Жизнь Иисуса - Ренан Эрнест Жозеф - Страница 7

Никто не был в меньшей степени жрецом, чем Иисус, зато никто не был и большим врагом внешних формальностей, задушивших религию под предлогом покровительства ей. В этом отношении мы все – его ученики и последователи; и этим он заложил вечные незыблемые основы истинной религии, и если роль религии в жизни человечества велика, то этим он вполне заслужил титул «Божественного», присвоенный ему. С ним впервые пришла в мир одна идея, абсолютно новая, – идея благопочитания, основанного на чистоте сердца и братстве людей; идея настолько возвышенная, что христианской церкви пришлось впоследствии совершенно изменить мысли своего основателя, и даже в наше время найдется еще немного людей, способных следовать ей.

Тонкое понимание природы давало ему ежеминутно необходимую для речи выразительность образом. Афоризмы его иной раз поражают замечательной меткостью, – тем, что называется у нас остроумием, в других случаях удачное применение ходячих пословиц придает его речи необычайную живость. «Как скажешь брату твоему: дай, я выну сучок из глаза твоего; а вот в твоем глазе бревно? Лицемер, вынь прежде бревно из твоего глаза и тогда увидишь, как вынуть сучок из глаза брата твоего».

Эти поучения, долго таившиеся в душе молодого учителя, собрали теперь вокруг него несколько последователей. Образование небольших церквей было в духе того времени: это был век ессеев и терапевтов. То тут, то там появлялись равви, создававшие каждый свое учение: Шемайя, Авталион, Гиллель, Шаммаи, Иуда Гавлонит, Гамалиил и многие другие, поучения которых наполняют Талмуд. Писалось, собственно, очень мало: еврейские ученые того времени не составляли книг; все излагалось в устных беседах и публичных поучениях, которым старались придать легкую для усвоения форму. Таким образом, не был вовсе исключительным событием тот день, когда молодой плотник из Назарета впервые формулировал перед толпой свои правила, в большинстве уже известные, и которым, однако, суждено было призвать мир к возрождению. Стало просто больше одним учителем (правда, это был самый обаятельный из них), и вокруг него сгруппировалось несколько молодых людей, жаждавших слушать его и стремившихся к неведомому. Для того чтобы преодолеть равнодушие людей и приковать к себе их внимание нужно время. В эту пору еще не было христиан, но истинный христианизм уже родился в свете и, без всякого сомнения, никогда он не был так чист, как в этот именно первый момент своей жизни, и ничего более прочного уже не мог к нему прибавить Иисус. И больше того: впоследствии он исказил его, ибо всякая идея для своего успеха в мире должна поступиться чем-либо: из жизненной борьбы не выходят без пятен.

Глава пятая

Около этого времени появился необыкновенный человек, роль которого за недостатком документов остается для нас отчасти загадочной, но несомненно, что он находился в сношениях с Иисусом. Эти отношения заставили молодого пророка из Назарета отклониться по некоторым вопросам от своего пути, но они же дали ему некоторые детали его будущих религиозных учреждений и, во всяком случае, доставили его ученикам очень сильный авторитет в глазах известного класса еврейского общества.

Около 28 года нашей эры (15-й год царств Тиверия) по всей Палестине распространилась весть о некоем Иоханне или Иоанне, молодом аскете, необыкновенно пылком. Иоанн принадлежал к священническому роду и родился, кажется, в Иутте, близ Хеврона, или в самом Хевроне. Хеврон, город патриархальный по преимуществу, расположенный в двух шагах от иудейской пустыни и в нескольких часах ходьбы от большой Аравийской пустыни, в ту эпоху был тем, чем является еще и теперь: одним из оплотов семитического духа в его самой строгой форме. С детства Иоанн был nacir’oм – Назареем Евангелия, т. е. дал обет воздержания. Пустыня, которой он был, так сказать, со всех сторон окружен, привлекала его прежде всего. Он вел там жизнь индийского йога, одетый в шкуры или материю из верблюжьей шерсти, питаясь акридами и диким медом. У него было несколько учеников, разделявших его жизнь и внимавших его суровой проповеди. Можно было подумать, что находишься на берегах Ганга, если бы некоторые своеобразные черты не обнаруживали в этом пустыннике последнего потомка великих пророков Израиля.

С момента, когда еврейским народом овладел особый род отчаяния, выражавшийся в размышлениях о своем мистическом призвании, воображение народа с особенной радостью переносилось к древним пророкам. Однако из всех пророков прошлого, весть о которых, подобно сну тревожной ночи, пробуждала и волновала народ, самым великим был Илия. Этот исполин среди пророков в своем суровом одиночестве на Кармельской горе проводил жизнь среди диких животных и жил в пещерах между скал, откуда, подобно молнии, он появлялся, чтобы возводить и низлагать царей; благодаря последовательным превращениям, он сделался каким-то сверхчеловеческим существом, то видимым, то невидимым, не знавшим смерти. Верили, что Илия явится снова на землю и восстановит величие Израиля. Жизнь пустынника, которую вел Илия, грозные воспоминания, которые он по себе оставил и под впечатлением которых Восток живет еще и теперь, этот мрачный образ, который и в настоящее время поражает и заставляет трепетать, – вся эта мифология, полная лести и ужасов, сильно действовала на умы и до некоторой степени отмечала своим влиянием все порождения народной фантазии. Всякий, кто хотел приобрести сильное влияние на народ, должен был подражать Илии, и так как отшельническая жизнь была характерной чертой этого человека, то «человека Божьего» представляли себе в образе отшельника. Думали, что у всех святых людей были свои дни покаяния, дни близости к природе и проникновенной суровости. Удаление в пустыню сделалось, таким образом, условием и прологом высокого назначения.

Нет никакого сомнения, что мысль о подражании Илии сильно занимала Иоанна. Жизнь отшельника, столь противоречившая духу древнего еврейского народа, жизнь, с которой обеты назиров и рехабитов не имели ничего общего, – эта жизнь, тем не менее, со всех сторон врывалась в Иудею. Ессеи жили близ страны Иоанна, на берегах Мертвого моря. Воздержание от мяса, вина, чувственных наслаждений считалось послушничеством, обязательным для мужей откровения. Вождями секты, по мнению верующих, могли быть только отшельники, со своими особыми правилами и уставами, подобно основателям религиозных орденов. Учителя молодых людей были также иногда чем-то вроде анахоретов, весьма похожих на гуру брахманизма. Действительно, не было ли здесь отдаленного влияния индийских муни? Некоторые из этих буддистов монахов-странников, которые обходили весь свет, как впоследствии первые францисканцы, проповедуя одной лишь назидательностью своей внешности, которые говорили на языке, непонятном для своих слушателей, и которые, без сомнения, были в Сирии и Вавилоне, не посещали ли они также и Иудею? Это остается неизвестным. Вавилон с некоторого времени стал очагом буддизма: Будасп (Бодисатва) считался мудрым халдеем и основателем сабизма. А самый сабизм – что он такое? На это указывает этимология этого слова: баптизм, т. е. религия нескольких крещений. Это первоначальный корень секты, еще существующей и теперь, носящей имя «христиан святого Иоанна», или мендаитов, и называемой арабами «эль-могтозила», т. е. «баптисты». Очень трудно распутать эти неопределенные аналогии. Разнообразные секты, появляющиеся то здесь, то там, в иудаизме, христианстве, баптизме, сабизме, которые мы встречаем по ту сторону Иордана в первые века нашей эры, представляют для критики вследствие спутанности сведений, до нас дошедших, – одну из труднейших задач. Можно думать, во всяком случае, что большинство внешних обрядов Иоанна, ессеев и духовных учителей еврейского народа в это время – явились плодом непосредственного влияния горного Востока. Основной обряд, который определял характер Иоанновой секты и дал этой секте ее имя, этот обряд всегда имел центром своим низменную часть Халдеи, и там создается религия, которая сохранилась до наших дней.