Вызов на дуэль - Мошковский Анатолий Иванович - Страница 24

По тонким губам Ледика скользнула улыбка. Потом, словно спохватившись, он огляделся и быстро сказал:

— Давай уйдем отсюда.

Я понял: боится, что из окна мама увидит его рядом со мной.

— А мне здесь нравится, — сказал я, — если хочешь, можешь уходить.

И не пошел с ним ни за сарай, ни в какое другое место. Ледик чуть отошел от меня, и теперь его маме могло казаться из окна, что он играет не со мной, а с другими мальчишками двора.

Я рассердился на него: значит, поверил и матери и моим словам о том, какой я.

Леший с ним, с этим Ледиком. Не буду обращать на него внимания.

И не обращал.

Ледик был не с нами, он был возле нас. Быть с нами ему не разрешалось. Как-то утром, когда я пил чай, он прибежал к нам. Весь запыхался, глаза сияют.

— Пойдем купаться, — попросил он.

— Зачем? — спросил я. — А мама?

Он махнул рукой и мужественно посмотрел мне в лицо.

— Идем.

— Садись, — сказал я. — Хочешь чаю? Нет? Так садись и жди, пока я допью.

Я допил третий стакан вприкуску, и мы с ним пошли к Двине. Ледик стал подавать некоторые надежды. Из него мог все-таки получиться человек, потому что он понял наконец простую истину: хороши любовь и доброта, которые делают человека сильным, а не жалким.

Поездка в Красный бор

С нетерпением ждал я воскресенья: мы должны были поехать с Вовкой в Красный бор. Там, говорят, водилось много белок и глубокие овраги были исчирканы следами куропаток. Еще говорили, что один мальчишка привез оттуда, из незабитого домика на территории летних военных лагерей, целую горсть гильз от малокалиберной винтовки…

Всю неделю мы с Вовкой только и говорили про этот бор. В субботу вечером хорошенько смазали лыжи, проверили крепления.

Спать я лег счастливый и немного встревоженный, как всегда перед дорогой.

Проснулся рано, еще раз оглядел кольца на палках и стал готовить бутерброды.

В дверь постучали, и я бросился открывать.

— Я не поеду, — заявил Вовка и добавил: — Здравствуй.

Я ничего не понимал.

— Почему? Мы ведь сговорились!

— Не смогу. Вчера приходила тетя Женя и позвала на день рождения Пети.

— А ты не ходи.

— Должен. Он мой двоюродный брат.

Я готов был ко всему, только не к этому. Ну что ему сказать?

— Тогда я пойду с Гавриком, — пригрозил я. — Он не подведет.

— А разве я нарочно? Ведь Петя — мой брат. Неловко.

— Твое дело. Мне все равно. — Я отвернулся от Вовки и стал завертывать в бумагу завтрак.

Вовка ушел. Я сунул в карман хлеб, оделся, вскинул на плечо лыжи и вышел. Когда Вовкины шаги стихли на лестнице, я зашагал вниз, к Гаврику, сыну дворника.

Гаврик любил лыжи и всегда составлял мне компанию. Стоило мне заикнуться, как он вытаскивал из кладовки свои самодельные, белые, с плохо загнутыми носами лыжи, и мы катались по Успенке и Двине…

Я спустился в подвал и постучал к ним.

Высунулся Гаврик. Лицо у него было заспанное, на щеках следы пуговиц от подушки.

— Собирайся, — сказал я, — едем в Красный бор…

— Тссс… — Гаврик приложил к губам палец. — Брат спит, вчера поздно заявился…

— Боишься, попадет? Вытряхивайся!

— Попозже бы, — вздохнул Гаврик, — тротуар надо убрать. Папка с мамой с вечера уехали в деревню на праздник, а мне наказали убрать. Столько снега вчера навалило! Опять Карпилиха будет жаловаться на папку. Вот уберу, и поедем.

— Смеешься? — сказал я. — Поздно будет — теперь ведь рано темнеет… А скоро управишься?

— Часа за три, тротуар-то большой.

— А если потом уберешь?

— Нельзя. Скажут, все воскресенье тротуар был нечищеный, да и снег притопчут за день. Ночью придется работать.

— Верно.

Я вспомнил, как после больших снегопадов слышу иногда ночью, как скрежещет за окном дворницкий скребок.

— А если я помогу? Быстро счистим — и в Красный бор.

— Ну давай.

Гаврик вынес в коридор источенные молью валенки, влез в них. Сунул руки в пальтецо. Принес из кладовки лом, лопаты и скребки. Вручил мне лом. Лом был тяжеленный, и я с трудом положил его на плечо.

— Лыжи оставь тут.

— Идет.

Мы вышли на улицу.

— Начнем с того конца, — сказал Гаврик.

Мне было все равно. Я прислонил лом к стене дома, взял обитую жестью деревянную лопату, всадил в снег и сильным рывком двинул за ручку. Снег поддался. Я отбросил полную лопату и снова нажал на ручку.

— Веди лопату до конца, — сказал Гаврик, — быстрее будет.

Я послушался и двигал лопату до края тротуара, сталкивая на мостовую целый сугроб. Работа мне нравилась. Приятно было ощущать, как хрустит под твоим напором снег, поддается, отступает, и сзади остается полоса асфальта.

Там, где снег успели прибить, притоптать к тротуару, его трудно было поддеть, и лопата вхолостую скользила по наледи.

Тогда мы пускали в дело железный скребок. Со скрежетом вгрызался он в лед, скоблил его, превращая в белое крошево.

Вдоль тротуара рос снежный вал. Днем приедет грузовик и увезет снег за город.

Стало жарко, майка прилипла к спине. Теперь я работал помедленней. С добрый час счищали мы снег, а дело продвигалось медленно: дом наш был огромный и тротуар возле него длинный и широкий.

Скоро я сбросил пальто и повесил его на дверь.

Я уже немного жалел, что ввязался в это дело. Не мог Гаврик пойти со мной — не надо. Один бы поехал, на худой конец, в Красный бор. Дорога туда легкая: гони пятнадцать километров вверх по Двине — и готово; как увидишь по правую руку бор на высоком берегу — это он и есть.

Сразу уйти было неудобно, и я решил поработать еще с полчасика. Скажу Гаврику прямо: «Знаешь, друг любезный, здесь мы и до вечера не управимся, пойду-ка я побегаю немного: больно наскучило махать руками». — «Иди, — ответит Гаврик, — я кончу и прибегу к тебе».

Но когда же он успеет кончить один? До вечера пропыхтит. А разве я виноват? Очень нужно мне все воскресенье потеть с лопатой. Его родители веселятся себе в деревне, а я тут отдувайся за них…

Хватит! Еще минут десять поскребу и уйду.

Из подъезда — руки в карманы — вышел Левка, зевнул и съязвил:

— В дворники решил наняться?

Я промолчал.

— Какой оклад положили?

Я не замечал его.

— От тебя уже пар идет. Как от лошади. Трудись-трудись — спасибо скажут.

Я повернулся к Левке спиной и стал работать с еще большим остервенением. Левка ходил по очищенной части тротуара, гонял ледышку и без перерыва язвил. Я знал, что никуда не уйду теперь отсюда, что буду толкать лопату и скрести, пока не будет чист весь тротуар. Я боялся одного: встречи с Вовкой. Изругал его, уверил, что пойду в Красный бор с Гавриком, а сам с лопатой торчу на тротуаре.

И еще я не хотел, чтоб меня увидели мать с отцом. Они, конечно, ни слова не скажут и, наверное, даже порадуются в душе, но и удивятся: почему я не в Красном бору.

Но уйти я не мог.

Я делал вид, что работаю без малейшего напряжения, что это одно удовольствие — держать в руках лом. А сам думал: заставить бы Левку часок поскрести! Да еще когда мимо тебя без конца идут с лыжами к Двине. Возись тут как каторжный.

Скоро Левка исчез в подъезде, но и теперь уйти было нельзя: три часа не уходил, убрал снег с половины тротуара, а потом вдруг взял и ушел?..

— Хочешь есть? — спросил Гаврик, и я ощутил, как рот затапливает слюна.

— Не прочь бы, а ты?

— И я.

Взяв пальто, сложив у стены инструмент, мы спустились к нему. Гаврик подогрел на примусе картошку с ломтиками сала, и мы набросились на нее. Умяли и мои бутерброды, пили чай. И снова вышли.

Работы оставалось немного — часа на полтора. Беспощадно боролись мы со снегом, атаковывали его, теснили, рубили и вышвыривали за границу нашего тротуара.