцию по волейболу, ведомости, факультетскую команду, и они говорят, что если на третьем курсе будет введена физкультура, все запишутся ко мне, и даже Ирка.

Я ей говорю, что команда-то мужская будет, должна быть.

Она задумывается.

— Да, Ир, — говорит Юстинов, — тебе не подходит, ты ж теперь только по девочкам. Давай уж не изменяй им… с мальчиками.

Она таинственно смотрит ему в глаза. И что-то там такое… Видимо, что Юстинова ожидает.

— Ир, — говорю я, — пойдем выясним хоть, какие зачеты будут?

— Я тебе и так скажу, — говорит Юстинов, который страшно гордился тем, что все знал. Он просто больным себя чувствовал, если что-то, какой-то пустяк не знал. — Прежде всего психология.

— Ира, а что такое психология? В этот раз Юстинов не встрял.

— Есть такой преподаватель Берхин, я его не видела никогда. Он лекции сам читает и ведет семинары, и, говорят, на зачете лекции написанные спрашивает и по ним учить надо. Так как книг никаких по этому предмету не написано для институтов еще. То есть только в медицине, а нам не с точки зрения медицины, а педагогики надо.

Ирка — умная девочка и тоже все знает. Но мне приятны ее знания…

— А что он за человек? — говорю я. Юстинов не выдерживает и встревает:

— Полный мудак, говорят, зачет ему очень трудно сдавать. Носится со своими теориями, как импотент с поднятием члена.

— Андрюш, — говорит Боб, — интересные у тебя сравнения, что, уже не поднимается?

— Ирка и не до того доведет, — отвечает Юстинов, и они смеются.

На этом разговор «по психологии» кончается. А я задумываюсь, что же делать: где взять эти лекции?

В перемену я иду на свой старый курс. Из всего курса у меня там остались две подружки (и то случайно), Алина и Мальвина, обе очень красивые и модненько одетые девочки, которые всегда следили за собой. И при этом старались примерно учиться.

У них занятия на третьем этаже, раньше это был и мой курс, но я на нем никогда не появлялся.

Они мне рады, и мы долго треплемся, они даже опаздывают минут на тридцать на вторую половину.

— Мальвин, вы сдавали зачет в прошлом году, когда меня уже не было, по психологии?

— Берхину, что ли? — Они смеются.

— Вот-вот, кажется, эта фамилия.

— Саш, — говорит Мальвина, она стройная, — пора бы тебе знать фамилию преподавателя, у которого через неделю зачеты начинаются.

— Санечка, он всегда такой, — говорит Алина и ласково смотрит на меня.

— А у вас что-нибудь осталось после этого?

— Тетрадь с лекциями, что ли? — спрашивает Мальвина, она более подвижная.

— У меня, кажется, где-то валялась, — вяло говорит Алина.

Я даже не представлял, что в этом институте кто-то мог записывать лекции.

— Алиночка, — я хватаю ее за руку, — найди, пожалуйста, или я не сдам этот зачет никогда: даже не представляю, о чем там речь.

— Хорошо, я постараюсь. — Она снова улыбается и касается моей щеки, нехотя. У нее очень красивый лак на ногтях, они как пурпуром лакированы. Я люблю, мне нравится, когда у женщин ногти накрашены. А у Алинки еще и красивые, холеные. И рука приятная.

— Ишь, как лекции понадобились, так сразу разыскал, — язвит Мальвина. — «Старые друзья» — когда надо только, оказывается.

— Меня же целый год на курсе не было, я только несколько недель назад появился.

— Ладно уж, прощаем, — говорит Алина, — но чтобы в следующем году вел себя примерно. И лучше — чаще появлялся, а то нам скучно без тебя.

— Ни повеселить некому, ни поговорить не с кем, — говорит Мальвина, и мы смеемся, вспоминая.

После института я иду по пустым улицам, не садясь ни на что, а шагая. Большая Пироговка пуста, все заведения кончают работу в пять, и только редкие прохожие попадаются.