Отпусти-это всего лишь слово - 2 (СИ) - "Сан Тери" - Страница 14

Сколько я провёл в отключке? Обычно после шокера в сознание приходят через пол часа максимум час, а тут меня приложило так, что было поразительно, что я копыта не отбросил.

- Пить хочешь? – Вольх затушил сигареты, не докурив её до конца, сломал фильтр в пепельнице. Внезапно я увидел, что их много там, окурков. Стеклянный шарик оказался забытым почти под завязку, по комнате плавал никотиновый смог.

- Хочу – я сглотнул. Движение тут же отозвалось болезненным спазмом в горле. Поморщился.

- Вольх не кури, дышать нечем.

- Нечем …– эхом подхватил он - Дышать…

Посидел в неподвижности, окаменевший с застывшим в пустоту взглядом, затем поднялся, раздвигая рамы шире, вытряхнул пепельницу в окно, сбрызнул освежителем, добавляя в аромат яблок, запах хвои и лимона.

Под ложечкой засосало. Я следил за его перемещениями, не отрывая взгляда, и чувство сумасшедшей неопределённости сводило с ума. И страха смешанного с непониманием, как меня смогли вычислить настолько быстро, более того, меня словно ждали на том вокзале. Меня…

Подставили?

Озарение собственной глупости, осталось недомысленным. Вольх налил стакан воды из графина, подхватил за затылок, поднося к губам.

- Больно? - спросил он, видя, что я кривлюсь при каждом движении.

- Терпимо. – Я заколебался на секунду, прежде чем пить что – то в этом доме. Принимать пищу из рук врага? Хорошая метафора. Но сделал глоток, потом ещё один с жадностью поглощая влагу.

У воды странный привкус. Я хочу выплюнуть, понимая…

И выпиваю до конца. Это всё, что я могу сделать.

- Хорошо. – Вольх отставил стакан, естественно накрывая губы облаком никотина.

Язык слегка потолкался в стиснутые зубы, и исчез, в отличие от Вольха. Он остался сидеть, закинул ноги на кровать, сдвигая меня в сторону, устраиваясь на спинке, просунул ладонь, притягивая за поясницу.

Тело противилось и ныло, отказываясь подчиняться, но ему не оставили выбора, я ткнулся подбородком в пропахшую потом и одеколоном рубаху. Вольх так и не переоделся с самого утра, оставаясь всё в том же костюме, теперь только без пиджака.

- Как ты меня нашёл? - Я не сделал попытки скинуть его ладонь, неторопливо отправившуюся гулять кругами вдоль позвоночника, вниз. Понимание слабо просилось в сознание, и исчезало, начиная разливаться знакомыми отвратными волнами.

- Неважно.

Вольх откинул одеяло, протолкнул ладонь, между ног хозяйски прихватывая мошонку, сжал. Я напрягся ощутив чужое острое желание выкрутить за яйца, причинить боль. Чистейшее понимание фразы. Я тебе сука яйца отрежу тупым ножом. Их отрезают именно в таком состоянии. Смесь ненависти и любви, когда тело не потряхивает, трясёт, изнутри накатывает боль и злость и желание скрипеть зубами в осознании собственного бессилия. Вольх не сдавил, погладил, склонился отправляясь губами в бесконечное путешествие сверху вниз.

Он больше не слышал меня, занятый домогательствами. Игрался с телом забыв о существовании владельца. Как когда то проделывал Саня и самое страшное осознание заключалось в том, что Саню тогда в тот день, я по настоящему боялся, Вольха не мог бояться даже сейчас. Боялся, и в тоже время это был не тот страх. В тот день в гостинице, Сан висел над бездной, готовый сорваться в неё вместе со мной, и острое осознание, чего я избежал, пришло ко мне только сейчас. Когда меня насилует психопат Вольх, который далеко не психопат, а очень умная расчётливая скотина, в изощрённости почти не уступающая Сану, и в отличие от Сана, Вольх не был безумцем. Даже сейчас он прекрасно понимал, что делает, зачем и как. А Сан тогда не понимал, возможно щёлкни в его голове неправильный винтик, и…Невозможно было представить последствия. Именно это меня пугало в Сашке, пугало и влекло одновременно, он казался математической машиной, но гениальности этой программы невозможно было постигнуть, она казалась почти безумием если бы не чёткая стройная система. И Вольх, даже сейчас на фоне Сашке, он воспринимался просто тупым быдлом, прямым как одна единственная извилина которая им двигала. Он не был дураков Вольх, наоборот он был очень умный, только открытый как на ладони, простой, приземлённый, понятный, как и я сам.

И я не боялся его. Оказывается, я его не боялся.

Я лежал закрыв глаза, покорно подставившись под его ласки, и мучительно думал о Сашке.

Где он сейчас? Что делает? Что пытается предпринять, что бы вытащить меня?

И я был уверен, что Сан не сидит на месте. Что его гениальный мозг уже продумывает и отметает десятки и тысячи вариантов. И не пройдёт недели, как я окажусь рядом с ним, потому что Сашка бог, и для этого бога ничего не стоит щёлкнуть пальцами, что бы сломать грозную машину Вольха.

Я был наивным ребёнком, которому не могло прийти в голову, что Сан всего лишь обычный человек. Окружённый неким ореолом мистичности в моих глазах, он оставался самым обычным парнем, сыном предпринимателя. И господин Малин, чью машину обстреляли из автомата, а затем взорвали и сожгли офис, господин Малин, чей бизнес внезапно обрёл кучу неприятностей, отправился на поклон к хозяину, и получил тонкий и благожелательный намёк. Не лезть в это дело. И господин Малин отступился.

Я лежал прижатый телом Вольха к кровати, а он гулял пальцами по плечу, трогал кончиком языка след, оставшийся от удара током.

Сопротивления не последовало. Кажется, Вольх был слегка разочарован. Я обломал ему половину кайфа, а может быть наоборот, мысль о том, что я не сопротивляюсь, была ему в кайф.

Что он чувствовал? Скорее всего, ничего.

Он казался спятившим роботом, решившим нарушить основные законы собственного существования, обратившись против того, кто так долго издевался над ним.

Робот решивший разобрать человека владельца на детали, для того, что бы понять, что там у него внутри, где находиться головной центр управления, механизм с помощью которого можно научиться манипулировать и управлять телом.

Выпустить кровь и закачать антифриз, снять глазные склеры, и поставить вместо них более, усовершенствованные зрительные сенсоры.

Я не знаю, чем Вольх одурманил меня в этот раз, но дурман действовал очень быстро, превращая сознание в разноцветную жидкую ртуть, обостряющую ощущения, превращающую мысли в ассоциативный бред.

- Не надо…. - Это всё на что меня хватило.

- Ты сам виноват! – Это всё, что он ответил мне. Я не сопротивлялся. Такой ответ меня полностью устраивал.

Вольх задрал локоть, всасывая кожу, около подмышечной впадины. Прикусил, целуя лёгкую начавшую пробиваться щетину. Я следил за ним прикрыв глаза, облизывая пересыхающий губы, засыпанные острым песком суховея дыхания.

Став любовником Саньки, я сбривал волосы на теле, попробовал ради эксперимента и Сан пришёл в такой восторг, что следить за этими вещами я начал непроизвольно. Мне хотелось ему нравиться. И сейчас эта мелочь, «не для кого стараться», напоминала о том, что Сашки рядом нет. Мелочь, которую я отметил машинально, ощутив всю горечь этой маленькой ничтожной мелочи, безразличной Вольху с упоением присасывающегося к каждому миллиметру доставшегося ему тела. И эта сумасшедшая нереальная нежность, наизнанку выламывала смысл происходящего насилия, превращая действие в чувство, неподвластное пониманию.

Сложно ненавидеть того, кто тебя любит. И почти невозможно ненавидеть, когда любят так, бесконечно трепетно. И рассудок плачет, а тело тянется к ласке. Телу приятно, очень приятно, и хочется выгнуться, прогнуться, подставиться, позволить окунать себя в прикосновения раз за разом, разрешить выпить себя, и задушить порыв потянуться в ответ. Но твой порыв и не нужен, тебя даже не спрашивают, в раскладке «хочешь - не хочешь, нравиться – не нравиться», твоё мнение больше не имеет значения. Я ощущал себя цветком, укутанным крыльями сотен бабочек, крылья двигались трепетали, рождая внутри тянущие ниточки. Их было так много бабочек – прикосновений; легчайших, нежнейших, молчаливо – трепетных.

По комнате стелился древесный дым: лёгкий, неощутимый как прикосновения чужих губ, зубов, пальцев, ласкающий ароматом яблок и ночного сквозняка. Я дрожал от холода, а может быть от нарастающего внутреннего жара.