Хрустальный лес - Черноголовина Галина Васильевна - Страница 15

— На? вот, надень.

— А ты?

— Не замёрзну, не бойся.

Когда ребята подошли к школе, солнце уже почти совсем опустилось за Амур.

В коридоре не было никого. Вошёл дедушка Заксор, бросил у печки вязанку дров, эхо гулко отдалось в пустых классах.

— Чего здесь? — строго спросил сторож. — Все домой пошли. Пол чистый. Нельзя топтать.

— Дедушка, мы мох принесли, — сказала Любаша. — Между рамами класть…

— Мох? Уже не нужно. Окна заклеили, учительница ушла. Идите, идите, — выпроводил дедушка ребят.

Юра и Любаша обежали школу, заглянули в окна класса. Да, там уже были двойные рамы, между ними зеленел пушистый мох, а на нём, для красоты, лежали кисти рябины, шишечки кедрового стланика и даже два больших белых гриба…

— Ну вот, — огорчённо сказал Юра. — Всё из-за тебя.

Любаша молча сняла Юрину курточку и протянула ему.

В это время к школе подбежала Вера Николаевна. Она была бледная, встревоженная.

— Юра, Любаша… Пришли… Где же вы были? Я уж хотела людей собирать, в тайгу идти. Беги скорей домой, Любаша, там мама беспокоится.

Потом она повернулась к мальчику:

— А от тебя, Юра, я никак не ожидала. Вот уж, говорят, с кем поведёшься…

Юра шёл домой очень расстроенный, что так огорчил Веру Николаевну. Эх, не слушаться бы ему Любаши, пойти с ребятами… А если бы Любаша заблудилась? Тогда ещё хуже получилось бы. До чего же девчонка вредная!.. Может, и вправду стоит её хорошенько отколотить?

Любаша поджидала его за углом. Опять не послушалась Веру Николаевну, ведь ей велели домой идти.

— Попало тебе? — спросила девочка не то злорадно, не то сочувственно.

— А ты как думала? — Юра смотрел в сторону, глаза его подозрительно блестели.

Любаша пошла с ним рядом.

— Юра, а Юра… Знаешь что? Я про границу на парте сегодня понарошке сказала. Пускай не будет границы, ладно?

Тёплая краюшка (повесть)

Отъезд

Подошёл контейнер, стали грузить вещи. Валил сырой мартовский снег, и Раиса Фёдоровна кричала, чтобы грузчики не ставили мебель на землю, пусть как вынесут из подъезда — сразу в контейнер.

Обалделая кошка металась по разорённым комнатам; она даже не мяукала, а урчала утробным голосом. Кошка была умная, понимала: хозяева уезжают. А что будет с нею и, главное, с её котятами? У тумбочки письменного стола распахнулась дверца, кошка юркнула туда, потом выскочила и стала таскать в тумбочку котят.

Тоня с Илюшкой жалостливо смотрели на неё.

— Пусть едут? — тихо, чтобы не слышала мама, спросил Илюшка.

— Что ты! — возразила Тоня. — Контейнер долго будет идти, они с голоду подохнут.

— А мы им колбасы положим, воды нальём…

Пришёл грузчик, отпихнул кошку, которая как раз тащила последнего котёнка, захлопнул тумбочку стола.

— Ой, ой! — завопил Илюшка, будто это ему прищемили руку или ногу.

— Что тут у вас? — спросил Виктор Михеевич, вошедший следом за грузчиком.

Тоня вытащила котят.

— Папа, возьмём их с собой в поезд? — попросила она. — В корзинке.

— Не знаю, — сказал он. — Кошек ведь не разрешают без ветеринарных справок возить.

— А ты выпиши, — посоветовал Илюшка. — Ты же ветеринар.

— Папа уволился, — возразила Тоня. — У него теперь печати нет.

В разговор вмешалась Раиса Фёдоровна:

— Не хватает ещё возни с кошачьим семейством! И так не знаешь, что брать, а что бросать… Правду говорят: переехать, что погореть…

Лицо у Виктора Михеевича стало виноватым.

— Видите, мама возражает, — развёл он руками.

Машина с контейнером ушла, оставшиеся чемоданы и баулы сгрудили в один угол.

— Тоня, подмети пол, — сказала Раиса Фёдоровна. — Нечего новым хозяевам наш сор оставлять.

Она присела на чемодан, обвела взглядом голые стены. Там, где стоял шкаф, буфет, где висели картины, обои выгорели меньше, и казалось, что вещи забыли свои тени.

— Как во сне, — всхлипнула Раиса Фёдоровна. — Вот чудится: проснусь, открою глаза — и всё на месте.

Тоня подметала пол, а Илюшка выхватывал из-под веника то шарик от детского бильярда, то пластмассового человечка из настольной игры «Футбол».

— Ну зачем тебе всякий хлам? — сердилась Тоня.

— Пригодится, — отвечал Илюшка, складывая находки в железную коробочку из-под леденцов. И вдруг упал на колени, закрыл что-то руками: — Постой, не мети!

— Что опять такое?

В пыльных нитках и лоскутках запутался пшеничный колос. Илюшка освободил его, сдул пыль. Колос ожил, зазолотился.

— Это же бабушкин колос, — упрекнул Илюшка сестру. — Метёт и не видит…

К Новому году, как раз когда Илюшке исполнилось семь лет, бабушка Ксеня прислала посылку. И там между пуховой шапочкой для Тони и свитером для Илюшки вдруг оказался колос. Все любовались им, папа сказал: «Вот какая пшеница растёт у нас на бывшей целине!» — а мама поставила колос в хрустальную вазу, приговаривая: «Прелесть какая! Хлебом пахнет…»

Тогда любовались, а теперь взяли и выбросили, и колос валяется, никому не нужный.

— Я его бабушке обратно отвезу, — сказал Илюшка, укладывая колос в коробку. — Вон тут сколько зёрен, пускай в землю посеет.

На косяке двери, что вела из детской в столовую, оставались отметки карандашом. Это Раиса Фёдоровна отмечала, как дети растут.

— Отметь меня! — попросил Илюшка сестру и плотно прислонился к косяку.

— А зачем? — спросила Тоня. — Дверь же не повезём.

— Дверь не обязательно, можно верёвочку.

— Ну, ты как пристанешь!

Тоня нашла длинную верёвочку, смерила на косяке рост Илюшки и завязала узелок.

— Ты точно мерила? — придирчиво спросил Илюшка. Ему очень хотелось поскорей вырасти, и поэтому он любил мериться.

— Точно… Теперь ты меня измерь.

— Погоди, чемодан подставлю.

Тонин узелок оказался далеко от Илюшкиного — она была девочка рослая.

— Тоня, что же ты!.. — крикнула мама. — Дометай скорей, новые хозяева подъехали!

Новая хозяйка, толстенькая старушка в очках, сразу обратила внимание на кошку, подозвала её, погладила.

— А у неё котята есть! — сказал Илюшка. — Вы их не выбрасывайте, ладно?

— Что мы, живодёры какие? — даже обиделась старушка. — Пускай живут. Так уж заведено: кошка — при доме, собака — при хозяине.

— Квартиру вам оставляем как игрушку, — говорила, вздыхая, Раиса Фёдоровна. — Всё я тут сама, своими руками… обои клеила, пол красила, лаком покрывала…

— Обои я не уважаю, — сказала старушка, оглядывая стены. — Обдерём, произведём побелку. И пол зелёный — к чему это? Охра — милое дело.

Раиса Фёдоровна хотела было что-то возразить, но промолчала: теперь она уже была здесь не хозяйка.

На вокзале было много провожающих: родственники Раисы Фёдоровны, сослуживцы Виктора Михеевича, Тонины подружки-одноклассницы.

— Голова кру?гом, — плакалась своей тёте Раиса Фёдоровна. — Никогда не думала, что он на такое решится. Всё этот Нурлан, дружок его. Письмо за письмом… Пишет — мать болеет. Так мы же её к себе взять могли.

— Что поделаешь! — утешала тётя. — Куда иголка, туда и нитка.

В папиной компании было веселее. Громко шутили, смеялись. Кто-то запел: «Едут новосёлы по земле целинной…» — и все подхватили.

— Старинная песня, — вздохнула пожилая проводница, стоявшая у ступеньки со свёрнутыми флажками. — Теперь уж её не поют. А бывало, перрон гудел: парней, девчат на целину провожали.

— Теперь целина — обыкновенное место, — вступил в разговор один из провожающих. — Так же люди живут, как и везде.

— То-то как везде, — возразила проводница. — Пока едешь, вагон насквозь просвищет, угля не напасёшься. В мае снег с дождём, а потом враз жара, пылища.