Правило четырех - Колдуэлл Йен - Страница 5

Похоже, Пол понимал меня с самого начала.

Они все меня понимали: Пол, Чарли и Джил.

ГЛАВА 2

Мы с Чарли стоим возле спортзала Диллона, рядом с люком, в южной части кампуса. Нашивка на его шапочке со словами «Филадельфия-76» болтается на ветру, удерживаясь на последней нитке. Вверху, над нами, под оранжевым глазом натриевой лампы, кружатся снежинки, образуя огромное вихревое облако. Мы ждем. Чарли начинает нервничать, потому что две бредущих по улице второкурсницы заставляют нас терять время.

— Ну, и что будем делать? — говорю я.

Он смотрит на часы:

— Сейчас семь минут восьмого. Прокторы сменяются в половине восьмого. У нас еще есть двадцать три минуты.

— Думаешь, двадцати минут хватит?

— Конечно, — отвечает Чарли. — Если только мы сможем определить, где они будут. — Он окидывает взглядом улицу. — Ну же, девочки!

Одна из них смешно семенит ногами, придерживая край легкой юбчонки, как будто метель застала ее врасплох в тот самый момент, когда она переодевалась. На другой, перуанке, которую я знаю по межкурсовым конкурсам, оранжевая парка.

— Забыл позвонить Кэти, — с опозданием вспоминаю я.

Чарли поворачивается ко мне:

— У нее сегодня день рождения, и мы договорились, что я позвоню и уточню, когда приходить.

Кэти Маршан, студентка-второкурсница, как-то незаметно стала для меня незаслуженным подарком судьбы. Чарли принимает факт ее все возрастающего значения в моей жизни, напоминая себе, что умные женщины часто выбирают себе самых неподходящих мужчин, потому что не отличаются в этом вопросе хорошим вкусом.

— Купил ей что-нибудь?

— Ага. — Я рисую в воздухе что-то вроде четырехугольника. — Фотографию в той галерее…

Он кивает.

— Тогда и к лучшему, что не позвонил. — Чарли хмыкает. — В любом случае у нее сейчас забот хватает.

— Что ты имеешь в виду?

Чарли протягивает руку, ловя на ладонь снежинку.

— Первый в году снегопад. Олимпиада Голых.

— Боже, я и забыл!

Олимпиада Голых — одна из наиболее почитаемых принстонских традиций. Каждый год в ночь первого снегопада второкурсники собираются во дворе Холдер-Холла. На глазах сотен зрителей, пришедших со всего кампуса, они сбиваются в огромную толпу и с героическим равнодушием леммингов сбрасывают с себя одежду и беспорядочно носятся по площади. Ритуал восходит к тем давним временам, когда Принстон был исключительно мужским заведением, и массовое обнажение являлось выражением верховенства мужчин, некоей прерогативой сильного пола наряду со способностью пописать вверх или развязать войну. Долгое время стычки голых «олимпийцев» оставались не более чем любопытным казусом, и лишь после присоединения к ним женщин зрелище приобрело статус самого ожидаемого события академического года. Теперь оно даже привлекло внимание телевидения, и фургончики со спутниковыми передатчиками прибывают из таких неблизких мест, как Филадельфия и Нью-Йорк. Одно лишь упоминание о приближении Олимпиады Голых согревает уставшие от зимних холодов души, но в этом году, когда очередь дошла до Кэти, я больше думаю о домашнем тепле.

— Готов? — спрашивает Чарли, когда второкурсницы наконец-то исчезают за углом.

Я сметаю снег с крышки люка.

Он опускается на колени и просовывает пальцы в отверстия. Снег приглушает скрежет металла по асфальту. Я еще раз окидываю взглядом улицу.

Ты первый, — говорит Чарли, подталкивая меня в спину.

— А рюкзаки?

— Не задерживайся. Вперед.

Я падаю на колени, упираясь ладонями в асфальт по обе стороны от зияющей дыры. Снизу бьет густой пар. Я пытаюсь опуститься, но пар надувает куртку, и она цепляется за край люка.

— Черт, Том, мертвецы и те проворней! Поболтай ногами, нащупай перекладину. В каждом колодце есть лестница.

Я осторожно шарю ногой и, найдя опору, начинаю спускаться.

— Отлично, — говорит Чарли. — Теперь держи это.

Он подает мне сначала один рюкзак, потом второй.

В темноте виднеются уходящие в обе стороны трубы. Видимость слабая, где-то что-то шипит, где-то что-то лязгает. Вот она, циркуляторная система Принстона, мили труб, по которым пар идет от некоей центральной котельной к общежитиям и учебным корпусам в северной части городка. По словам Чарли, давление в трубах составляет двести пятьдесят фунтов на квадратный дюйм. Здесь же проходят линии высокого напряжения и газовый трубопровод. Тем не менее в туннелях нет никаких предупреждающих знаков, по крайней мере я ни разу не видел ни одного запретительного треугольника. Нет здесь и постов университетской полиции. Единственное предостережение — сделанная давным-давно черной краской надпись «Lasciate ogne speranza, voi ch’intrate». Пол, не испытывающий перед туннелями никакого страха, увидев ее впервые, только улыбнулся. «Оставь надежду, всяк сюда входящий», — перевел он нам слова Данте.

Чарли пролезает в люк и ставит крышку на место, а спрыгнув на землю, снимает шапочку. На лбу у него уже выступил пот, и капельки поблескивают в свете фонарика. Курчавые волосы, на отращивание которых ушло четыре месяца, почти касаются потолка. Мы называем его прическу афро, но Чарли доказывает, что это всего лишь полуафро.

Он принюхивается, затем достает из кармашка рюкзака коробочку «Викс».

— Налепи под нос. Никаких запахов не почувствуешь.

Я отмахиваюсь. Этому фокусу Чарли научился летом, когда проходил практику у местного патологоанатома, пользовавшегося «Виксом», чтобы не чувствовать трупного запаха при вскрытии. После случившегося с отцом мое мнение о представителях медицинской профессии изменилось не в лучшую сторону; по-моему, врачи — зануды без определенной точки зрения. Впрочем, к Чарли это не относится. Я видел, как он работает в местной бригаде «скорой помощи», берется за самые трудные случаи и всегда найдет двадцать пятый час, чтобы помочь совершенно незнакомому человеку одолеть ту, кого он называет Воровкой.

Чарли вытаскивает из рюкзака пару серых в полоску лазерных ружей и набор «липучек» с темными пластиковыми колпачками. Пока он роется в рюкзаке, я расстегиваю куртку. Воротник рубашки уже прилипает к шее.

— Осторожно, — предупреждает Чарли и протягивает руку, прежде чем я успеваю положить куртку на самую толстую трубу. — Помнишь, что случилось с Джилом?

Совсем забыл. Горячая труба расплавила нейлоновую подкладку, и наполнитель загорелся, как будто к нему поднесли спичку. Куртку потом долго топтали ногами.

— Одежду оставим здесь, а заберем при выходе.

Он сворачивает обе куртки и запихивает в пластиковый пакет, который подвешивает к вентилю под потолком.

— Чтобы крысы не достали, — объясняет Чарли и возвращается к рюкзаку.

Передав мне фонарик и рацию, он перекладывает в кармашек две большие, запотевшие от жары бутылки с водой.

— Запомни, если мы разойдемся, не иди вниз. Увидишь текущую воду, поворачивай против течения. Иначе, если уровень воды поднимется быстро, можешь запросто оказаться в канализации. Это не твой родной Огайо. Здесь все намного опаснее.

Так Чарли наказывает меня за то, что я заблудился в прошлый раз, когда мы с ним тоже были в одной команде. Я расстегиваю пуговицы на рубашке для лучшей вентиляции.

— Чак, река Огайо не имеет к Коламбусу в штате Огайо никакого отношения.

Он протягивает мне один из приемников и ждет, пока я повешу его на шею. На мое замечание — ноль внимания.

— Ну, какой у нас сегодня план? — спрашиваю я. — Куда пойдем?

Чарли улыбается:

— А вот это решать тебе.

— Почему?

Он треплет меня по затылку.

— Потому что сегодня ты — шерп.

В его устах это слово звучит так, словно шерпы — некий загадочный карликовый народ, знающий все тайные пути, вроде хоббитов.

— И что ты от меня хочешь?

— Пол знает туннели лучше всех. Нам необходимо определиться со стратегией.

Я задумываюсь.

— Где ближайший вход с их стороны?

— Тот, что за Клио.

Клио мы называем здание дискуссионного клуба. Я пытаюсь представить диспозицию, но мысли от жары путаются, как будто пар застилает мозги.