Искатель. 1993. Выпуск №6 - Дар Фредерик - Страница 15

ГЛАВА VIII,

Мы приезжаем в Мойзад-Цыпленхэм к открытию магазинов для того, чтобы подобрать моему новому слуге наряд ad hos[28]. После многочисленных неудачных примерок (шотландцы оказались на поверку худоваты) нам удается найти для Берюрье черные брюки, белую куртку и черную бабочку. Но он грустен, как будто все эти приготовления связаны с похоронами его кашалотихи. Скрепя сердце я не обращаю внимания на его детскую обиду, и он позволяет вырядить себя в лакея гранд хауз со смирением, от которого моя душа истекает кровью. Берю похож на большого кроткого пса, которого ведут к ветеринару. Он рычит, но подчиняется.

Затарившись этими пажескими доспехами из доброкачественного хлопка, мы возвращаемся в Оужалинс попрощаться с обитателями Гранд Отеля благородного Шотландца. У Кетти в глазах стоят слезы, а у мамаши Мак Ухонь на щеках пылает румянец, как у да-муазели, рыцарь которой (в данном случае Берю) отправляется воевать Землю Обетованную. Лишь один хозяин не очень огорчается. Для него это французское нашествие не стало слишком прибыльным.

Вперед, в замок!

По дороге я даю Берю советы, касающиеся того, как он должен вести себя в замке. Он слушает и жует при этом кончик сигары.

Чело мамонта дышит печалью. Можно догадаться, что его мысли так же черны, как его нижнее белье. Чтобы поддержать гиганта, я маню его морковищей, за которой самьй упрямый осел пошел бы на край света.

— Берю, если мы раскрутим это дело, имеющее международное значение, то в нашу честь в Конторе будет дан салют. Я уверен, что старикан поднажмет, чтобы тебя повысили в звании. Мне и так уже кажется, что рядом со мной сидит старший инспектор Берюрье.

Его мрачное настроение лопается, как перезревшая дыня.

— Ты правда так думаешь?

— Правдивей не бывает, бедолажище!

Короче, в деревне праздник.

— Понимаешь, — говорит Опухоль, — я вовсе не карьерист, но я бы не отказался от лычки, чтобы показать Берте, что она вышла замуж не за какого-нибудь пентюха, как она считает.

По дороге я замечаю, что триумфа мисс Синтии на обочине уже нет, значит, ему уже сменили калоши.

— Лишь бы она тебя не узнала, — говорю я Жиртресту.

— Кто?

— Синтия.

— Да ты что?! — протестует Объемистый. — При таком маскараде сама Берта не узнала бы меня.

Берта! Она присутствует в его разговоре, как муха на пончике, обсыпанном сахарной пудрой. Она его обламывает, обманывает, облаивает, отбривает, поносит, оскорбляет, глумится, насмехается, унижает, попирает, истощает, порочит, разлагает, притесняет, зажимает, подавляет, и тем не менее он ее любит. Она весит сто двадцать килограммов, у нее шестнадцать подбородков, сорок три кило вымени и кустистые бородавки. Она мордастая, брюхастая, толстощекая, толстогубая, упрямая. Но он ее любит.

Такова уж наша прекрасная жизнь.

Мы заявляемся в Оужалинс Кастл. Мажордом берет на себя заботу о Берю.

— Джеймс Волдерн, — представляется он.

— Я тоже терплю свою, — отвечает Берю, думая, что речь идет о любимой мозоли.

И награждает озадаченного мажордома дружеским хлопком, от которого у того опускается левое легкое, а сам он отлетает к решетке. Этот знак суровой мужской дружбы не по вкусу Волдерну, который раскудахтался, как мокрый петушок. Но так как он протестует по-английски, а Берю ни в зуб ногой в языке Шекспира, то инцидент не получает дальнейшего развития.

— Сдерживай свои порывы, старина, — советую я ему. — Мы ведь в стране хладнокровной гордости, не забывай об этом. Здесь джентльмен может усесться на муравейник и при этом бровью не поведет или, зевая от скуки, будет наблюдать за тем, как разоблачается его подруга.

Его Величество Бенуа-Жиртрест обещает не забывать и покорно следует за старым шнурком. В коридоре мы встречаем миловидную, ладно скроенную горничную, и Берю, продолжая тащить наши сундуки, как и положено образцовому лакею, выворачивает голову и давит косяк. В результате чего налетает на декоративный столик, и китайская фарфоровая ваза шмякается на каменный пол. За этим следует молчаливое негодование Волдерна.

Главнокомандующий лакей начинает дурно думать о своих французских коллегах. Я слышу, как он гнусавит что-то по этому поводу.

— Чем он там недоволен? — беспокоится Берю.

— Он говорит, что ты олух царя небесного, — сообщаю я. — Я и сам недалек от этой мысли.

Берю посылает мажордому взгляд, кровоточащий, как фунт свежей телячьей вырезки.

— Он сказал это?! Интересно, как только твой манекен на колесах может терпеть его заявки, Сан-А.? Если он еще будет вякать, я отрехтую его харю под кузов нашего бентли, только сделаю ее еще квадратней.

Затем, намекая на мимолетную встречу с горничной:

— Похоже, что в этих угодьях водится дичь, которую стоит пощипать, — радуется сердцеед. — Жаль, что моя челюсть в разобранном виде, а то бы ты увидел, как это делается!

И больше никаких прискорбных инцидентов. Мы устраиваемся в наших апартаментах. Я — в большой спальне, а Берю — в дальней комнатенке.

Во время ленча я передаю толстый пакет с любезностями нашим хозяйкам. Среди дня жених не обременяет хижину своим присутствием, как и управляющий винокурней.

Итак, мы в узком семейном кругу. Старушенция Мак Херрел говорит мало, зато лопает за дюжину голодных язвенников. Что касается Синтии, не успели мы поковыряться в закусках, как я чувствую ее ногу, что обвивается вокруг моей, как повязка Вельпо. Эта лапочка чего-то хочет. И как только, так сразу.

Хотелось бы мне узнать, что она из себя представляет. Эта история с пистолетом в сумочке не дает мне покоя. Голубка способна растрогать самого Всевышнего со всеми его архангелами, не исповедуясь. Кажется, что она создана только для любви, но все же порхает по своей родной Шотландии со снайперской игрушкой, которая недавно побывала в действии…

Обвив мою ногу, как плющ колонну, Синтия поверяет мне историю своего милого бытия. Она — дочь племянницы Дафни. Мать умерла, произведя ее на свет, и ее удочерила бабушка. Свои лучшие времена она провела в Ницце, так как хозяйство тогда возглавлял сын тетушки Мак Херрел. Но его продырявили во время охоты на хищников, и тетушка Дафни, преодолев свое безутешное горе с необыкновенным мужеством, несмотря на свое увечье, вернулась и возглавила дело. С помощью Мак Шаршиша она прекрасно справляется.

Когда с едой покончено, Синтия заявляет мне:

— У моей тетушки есть к вам просьба…

Бабуся делает знак своей юной подопечной, чтобы она продолжала:

— Наш метрдотель позавчера уволился, и сейчас временно за столом нас обслуживает старина Волдерн. Но вы его видели, он уже в преклонном возрасте. Сегодня вечером мы даем важный обед, и если бы ваш слуга мог помочь ему…

У меня перехватывает глотку, Берю прислуживает за столом. Вы в первом ряду и все видите!

— С удовольствием, — говорю я, — но прошу вас меня понять, я — человек искусства, и мой слуга не придерживается строгих правил…

— Ну и что? — восклицает Синтия, — Тем лучше. Вы идете?

— Куда?

— Ну как же, смотреть нашу винокурню.

Я встаю из-за стола. Еще бы не пойти!

Пухлячок Мак Шаршиш ждет вас в кабинете, обставленном в духе Old England[29]. В нем все в викторианском стиле, начиная от ручки с пером и кончая портретами династии Мак Херрел, возглавляющей производство со дня его основания.

Я думал увидеть солидное предприятие и был весьма удивлен, когда высадился у небольших строений, расположенных в глубине улицы без тротуаров.

Большие железные ворота пропускают меня через железную же дверь, открывшуюся в середине… Сперва контора, занимающая домик, построенный еще в средневековье, в котором, наверное, еще работали первые вискогонщики Мак Херрел. Двор вымощен булыжниками.