Валдайские колокольцы - Ефетов Марк Симович - Страница 14

— А гости! — говорил я.

— Что — гости?! У тебя разве гостей не бывает? И к тебе гости приходят, и к маме, и ко мне, и к нам всем вместе. А Мише нельзя.

Что говорить: я понял, что ее не переспоришь, и замолчал.

С тех пор как появился у нас Мишка — валдайский колоколец, — кончилось мое спокойное житье. «Динь да динь» не умолкало в дверях весь день.

Вот и написал я в Валдай, Якову Павловичу. Так, мол, и так: Мишка наш жив-здоров, а как там ваша Машка? Не скучает ли по братцу?

А Яков Павлович, человек понятливый, отвечает:

Машка, спасибо, тоже жива-здорова, Галочка о ней заботится. Юра, как уроки сделает, тоже возится с Машкой. А братец ей не помешает. Вдвоем медвежатам веселее будет. Грузовая машина из Валдая в Москве будет, шофер за Мишкой заедет. Присылайте…

Получил я такое письмо, и грустно мне стало. Мишка на диване лапу вытянул, большую свою голову на нее положил — спит и посапывает. Не догадывается, что я его вроде бы предал.

32

В то утро я проснулся от яркого света. Раскрыл глаза и увидел в окне, как пролетают с крыши сосульки и, сверкнув на солнце, вдребезги разбиваются.

Звонко и радостно тикала капель. А я, проснувшись, ощутил такую грусть и тоску, что не знаю, как о ней рассказать. Может быть, это торжество природы особенно подчеркивало мое настроение. В этот ясный апрельский день, когда каток в нашем дворе превратился в зеркальный пруд, а солнечные зайчики то и дело слепили глаза, увозили Мишку. В доме раскрывали и мыли окна.

Накануне вечером мы медвежонка не мыли, чтобы дорогой он не простудился. А Мишка ведь, как известно, был такой требовательный — все ему подавай точно по часам и боже упаси пропустить срок хотя бы на несколько минут. Тут еще, как назло, Славина мама, Нина Васильевна, решила Мишку на память сфотографировать. Принесла большую, сильную фотолампу, и, как только включила ее, медвежонок: «Р-ры!» — и цап ее за ногу повыше пятки. Укусил до крови! А сам назад пятится, клыки выставил и все рычит. Огрызался и рычал, пока сильный свет не выключили.

Да, подрос медвежонок, и теперь с ним шутки плохи.

Славина мама сказала:

— Видишь, Слава, что твой приятель наделал. А ты умолял — не отдавайте Мишутку. Хорошо, что он уезжает.

— Да-а, хорошо! — захныкал Слава. — Если его лампой не слепить, он никогда не укусит!

Но мне показалось, что Слава сказал это так, для порядка. А в душе он соглашался с тем, что пришла Мишке пора возвращаться в родные края. К медвежонку он в тот вечер больше не подходил, а все маму свою спрашивал, не болит ли у нее нога. Когда он шел к двери, я сказал Славе:

— А с Мишкой простился?

— А ну его — разбойник! Не буду прощаться… Мама, ты обопрись на мое плечо, так тебе лучше будет. Ну, пошли.

А ведь этот случай с Ниной Васильевной был не первым. И до Славиной мамы Мишка пробовал уже пускать в ход свои зубы. Правда, тот первый случай был совсем другого порядка. Мне кажется, что с Мишкой стало труднее управляться с тех пор, как он начал разбираться в людях. Раньше ему было все равно: человек и человек. Он видел обшлага брюк, туфли или тапочки, а то еще сапоги — черные и блестящие. И терся о них без разбора, считая, видимо, что все люди одинаковы и ко всем можно проявить любовь, ласку, всем довериться. Однако со временем Мишка, очевидно, смекнул, что люди бывают разные.

В нашем доме жил один человек из тех людей, что любят только сами говорить, а других слушать — ни-ни. Звали его Игорь Игоревич. Слава говорил, что этот Игорь Игоревич любит прикидываться, и называл его еще: «Господин Исподтишка». Однажды Игорь Игоревич пришел в гости к Славиной маме, увидел у них в комнате кошечку и ну охать: «Ах, какой котик! Ну что за прелесть! Где вы только такого достали?» А потом сидел он со Славиком и с его мамой — чай пили. И вдруг слышат: котик под столом как взвизгнет. И выскочил коташка как ошпаренный. Что такое? Славик с мамой переглянулись: все ясно — котик ласкался и терся под столом о ногу Игоря Игоревича, а тот его исподтишка ногой пнул. Думал, что пройдет это незамеченным. Но котик выдал этого Исподтишка.

А вот наш Мишка сразу его раскусил, а вернее сказать — укусил. Только это пришел к нам Игорь Игоревич, начал над Мишкой охать и ахать, взял его на руки и гладить стал, а тот сразу: «Р… р…ы!» — и цап его за палец. Но тогда обошлось. Как ни старался Исподтишка из пальца кровь выдавить, ничего у него не получилось. Не прокусили Мишкины зубы толстую кожу Игоря Игоревича. А вот Нине Васильевне, ослепившей медвежонка лампой, досталось больнее.

33

Утром, когда я в последний раз кормил Мишку кашей из миски, звякнуло у двери: дзинь! Да так коротко, как никогда. Нет, в такую рань никто еще не отваживался приходить, чтобы посмотреть медвежонка.

Я отворил дверь и увидел Славку со школьным портфелем в руках.

— Что, Славик, прощаться пришел?

— Ага. У мамы все-все зажило. Даже почти не видно. Только две точечки на ноге и чулок разорван… Можно?

— Иди.

Мишка уже поел и сам улегся в новый большой деревянный ящик, который был его домом. Он спал.

Слава стал на колени, нагнулся над ящиком и молча глядел на медвежонка несколько минут, пока тот не открыл глаза. Потом поднялся, взял свой портфель и, ничего не сказав мне, как-то боком, не показывая своего лица, ушел. Очень необычная была у Славки поза, когда он уходил. Сейчас я уже позабыл, как он, будто крадучись, ушел, а запомнились мне глаза Мишки — доверчиво-добрые, синие-синие. И еще вспомнилось мне, как однажды вечером, когда медвежонок после купанья уже спал, а мы сидели за ужином, дочка неожиданно спросила меня:

— А что будет, когда он вырастет?

Мы с женой тогда переглянулись, и у каждого из нас во взгляде была растерянность, и глаза наши, казалось, говорили: «На этот вопрос отвечай ты».

Но этот вопрос остался без ответа. Ведь иногда простое оказывается сложным. Вот только что Слава распрощался с Мишкой. Казалось бы, все произошло просто, обыденно. А так ли оно было на самом деле?…

34

Через час я стоял внизу, у парадного, и смотрел, как, разбрызгивая лужи, отъезжал грузовик. Мишка спал в ящике на сиденье, рядом с шофером, и казался пушистым меховым шариком.

Я стоял без пальто и шапки. Апрельское солнце светило необычайно ярко и даже грело щеки и лоб.

Машина притормозила в воротах, под кузовом загорелся красный огонек, потом показался голубой дымок…

— Дядя, можно посмотреть вашего Мишу?

Это сказала маленькая девочка в широком, как колокол, пальто и в остроконечном капоре. В руках у девочки была лопатка. Она смотрела на меня снизу вверх.

— Дядя, а вам не холодно? Можно посмотреть Мишу?

— Холодно, — сказал я девочке. — А Миша уехал. Нет Миши. Все!

И пошел домой.

Не думал я тогда, в то солнечное утро, что самые равные события, самые большие волнения, связанные с Мишкой, еще впереди.

35

К отсутствию Мишки оказалось не так-то просто привыкнуть. Ведь он, как известно, жил с нами, будто член нашей семьи, и, по-моему, любил нас. Об отъезде Мишки узнал уже весь двор, и теперь никто не звякал у моей двери, не было валдайского колокольца.

Тишина.

Даже завтракать утром без Мишки не хотелось. Недаром говорят: вместе — тесно, врозь — скучно. Да, без Мишки было очень тоскливо.

Все время казалось — вот-вот скрипнет дверь из кухни и покажется сначала черный носик, острая мордочка, два синих глаза, широкая голова, а потом весь он — пушистый меховой шарик.

И сколько же вещей напоминали о Мишке! Лампу включаю и вижу: провод у вилки как бахрома. Это Мишкины следы — коготки и его зубы распушили провод. На диван ложусь — подушка диванная сразу же мне о Мишке напоминает: все здесь пропиталось Мишкиным запахом — душистым, каким-то особенным. Ведь мыли его только одним мылом — детским.