Декларация независимости или чувства без названия (ЛП, фанфик Сумерки) - "Kharizzmatik" - Страница 29

Я не могла понять, почему он так на меня смотрел. Я чувствовала на себе его пристальный взгляд, и меня это нервировало.

– С вас 247,63 $, – сказала девушка-кассир.

Мои глаза расширились от такой баснословной, по моему мнению, суммы, я посмотрела на Эдварда.

Похоже, его эта сумма вовсе не беспокоила. Достав из заднего кармана бумажник, он вынул из него серебристую кредитную карточку. Девушка-кассир подала Эдварду чек, и он указал на нем свое имя и подпись. Я ошеломленно наблюдала за ним – у него был восхитительный почерк. Наверное, мое поведение со стороны напоминало то, как маленькие дети наблюдают за взрослыми. С восхищением, изумлением и искренностью.

Он вернул девушке чек. Она снова уставилась на него во все глаза, продолжая улыбаться. Он ухмыльнулся ей в ответ. Его улыбка была очаровательной.

Мое сердце начало учащенно биться при виде такой мило улыбающейся девушки и не менее милого Эдварда, улыбающегося ей в ответ. Что это? Ревность?! Я попробовала успокоиться, проклиная себя за то, что позволяю себе чувствовать все это. Ведь это было просто смешно. Да и, к тому же, опасно. Он был очень привлекательным и притягивал меня. А это могло погубить меня, если я и дальше буду позволять себе чувствовать то, что чувствую сейчас. Прошло менее суток, а я уже практически была в его власти.

Девушка взяла чеки, потом заполнила еще какие-то бумаги. Потом она вернула их Эдварду, он кивнул ей на прощание.

Мы пошли к выходу, а девушка пристально посмотрела на меня. Я заметила, что она мельком взглянула на мою рубашку. Конечно, ведь я носила рубашку Эдварда, а он был личность известная. Определенно, девушка ревновала. На ее лице помимо ревности отразилась враждебность. Вздохнув, я отвела от нее глаза и стала смотреть в пол, до тех пор, пока мы не вышли из магазина.

Когда мы подошли к машине, Эдвард нажал какую-то кнопку, и крышка багажника поднялась сама. Я смотрела на все это с некоторым изумлением. Эдвард заметив мое состояние, хихикнул. Затем он начал складывать покупки в багажник, я кинулась помогать ему. Сложив все продукты, я села на пассажирское сиденье, а Эдвард пошел вернуть тележку в магазин.

Вернувшись, он сел в машину и достал конфеты.

Это была желтая треугольная коробка с красными вставками по бокам. Открыв коробку, он достал две конфеты треугольной формы и протянул их мне.

Я с недоумением посмотрела на него. Спустя пару секунд моего молчания и бездействия, он вопросительно поднял вверх бровь.

– Не любишь шоколад? – спросил он.

– Ммм… я… я никогда его не пробовала, – пробормотала я.

Он с ужасом посмотрел на меня.

– Господи, девочка! Бери, ешь, – воскликнул он, буквально толкая шоколад мне в лицо.

Слегка засмеявшись, я взяла одну шоколадную конфетку. Положив ее в рот, я ощутила просто неземной вкус меда и еще каких-то хрустящих хлопьев. Закрыв глаза, я слегка простонала – настолько это было вкусно. Но я тут же смутилась от своего поведения и густо покраснела. А Эдвард, кивнув, улыбнулся.

– Да, я знаю… вкус чертовски потрясающий.

-

Декларация независимости ИЛИ Чувства без названия. Глава 8.

Глава 8. Первый раз за все время

«Характер – это совокупность мгновений, которые мы не можем объяснить»

Джордж Сандерс

Эдвард Каллен

События дня происходили с ног на голову. Поначалу я хотел во всем обвинить братьев и их подружек, но, подумав, я все таки пришел к выводу, что во всем был виноват только я.

Я попробовал проигнорировать, забыть слова Джаспера. Его фраза, сказанная мне перед тем, как он ушел, была такой простой и незамысловатой, но она сильно зацепила меня. Я был потрясен, у него хватило нервов и храбрости сказать мне ЭТО прямо в лицо. Ведь они все знали, насколько я темпераментный и как сильно меня затронет упоминание о ней.

«Если бы мама могла видеть тебя сейчас…»

Я точно знал, что она бы была недовольна мной, а точнее, она бы испытывала отвращение ко мне. Она всегда старалась, чтобы папа не добрался до наших умов. Она воспитывала нас в любви, воспитывала так, чтобы мы могли стать настоящими людьми, чтобы мы уважали и ценили женщин. А я вел себя неправильно во всем этом. Я был очень импульсивен и груб.

Но ведь так было не всегда. Когда я был младше, я был полной противоположностью себя нынешнего. Я ценил ласку, любовь и нежность. Я хотел, чтобы эти чувства всегда присутствовали в моей жизни.

Я помню, как однажды, мне тогда было чуть больше шести, Эммет узнал от своих друзей слово «сука». Он подумал, что будет забавно прийти домой и рассказать это доверчивому и легковосприимчивому Эдварду. А я доверял Эммету полностью. Я был хилый и невзрачный. Эммета я воспринимал не только, как старшего брата, но и как своего защитника. Так вот, когда он попросил меня пойти на кухню, где в тот момент была мама, и сказать ей «сука», я, не раздумывая, поспешил сделать это.

Конечно, я помню ее крик, помню этот чертов скандал. Помню, как я ощущал себя абсолютным ничтожеством. Я не понимал, почему Эммет не объяснил мне, что значило это слово. Если бы мама знала, что сейчас я регулярно использую это слово, чтобы описать массовое женское население, она, несомненно, разочаровалась бы во мне.

Она была нежным, чувствительным человеком. Ей было очень близко такое чувство, как сострадание. Она не участвовала в криминальной жизни отца. Она не одобряла его поступки и поведение, но она безумного ЛЮБИЛА его, поэтому терпела. Она очень любила нас, хотела воспитать нас иначе, чтобы мы не встали на тот путь, по которому шел наш отец. Но самые большие надежды она возлагала на меня, самого младшего, и так сильно похожего на нее. Она нянчилась со мной, возможно, даже больше, чем с остальными. Она часто называла меня своим маленьким сладким Эдвардом и говорила, каким же я стану, когда вырасту.

Да, если бы она могла видеть меня сейчас, она бы, наверное, сожалела о том, что я вообще появился на свет. Я вырос и стал совершать такие поступки, от которых так усердно старалась защитить нас мама.

У меня была своя позиция – «никто и ничто не имеет значение, кроме меня самого» – это так называемый менталитет толпы. Тот сладкий мальчик, нуждающийся в любви и ласке, давно умер. Я отстранил от себя людей, я посылал их прочь, наплевав на их чувства и мнения. Но никто не знает, почему я стал таким, через что мне пришлось пройти и что я видел и знал.

Если бы они все пережили то, что пережил я, если бы в их мозгах навсегда засело то, что сидит во мне, они бы не спешили с выводами и не осуждали бы меня.

В таких раздумьях я встал из-за стола и вышел из кафетерия. Я провел остальную часть учебного дня, стараясь забыть о ней, но не смог. Все эти воспоминания просто выбили меня из привычного ритма жизни.

В спортивном зале, на уроке физкультуры, Джессика, видимо, решила больше не дуться на меня. Она стала подкатывать ко мне, предлагая после уроков прогуляться. Но я отказался… Мне было не до этого, я просто не мог ни на чем сосредоточиться.

Эммет пошел к Розали после школы, у Джаспера была какая-то важная встреча. Таким образом, я отправился домой один. Я уже начал сожалеть о своем предложении съездить с Изабеллой в магазин. А все из-за настроения, в котором я пребывал. Что-то в ней заставляло меня испытывать странные неоднозначные чувства, а сегодня я был не готов к этому. После слов Джаспера, меня занимали совсем другие мысли. В таком состоянии я мог наговорить кучу глупостей Изабелле, а она и без этого была достаточно напуганной. Не хватало еще и стрессов из-за меня.

Я подошел к дому и остановился. Я увидел колыхнувшуюся занавеску и понял, что она видела меня.

Зайдя в дом, я кинул свою сумку с книгами на пол и пошел на кухню. Я остановился в дверном проеме и посмотрел на нее. Она стояла, не шелохнувшись, и смотрела в пол. Она выглядела чертовски испуганной. Я уставился на нее и лишь через пару секунд понял, что на ней была надета одна из моих футбольных рубашек. Я вспомнил папу, который вчера вечером заходил ко мне в комнату и что-то брал из моего гардероба. Но после нашего с ним разговора я думал о своем и не обратил на это особого внимания. Теперь я понял, кому предназначалась эта одежда. Рубашка была ей велика, но от этого она не сидела на ней плохо. Наоборот… было такое странное чувство, что все так… хорошо, и все именно так и должно быть.