Хрустальный лес - Черноголовина Галина Васильевна - Страница 9

Начинают выгружать почту. Вера и Наташа, подпрыгивая на горячем песке, весело распевают:

На Таню Наташа не обращает никакого внимания, будто её и нет, но та как ни в чём не бывало тоже прыгает и подпевает. Почту грузят на подводу, и старая лошадь Буран, отмахиваясь от злых оводов, неторопливо двигается в гору. Девочки идут за подводой до самой почты; здесь, усевшись на голубые перила крыльца и болтая ногами, они ждут, когда начнут выходить почтальоны с тяжёлыми сумками.

Почта есть и Даниловым, и Козочкиным. Таня и Наташа сразу начинают спорить, кому нести журнал «Крестьянка», а кому газеты «Тихоокеанская звезда» и «Молодой дальневосточник». Молчаливая возня, рывок — и обложка «Крестьянки» оказывается у Тани, а сам журнал у Наташи.

— Вот! Что теперь нам мама скажет? — плачущим голосом кричит Наташа.

— Сама виновата, — хладнокровно отвечает Таня. — Не надо было так крепко держаться за него. Мама всегда говорит: «Уступает тот, кто умнее и вежливее».

— А чего ж ты не уступила?

— А я младше. Мне должны уступать.

— «Уступать, уступать»… Смотри, что ты наделала!

Наташа поднимает с земли растрёпанный лист, это приложение к журналу с чертежами выкроек, из-за которого мама больше всего и выписывает журнал. Сейчас здесь трудно что-нибудь разглядеть под пыльными отпечатками босых ног.

— Твоя работа, Татьяна! Будет тебе от мамы.

— Почему это моя? Твои же следы. У меня большой палец короче и мизинец не такой.

— Нет, это ты топталась!

Сёстры снова кладут выкройки на землю и примеряют, чьи же всё-таки на них следы.

— Вот пусть хоть Вера скажет! — горячится Наташа. — Вера, Вера!

Но Вера занята своим. Она изучает розовый конверт, на котором написано: «Село Осиновка, колхоз «Родина», Козочкиной Анне Ивановне».

— Анна Ивановна… Кто такая? — не сразу понимает Наташа, взглянув на конверт. — Так ведь это ваша Анюта. От кого это ей?

Девочки с любопытством смотрят на штамп, который стоит на месте обратного адреса: «Крайком ВЛКСМ».

Наташа — девочка решительная.

— Что же ты стоишь, Вера? Надо скорее Анюте письмо нести. Где она сейчас?

— На ферме, наверно, где ж ещё?

— Бежим скорей! А ты, — оборачивается она к сестре, — неси домой почту. Да журнал сложи аккуратней, от пыли отряхни.

— Как бы не так, — спокойно отвечает Таня. — Я тоже на ферму.

— Не смей!

— А тебе какое дело? Не твоя сестра на ферме, не с тобой иду, а с Верой. Правда, Вера?

— Да пусть идёт, Наташа… — заступается Вера. — Ей же одной скучно.

Подружки, не заходя домой, сворачивают в проулок и через несколько минут мчатся по тропинке сквозь цветущие кусты шиповника, над которыми жужжат пчёлы.

Анюта прочитала письмо, схватила Веру и высоко подняла кверху:

— В город вызывают, сестричка! На слёт животноводов… Тётя Малаша, отпустите меня? — обратилась она к пожилой женщине в белом платочке, которая сыпала в корыто овсяную муку, замешивая корм телятам.

— Да уж раз такое дело, что ж… С двумя группами как-нибудь управлюсь. Ведь не надолго?

— На два дня, тётя Малаша!

— Анюта, а можно я буду тёте Малаше помогать? — спросила Вера. — Я ведь тебе всегда помогаю…

— Помощница добрая, это верно, — кивнула головой тётя Малаша. — А что, пускай приходит, хоть попасёт их на лужку, пока я клетки чищу.

— И я приду с Верой, — заявила Наташа.

— И я, — как эхо, повторила Таня.

Когда шли домой, Наташа всю дорогу говорила об Анюте.

— Вот это сестра! — восхищалась она. — Я бы не знаю, что отдала, чтоб у меня такая сестра была, а не бомба какая-то. — Она покосилась в сторону Тани. — И на тебя она, Вера, так похожа, так похожа — и глаза, и нос… Была бы у меня сестра похожая…

— Девочки, какие цветы у шиповника вкусные, — вмешалась Таня. — Вы только попробуйте. Правда-правда! Вот пожуй, — поднесла она самый крупный цветок сестре.

— Всё бы ты жевала! — отмахнулась Наташа.

На другой день ни свет ни заря девочки явились в телятник.

— Мы на целый день, тётя Малаша, — похвалилась Таня. — Вот сколько еды с собой набрали…

Вера чувствовала себя в телятнике хозяйкой. Она быстро и умело помогла тёте Малаше налить обрат — снятое молоко — в чистые эмалированные кастрюли, расставила их перед телятами.

— Девочки, смотрите — вот это Фомка, — показала она на крутолобого бычка, у которого мордочка была наполовину белая, наполовину рыжая, причём граница между белым и рыжим проходила не вдоль, между глазами, и не поперёк, а наискось, от левого уха к правой ноздре.

— Какой славный! — восхитилась Таня. — А почему его Фомкой назвали?

— Не лезь не в своё дело, — не преминула одёрнуть сестру Наташа. — Назвали, и всё.

— А вот и не всё, — сказала Вера. — Помнишь стишок про упрямого Фому? Как он ещё в трусах зимой по снегу гулял, а летом в шубе? Вот и этот Фомка точь-в-точь такой упрямый. Все пьют, он не пьёт, а потом мычит, пить просит. Анюта телят пастись гонит, а он в кусты обязательно свернёт. Другие телята любят траву есть, а он — халаты: уже два халата у Анюты испортил.

— А у упрямого Фомы была мама? — неожиданно спросила Таня.

— У этого? Конечно. Она в стаде ходит, её Малинкой зовут.

— Да нет, у того Фомы, который в трусах по снегу гулял…

— Была, наверно…

— А чего ж она его в одних трусах на мороз пускала?

Девочки не нашлись, что ответить. Таня подумала, подумала и решила вслух:

— Наверно, она тоже была упрямая. А я знаю упрямого мальчишку. Только его Васькой зовут. Не который Васька с нами рядом живёт, а который своей саблей похвалялся.

— Ну, затараторила, сорока, — оборвала Наташа. — Ты помогать сюда пришла или болтать только?

Правда, Наташа ещё и сама почти ничего не сделала, только кастрюлю одному телёнку поднесла, да и то молоко расплескалось, но всё-таки…

— Ну, девчата, теперь на лужок телят погоним, — сказала тётя Малаша. — Да смотрите, чтоб по кустам не разбежались!

День был пасмурный, с реки дул прохладный ветер, и телят не беспокоили ни мошкара, ни оводы. Они мирно паслись на огороженном лугу; тётя Малаша ушла чистить в телятнике, а Вера с Наташей уселись на траве и стали плести венки из кашки клевера.

Луг был на склоне пологой сопки; справа краснели черепичные крыши фермы, ещё дальше виднелась река. Слева начинался молодой лесок. Берёзки, дубки и осинки то взбегали вверх по склонам низеньких сопочек, то снова спускались в лощины. Сопочек было много, они, словно зелёное стадо, разбрелись по долине.

Таню венки не интересовали. Ей очень понравился Фомка, и она всё время вертелась возле него, заглядывала ему в глаза, гладила мордочку.

— Девочки, а у него рожки скоро будут! — закричала она, нащупав под лоснящимися завитками маленькие твёрдые шишечки. — Ой ти, какие холёсенькие… — засюсюкала она. — Бу-у-у, Фомочка… Бу-у-у…

«Бэ-э!» — басом замычал Фомка и неожиданно поддал Таню лбом.

Таня не ожидала такого вероломства и грузно плюхнулась в траву.

— Разве так можно, Фомка! — укоризненно выговаривала она, поднимаясь и ощупывая, целы ли в карманах платья пряники, которые она набрала из дому про запас. — Я же по-хорошему… Не лезь, не лезь, слышишь?

Но Фомка разошёлся. Задрав хвост, он сделал два круга возле девочки и снова пригнул лоб к земле с явным намерением хорошенько поддать Тане.

— Уйди, уйди… — Таня побежала к воротцам, но Фомка настиг её и так поддал, что она снова упала. Падая, она схватилась за воротца. Воротца, на беду, были плохо задвинуты жердью и распахнулись. Фомка перескочил через Таню и, сразу потеряв к ней всякий интерес, помчался к кустам.

Всё это произошло очень быстро, и, когда Вера и Наташа подбежали к воротцам, Таня, хныча, только поднималась с земли. Девочки поспешно задвинули воротца, чтобы не убежали другие телята, и бросились в погоню.