Судьбы и сердца - Асадов Эдуард Аркадьевич - Страница 14

Все свое у тебя, у меня все свое,

И улыбки свои, и горе.

Мы премудры: мы выход в конфликтах нашли

И, вчерашнего дня не жалея,

Вдруг решили и новой дорогой пошли,

Ты своею пошла, я — своею.

Все привольно теперь: и дела, и житье,

И хорошие люди встречаются.

Друг без друга у нас получается все,

Только счастья не получается…

ХМЕЛЬНОЙ ПОЖАР

Ты прости, что пришел к тебе поздно-препоздно,

И за то, что, бессонно сердясь, ждала.

По молчанью, таящему столько «тепла»,

Вижу, как преступленье мое серьезно…

Голос, полный холодного отчуждения:

— Что стряслось по дороге? Открой печаль.

Может, буря, пожар или наводнение?

Если да, то мне очень и очень жаль…

Не сердись, и не надо сурового следствия.

Ты ж не ветер залетный в моей судьбе.

Будь пожар, будь любое стихийное бедствие,

Даже, кажется, будь хоть второе пришествие,

Все равно я бы к сроку пришел к тебе!

Но сегодня как хочешь, но ты прости.

Тут серьезней пожаров или метели:

Я к цыганам-друзьям заглянул по пути.

А они, окаянные, и запели…

А цыгане запели, да так, что ни встать,

Ни избыть, ни забыть этой страсти безбожной!

Песня кончилась. Взять бы и руки пожать,

Но цыгане запели, запели опять —

И опять ни вздохнуть, ни шагнуть невозможно!

Понимаю, не надо! Не говори!

Все сказала одна лишь усмешка эта:

— Ну а если бы пели они до зари,

Что ж, ты так и сидел бы у них до рассвета?

Что сказать? Надо просто побыть в этом зное.

В этом вихре, катящемся с крутизны,

Будто сердце схватили шальной рукою

И швырнули на гребень крутой волны.

И оно, распаленное не на шутку,

То взмывает, то в пропасть опять летит,

И бесстрашно тебе, и немножечко жутко,

И хмельным холодком тебе душу щемит!

Эти гордые, чуть диковатые звуки,

Словно искры, что сыплются из костра,

Эти в кольцах летящие крыльями руки,

Эти чувства: от счастья до черной разлуки…

До утра? Да какое уж тут до утра!

До утра, может, каждый сидеть бы согласен.

Ну а я говорю, хоть шути, хоть ругай,

Если б пели цыгане до смертного часа,

Я сидел бы и слушал. Ну что ж! Пускай!

ЕЕ ЛЮБОВЬ

Артистке цыганского театра «Ромэн» — Ольге Кононовой

Ах, как бурен цыганский танец!

Бес девчонка: напор, гроза!

Зубы — солнце, огонь — румянец

И хохочущие глаза!

Сыплют туфельки дробь картечи.

Серьги, юбки — пожар, каскад!

Вдруг застыла… И только плечи

В такт мелодии чуть дрожат.

Снова вспышка! Улыбки, ленты,

Дрогнул занавес и упал.

И под шквалом аплодисментов

В преисподнюю рухнул зал…

Правду молвить: порой не раз

Кто-то втайне о ней вздыхал

И, не пряча влюбленных глаз,

Уходя, про себя шептал:

«Эх, и счастлив, наверно, тот,

Кто любимой ее зовет,

В чьи объятья она из зала

Легкой птицею упорхнет».

Только видеть бы им, как, одна,

В перештопанной шубке своей,

Поздней ночью спешит она

Вдоль заснеженных фонарей…

Только знать бы им, что сейчас

Смех не брызжет из черных глаз

И что дома совсем не ждет

Тот, кто милой ее зовет…

Он бы ждал, непременно ждал!

Он рванулся б ее обнять,

Если б крыльями обладал,

Если ветром сумел бы стать!

Что с ним? Будет ли встреча снова?

Где мерцает его звезда?

Все так сложно, все так сурово,

Люди просто порой за слово

Исчезали Бог весть куда.

Был январь, и снова январь…

И опять январь, и опять…

На стене уж седьмой календарь.

Пусть хоть семьдесят — ждать и ждать!

Ждать и жить! Только жить не просто:

Всю работе себя отдать,

Горю в пику не вешать носа,

В пику горю любить и ждать!

Ах, как бурен цыганский танец!

Бес цыганка: напор, гроза!

Зубы — солнце, огонь — румянец

И хохочущие глаза!..

Но свершилось: сломался, канул

Срок печали. И над окном

В дни Двадцатого съезда грянул

Животворный весенний гром.

Говорят, что любовь цыганок —

Только пылкая цепь страстей,

Эх вы, злые глаза мещанок,

Вам бы так ожидать мужей!

Сколько было злых январей…

Сколько было календарей…

В двадцать три — распростилась с мужем,

В сорок — муж возвратился к ней.

Снова вспыхнуло счастьем сердце,

Не хитрившее никогда.

А сединки, коль приглядеться,

Так ведь это же ерунда!

Ах, как бурен цыганский танец,

Бес цыганка: напор, гроза!

Зубы — солнце, огонь — румянец

И хохочущие глаза!

И, наверное, счастлив тот,

Кто любимой ее зовет!

ПОЮТ ЦЫГАНЕ

Как цыгане поют — передать невозможно.

Да и есть ли на свете такие слова?!

То с надрывной тоскою, темно и тревожно,

То с весельем таким, что хоть с плеч голова!

Как цыгане поют! Нет, не сыщутся выше

Ни душевность, ни боль, ни сердечный накал.

Ведь не зря же Толстой перед смертью сказал:

— Как мне жаль, что я больше цыган не услышу.

За окном полыхает ночная зарница,

Ветер ласково треплет бахромки гардин,

Жмурясь сотнями глаз, засыпает столица

Под стихающий рокот усталых машин…

Нынче дом мой, как бубен, гудит, молдаванский:

Степь да звезды! Ни крыши, ни пола, ни стен…

Кто вы, братцы: друзья из театра «Роман»

Или просто неведомый табор цыганский?

Ваши деды в лихих конокрадах ходили,

Ваши бабки, пленяя и «Стрельну», и «Яр»

Громом песен, купцов, как цыплят, потрошили

И хмелели от тостов влюбленных гусар!

Вы иные: без пестрых и скудных пожиток,

Без колоды, снующей в проворных руках,

Без костров, без кнутов, без коней и кибиток.

Вы в нейлоновых кофтах и модных плащах.

Вы иные, хоть больше, наверное, внешне.

Ведь куда б ни вели вас другие пути,

Все равно вам на этой земле многогрешной

От гитар и от песен своих не уйти!

Струны дрогнули. Звон прокатился и стих…

И запела, обнявши меня, точно сына,

Щуря глаз, пожилая цыганка Сантина

Про старинные дроги и пару гнедых.

И еще, и еще! Звон гитар нарастает,

Все готово взлететь и сорваться в ничто!

Песня песню кружит, песня песню сжигает,

Что мне сделать для вас? Ну скажите мне — что?!

Вздрогнув, смолкли веселые струны-бродяги,

Кто-то тихо ответил, смущенно почти:

— Золотой, ты прочти нам стихи о дворняге.

Ну о той, что хозяин покинул, прочти!

Май над миром гирлянды созвездий развесил,

Звон гитар… дрожь серег… тополиный дурман…

Я читаю стихи, я качаюсь от песен,

От хмельных, обжигающих песен цыган!

Ах вы, песни! Ах, други чавалэ-ромалэ!

Что такое привычный домашний уют?

Все ничто! Все качнулось на миг и пропало,

Только звезды, да ночь, да цыгане поют!

Небо красное, черное, золотое…

Кровь то пышет, то стынет от острой тоски.

Что ж вы, черти, творите со мною такое!

Вы же сердце мое разорвали в куски!

И навек, и навек эту радость храня,

Я целую вас всех и волненья не прячу!

Ну а слезы… за это простите меня!

Я ведь редко, товарищи, плачу…

СТАРАЯ ЦЫГАНКА

Идет гаданье. Странное гаданье:

Стол, будто клумба, картами пестрит,

А старая цыганка тетя Таня

На них, увы, почти и не глядит.

Откуда же тогда, откуда эта

Магически-хмельная ворожба,

Когда чужая чья-нибудь судьба

Читается, ну, словно бы газета!

И отчего? Да что там отчего!

А вы без недоверья подойдите

И в черноту зрачков ее взгляните,

Где светятся и ум, и волшебство.

И разве важно, как там карта ляжет?!

Куда важней, что дьявольски мудра