Крестьянский сын - Григорьева Раиса Григорьевна - Страница 2

Когда перед Анной Васильевной Мурашовой предстали её ученики, выяснилось, что отставной солдат старичок Прокофий не зря трудился в селе Поречном. Многие ребята, прошедшие его науку, были зачислены сразу во второй класс. Во второй пошла и дочь священника отца Евстигнея, Лиза Масленникова. Небольшого роста, полненькая, белолицая, с беловато-голубыми глазами в коротких рыжих ресничках, Лиза всем своим видом показывала, что не по охоте, а вынужденно идёт она в ту же школу, что и «все они»: бедняк, сын сборненского сторожа Стёпка Гавриленко, лапотник Самарцев Гараська, дочь солдатки Катерины Терентьевой Груня, явившаяся в школу в заплатанной кофтёнке. Училась бы Елизавета в другой школе, для «хороших» детей, да в Поречном всего одна открылась.

Впрочем, во второй же класс были приняты и такие, про которых Лиза не смела сказать «все они». Фёдор Поклонов, например. Его отец, богатейший хозяин в Поречном Акинфий Поклонов, давно был обеспокоен судьбой своего дитяти. Доходы поклоновского дома росли, с войной особенно усилился спрос на хлеб и фураж. Впору было не только урожаи с собственных необозримых полей сбывать, но постепенно торговлишкой начинать заниматься, как сосед, купец Грядов, лабазы открывать. Нужен был грамотный, сметливый помощник, наследник. А сыночек Феденька, хоть и рос, благодарение богу, крупным да румяным парнем, особого рвения к наукам не обнаруживал. В этом убедилась и учительница. Она определила Фёдора в первый класс, чтобы учить грамоте с самого начала. Но вмешались священник отец Евстигней и попадья.

Костю Байкова учительница записала во второй класс без колебаний. Он ей показался самым смышлёным из всех. И Косте Анна Васильевна сразу понравилась. Понравилось её лицо, немного скуластое, с круглыми серыми глазами, глядевшими внимательно и спокойно, совсем не строго. И ещё понравилось, что одета обыкновенно, в простое серое платье. Не то что попадья, на которой напялено блестящее да шуршащее — мимо идти боязно. Волосы учительница не прячет под платок, как другие женщины. Зачёсанные назад, они пышно поднимаются надо лбом, а на затылке собраны в узел. Учительница…

Косте для ученической жизни сшили новую рубаху и штаны, новый овчинный полушубок на вырост и ещё сумку из крашеного холста. Её можно было надевать так, чтоб руки оставались свободными. А свободные руки но пути в школу и из школы известно, как нужны человеку…

С первых дней учёбы Косте повезло: учительница Анна Васильевна определилась на жительство к ним, Байковым.

Отечество

Семья Байковых обедала на кухне. За окнами послышался остервенелый собачий лай. Костя первый догадался, кто идёт, и громко, даже весело заметил:

— Стёпки Гавриленкова батька. Однако к нам…

Отец глянул хмуро и стукнул его по лбу ложкой, горячей и мокрой от щей:

— Ешь знай, молчи!

Вышло не столь больно, сколь неожиданно и обидно: ведь не за что совсем. Костя оглянулся на мать, ища поддержки, но мать не смотрела на него. С непонятной для Кости тревогой ожидала внезапного гостя. Через минуту дверь отворилась, вошёл сборненский сторож в своей ветхой шубейке, из многочисленных дыр которой наружу вылезала шерсть, в подшитых валенках, с высокой палкой в руках. Он перекрестился, пожелал доброго здоровья и перешёл к делу.

— Так шо, Егор Михайлович, — сказал он, выговаривая слова на украинский лад, — вашему Андрюше выйшло на службу сбыратысь.

Мать протяжно охнула. Андрей перестал есть, сидел бледный и всё переводил взор то на отца, делавшего вид, что ничего не произошло, то на мать.

Костя не понимал, почему так волнуются в семье. Сам он давно с завистью провожал каждого новобранца. Вот ему бы такое дело — ого, как бы он помчался бить врага! Да на коне, да с саблей!

Вечером снова все собрались на кухне, и учительница сошла вниз. Мать заводила большую квашню на завтра: собирались многолюдные проводы. Отец подбивал Андреевы сапоги, чтоб служили подольше. Костя вертелся возле Андрея, не зная, как сказать ему своё главное, заветное, да вдруг так напрямик и бухнул:

— Андрюш, тебе ведь не больно охота на войну идти. Дай я за тебя поеду.

Он сказал это тихо, а все услышали. Мать смахнула тыльной стороной ладони бисеринки пота со лба и улыбнулась.

— Во, защитник отечества! — засмеялся Андрей.

— Если б в этой войне за отечество битва шла… Если бы за него… — с глубокой озабоченностью ответила учительница и умолкла.

— А за что? — спросил Костя.

— Тебе кто велит встревать в разговор? А ну, сходи-ка дровец поднеси! — сердито приказал отец.

Возле печи ещё лежали дрова. Костя встал, медленно, неохотно пошёл к двери. И хотя вернулся очень быстро, с грохотом свалив у печки охапку берёзовых поленьев, Анна Васильевна уже успела подняться к себе. Отец насупленно молчал. Мать разделывала картофельные шаньги, мелко рубила капусту для пирогов, и частые слезинки скатывались но её щекам.

Костя решил: ночью, когда все уснут, он спросит хорошенько у Андрея, за что идёт битва на войне. Он улёгся, старался не заснуть, ждал, когда мать угомонится. Но сами собой стали слипаться веки…

Встрепенулся — мать всё ещё возится у печки. «Как долго она», — подумал Костя. Но тут ухо его уловило живой треск лучинок, как если бы печь заново растапливали. Неужели ж он проспал всю ночь, а теперь уже утро? Под руками матери вкусно чмокает, мягко шлёпается об стол тесто. По дому расходится кисловато-сладкий праздничный дух сдобного…

Утро, однако, только начинается. Андрей ещё спит в своей узкой комнатке за печкой, отсыпается перед дальней дорогой.

Костя босиком бежит через кухню к Андрею. Тому тепло под овчиной, сладко спится последний раз в родительском доме. Братишка толкает его под бок, щекотно прикасается нахолодавшими на полу пятками.

— Андрюшка, а Андрюшка! Что такое отечество?

— Чего?

— Отечество.

— Вот глупой. Отечество — это как отца зовут. Вот тебя, скажем, зовут Костя, а отец у нас Егор. Твоё отечество выходит — Егорыч. Понял?

— Ы-ы, понял, — обижается Костя. — Ты в солдаты на войну идёшь за веру, царя и отечество. Значит, за то, как отца зовут, да? Кто ещё глупой-то?

— Ну, это другое…

— А как?

— Да никак. Отстань. Давай-кось вставать…

…Отшумела гулянка с пьяными песнями, с воем родственниц и соседок. Мать уложила в Андрееву сумку пироги и шаньги, политые её горючими слезами. Уехал на фронт Андрей и вместе с ним ещё трое пореченцев.

Узкая комната за печкой, где спал раньше Андрей, обезлюдела. Мать прибрала её, как прибирала к празднику. Постирала занавеси, выскоблила пол. Нет-нет да и входила сюда, иногда останавливалась, задумавшись, на пороге. Однажды Егор Михайлович окликнул её в такую минуту — не обернулась мать, не услышала. Отец не стал её окликать в другой раз, только потемнел лицом. Следующий день он что-то пилил, строгал в сарае, стучал молотком. А потом внёс в комнату им самим сделанный стол. К стене приколотил полку для книг и объявил:

— Пока Андрей вернётся, здесь Костя поживёт. А то пустая светёлка на лишние думы наводит…

Ледяная купель

Учительница Анна Васильевна в доме Байковых жила наверху, в маленькой комнате. Обычно вечерами она тихо сидела у стола, проверяла школьные работы, читала — хозяевам и не слышно её присутствие. А сегодня долго скрипели под её шагами раскрашенные в пёструю клетку половицы мезонина. Ходила из угла в угол, думала о друзьях, с которыми так необходимо было бы сейчас посоветоваться.

Сегодня на уроке Костя спросил у неё, как понимать надо слово «отечество». И почему, когда провожают человека на войну, говорят, что он идёт воевать «за веру, царя и отечество».

Она ответила на Костин вопрос что-то вообще, о родине и героях, — совсем не то, что честно надо было бы рассказать детям об этой бессмысленной войне, уносящей тысячи и тысячи жизней.

Сейчас, при воспоминании об этом уроке, Анна Васильевна морщилась, словно от боли. Её круглые серые глаза вопреки обыкновению смотрели угрюмо, даже сердито. Конечно, она прекрасно понимала, что ничего иного и не могла говорить этим ребятишкам, пришедшим к ней в школу из столь разных семей Поречного. Однако её всё равно беспокоило чувство какого-то недовольства собой. Очень хотелось повидаться с друзьями, посоветоваться. Когда-то она ещё состоится, эта встреча? В письме тоже не скажешь всего, что волнует, но всё-таки…