Великие созидатели - Колабская Оксана - Страница 2

— Забудь, слышишь. Тебя умом и старанием Бог не обидел. Вот и благодари Его Владыку. А самоволить не смей! Писание книг — душе во спасение. А печатанье — ересь! — Алексий в волнении отвернулся к окну. — Забудь…

— Но батюшка… Почему?.. — У Ванятки выступили слезы, обида душила его. Он так старался, он придумал, Бог просветил его. И сил бы не пожалел, и жизни своей ради такого дела…

Алексий резко повернулся, схватил Ванятку за плечи… Ванятка зажмурился, ожидая удара.

— Да пойми ты! — Алексий смотрел с такой скорбью, что Ванятка испугался не на шутку. — Пойми. Там в немецких и фряжских землях давно книги печатают. Да не православные они. Еретики. Латиняне. Знаешь, что с тобой здесь сделают, если узнают про помыслы твои! — глаза Алексия будто горели. — Не дай тебе Бог когда-нибудь узнать… — Алексий вздохнул и снова отвернулся к окну. — Так то вот, отроче. Не мал ты уже, Иване. Школу заканчиваешь. Намерен я рекомендовать тебя писцом в Гостунскую церковь, что в Кремле. А про печатанье забудь. Ну иди с Богом… — Алексий тихонько подтолкнул ошалевшего Ванятку к выходу. — Иди…

Несколько лет прошло, прежде чем Ванятка стал настоящим писцом. Сколько сил было затрачено, сколько слез пролито тайно, чтоб никто не увидел, сколько дум передумано, прежде чем сумел Ванятка овладеть определенными шрифтами «полууставом», «покоем», которыми книги писались. Ванятка за это время вырасти успел, возмужать. Да, и Ваняткой его уже назвать нельзя. Превратился Ванятка в Ивана добро-молодца статного да ладного. А глаза такими же голубыми-голубыми остались. И мечта его той же осталась. Чтоб в каждом доме были книги, да чтоб интересные, содержательные, духовно полезные. А для этого печать осваивать надо. Иван у заезжих купцов интересовался, иностранные книги просматривал. Даже буквы из олова и свинца начал лить вместе с пушкарями, рискуя навлечь на себя страшные неприятности.

Но тут случилось невиданное. Много-много раз вспоминал потом Иван Федоров момент этот, со всеми подробностями, вспоминал в самые трудные минуты жизни своей, когда гнали его за ремесло его, когда нищенствовал с сыночком своим, скитаясь по чужим краям, когда заболел страшно, когда умирал в одиночестве и бедности среди ростовщиков, требовавших возвращения долгов… Вспоминал с подробностями, как появился у дома гонец. Да не простой гонец, а царский. Да с приказом от самого царя Ивана Грозного: «Отправляться Ивану Федорову писцу из Гостунской церкви сейчас же ко двору за надобностью печатню в Москве устраивать». Так и объявили: «Печатню устраивать». Сколько ждал этого, сколько молился Иван. И вот оно счастье, вот она удача, цветочек диковинный!

С утра до вечера пропадал Иван в своей печатне. Раненько утром, еще только петух пропоет, открывал он тяжелый замок тесной темной избы. И каждый раз с большой любовью хозяйским глазом окидывал все углы. Поглаживал печатный станок. Проверял стол с наборными досками и литерами металлическими, скамьи со стопками чистой бумаги. Снимал высохшие листы напечатанные, подвешенные под потолком для просушки на веревочке. Вот он, дом его родной. И нет другого. Перекрестившись, Иван принимался за работу. Брал шерстяной на длинной ручке мешочек — маца называется — обмакивал ее в краску, набивал на укрепленную на нижней доске печатного станка форму, накладывал на форму чистый лист, нажимал на верхний рычаг и… с формы снимал отпечатанную страницу! Потом снова маца, лист, нажим, страница… И так до вечера. Но, самое сложное, было печатать в две краски. Иван мог бы печатать только черной краской, а раскрашивать заглавные буквицы от руки. Но нет! Он освоил способ печатать в два прогона. Закрывал набранные литеры вощаной бумагой с «окошечками» для заглавных буквиц, отпечатывал их красной краской, потом снимал бумагу и отпечатывал остальные. Удивительные книги получались. Красивые, аккуратные. А главное, много да быстро можно книг печатать для просвещения старых и малых. Правда, бумага больно дорога. Своего производства еще не наладили и привозили ее из Германии, из франкских и фряжских земель. Бумагу приходилось беречь пуще ока. Поэтому не дай Бог испортить страничку. Иван Федоров и не портил. Старался, как мог, чтоб «берега» — свободные пространства по краям страницы — были идеально ровные да белые, без единой неопрятной капельки. Да, «умом и старанием Бог не обидел…» Это дьякон Алексий точно приметил. А книги Ивана Федорова «Апостол», «Евангелие учительное» и «Азбука», созданная «ради скорого младенческого научения», и по сей день живы. С ними, с книгами этими чудесными, можно лично познакомиться в Музее Книги в Москве. Лежат они большим толстым стеклом охраняемые от разрушительного действия времени и берегут память об удивительном человеке, первопечатнике русском Иване Федорове, который жил, чтобы духовные семена, которые по свету рассеивал, и до нас долетели.

Каменных дел мастер

— Любите ли вы строить дома для себя и для своих игрушек? Из чего? Из бумаги, из картона, из конструктора! Из одеял и подушек, наконец!

На полочке Сверчка возвышался домик из тонких прутиков. Домик подходил для мышонка или для гномика среднего роста. Покатая крыша была покрыта ореховой скорлупой, а в аккуратных окошечках виднелись беленькие нарядные занавесочки. Сверчок как раз заканчивал трубу.

— Сегодня я вам расскажу о человеке, который из камня создавал чудеса. И в этом вы сами можете убедиться. Слушайте же!

Москва. Середина 18 века. Зимний день. Безветренно, солнечно, тепло. Снег мягкий, липкий. Мальчишки в теплых тулупчиках, валенках, шапчонках с энтузиазмом катают ком за комом и водружают их друг на друга. Получается снежная баба — чудо как хороша! Глаза-угольки, нос-морковка, на голове — старое дырявое ведро. «Давай в снежки!» — слышится призывный клич. Салютом рассыпаются снежные комки… «На, тебе, на! Врешь, не попадешь!» — звенят чистые мальчишеские голоса. Вдруг… «Ой!» — угодили в причетника придворной церкви. Прямо в бороду! «Да это ж Васьки Баженова отец! Вот будет дело!» Действительно, это Иван Федорович Баженов со службы возвращается. Устало и раздраженно грозит мальчишкам. Те исчезают в одно мгновение, рассыпаются в разные стороны, словно горох. Но один из мальчиков, казалось, не слышит ничего вокруг. Его и не было заметно во всей этой кутерьме. Он лепит… но не снежную бабу… Причетник торопливо подходит ближе — хоть одного за ухо отрепать!.. Батюшки, да это ж Васька! И опять бездельничает! Читать, писать не хочет. Только малюет. «А ну я тебя! Марш домой заниматься! Часослов учить!» Мальчик медленно поднимает на отца свои огромные темные глаза. Они светятся каким-то отстраненным светом. Причетник резко хватает сына за руку, случайно переводит взгляд на лепнину и… осекается. Да это ж наш храм! Истинный Крест, храм Иоанна Предтечи, что в Кремле! И купола, и окна дугой, и ворота резные, даже кресты на куполах. Храм, только маленький. Чудо! Только что с этим чудом делать. Эх! «Все пустое, сынок, учиться надо, Священное писание читать, да служить идти. Вот дело настоящее, надежное, нужное. А это что?! Снег-то растает, что останется? Пустое это все… Пустое… Ну пойдем, пойдем домой, эх…»

Но «пустым» делом Вася Баженов заниматься не перестал. Просто не мог перестать. Зимой лепил из снега, летом на песке и земле рисовал, а если попадался где обрывок бумаги, то счастью юного художника не было предела. Однажды даже перетаскал к себе обломки камней, оставшихся от надгробной плиты, «сделал гвозди, на подобие долот, и ими вырезывал личины…» Отец видел пристрастие сына. Учителя ему надо. А где денег-то взять? Но Вася Баженов твердо знал свое призвание. «Я отважусь здесь упомянуть — что я родился уже художник».

Упрямо и четко шел Василий Баженов по предначертанному ему пути. Как начал еще с детства разные особо полюбившиеся здания и храмы с натуры срисовывать, так всю жизнь свою строительству зданий и храмов посвятил. Может быть, князь Дмитрий Васильевич Ухтомский, известный архитектор, «московский Растреллий», создатель в Москве первой архитектурной школы, за этим занятием и подобрал мальчика? Кто знает… Поработав с Васей Баженовым на восстановлении после пожара Головинского дворца, убедился Ухтомский в его трудолюбии, твердом стремлении стать каменных дел мастером, таким мастером, которому в этом деле будет все подвластно! И устроил юношу в Московский Университет учиться. А потом была «Академия трех знатнейших художеств», где проявил себя как самый способный ученик. Потом — Академия художеств в Санкт-Петербурге, в которой проучился всего полтора года и был назначен в помощники к самому обер-архитектору Растрелли! Потом — поездка за границу, опять в качестве лучшего студента! В результате — диплом Парижской Академии, золотая медаль и поездка в Рим. Что может быть лучше для такого пытливого, восприимчивого ученика, готового трудиться без устали дни и ночи! Колонны, портики, развалины античных храмов. В перерывах — отдых. Рисунки в альбоме. Веселые, словно живые птицы, щебечущие на изогнутых ветках заморских деревьев, пляшущая наяда с виноградной лозой… И вновь, без устали по тысячи раз отрабатывая каждый штрих, каждую черточку — развалины Колизея, величественная колоннада собора св. Петра, замок св. Ангела. Рисунки, чертежи, замеры, проекты, макеты, эскизы. И опять — высшая степень похвалы Римской Академии! Ему, двадцативосьмилетнему зодчему, было присвоено звание академика архитектуры и предложено место профессора. Еще не бывало, чтобы русского удостаивали такой привилегии! Мало того, Флорентийская, Клементинская и Болонская академии избрали его своим членом. Ему рукоплескала Парижская Академия. А это уже мировая слава. Он мог бы остаться за границей. Мог бы безбедно жить и работать в признании и любви. Мог бы… Да не смог. Его звала Россия. И он очень торопился вернуться, чтобы подарить ей неповторимые здания, каких еще никто никогда не строил и никогда не построит без него. Они удивительны, эти здания. Они величественны, и в тоже время изящны. Они монументальны, но, все в них стремится ввысь. Они прочны, но, кажется, что сотканы какими-то сказочными кружевницами из тончайших нитей. Они не поддаются описанию…