Месть Анахиты - Ильясов Явдат Хасанович - Страница 7

Гнусное состояние! В детстве Марк Лициний Красс, по природной склонности к риску, желая испытать свою чувствительность, не раз проделывал это над собой.

Хотя ему и говорили: «Не играй с ножом — опасно».

Не уберешь руку с ножом — незримое излучение железа проникает сквозь кожу лба и лобную кость в самый мозг, и теперь уже мозг начинает сжиматься, дергаться.

Именно такое ощущение, тревожно-тягостное, невыносимое, у него возникло в данный миг, когда Мормог вскинул к лицу хозяина два стальных острия серых глаз. Холод и ясность в них. Ясность и тайна. И Красс, известный тем, что никогда ни перед кем не опускал упрямых глаз, сейчас опустил их…

«У меня много тысяч рабов, — подумал он с ненавистью. — Один мой вид приводит всех в ужас! Один мой взгляд способен сломить самых буйных и непокорных. Дрожа, приникают они к земле и в страхе ждут, как я решу их участь. Почему же этот?..»

…Мормог, обойдя пять-шесть харчевен, как обычно, неся под мышкой трехногий столик, вернулся к вечеру домой.

«Домой»?

В отличие от шатких трех- и четырехэтажных строений для сдачи внаем, которыми Красс утыкал чуть ли не весь благодатный Рим, — они часто рушились, погребая под обломками несчастных обитателей, — свой дом он возвел на свой вкус — из тяжелых тесаных камней. Как бастион крепостной. Или, точнее, как товарный склад. И еще точнее — как тюрьму для рабов…

Удачный день! Сырость — беда для полевых мышей, для проворных ужей она благо. Она загнала в харчевни, к теплу и свету, много народу, и Мормог неплохо заработал.

Деньги следует сдать домоправителю.

Домоправитель Леон — тоже раб, но старший над всеми. Его захватили еще мальчишкой на киликийском разбойничьем судне. Смышленый юный пират сумел угодить Крассу. Расчетливый, дельный патриций понравился пирату. Они поладили.

Несмотря на звучное, гордое имя, домоправитель похож не на льва, а скорей на гиену. Если и есть в этом доме пугало, то, конечно, вовсе не Мормог. У Леона странное лицо: правая часть почему-то короче левой. Залысина слева — гораздо выше, чем справа, угол подбородка — гораздо ниже. Левая бровь нелепо вздернута, правая где-то угасла. Положение левого глаза не совпадает с положением правого, левый конец тонкого рта, потерявшись в излишнем пространстве, криво съехал в неопределенность.

И бедный нос, длинный, мясистый, не зная, как ему приноровиться к двум неравным половинам лица, сперва нерешительно изогнулся вправо, затем уныло — влево.

Будто голову Леона, лепя из глины, уронили сырой на землю, она шмякнулась правым выступом подбородка, коряво уплотнилась с этой стороны и обреченно вытянулась с другой. Именно левую сторону лица, более благополучную, и выставляет Леон, когда говорит с кем-нибудь, оттого он всегда смотрит искоса и, при грубой своей худощавости, кажется хитрым и злым.

Зато оба уха у него совершенно одинаковы: величиной с ладонь, заостренные кверху и чуть назад, они плотно прижаты к черепу.

Он и впрямь хитрый и злой. Подлецами бывают и люди со скульптурно правильными лицами. Но в данном случае внешний облик точно соответствует душевному складу.

…Леон потянулся, погладил тощую грудь в густых завитках черных волос.

Он еще вчера вернулся из поездки по сельским владениям Красса. Но до сих пор будто сладко дремлет в повозке, и его все несет и несет в голубую даль. Хозяин милостив с ним. Сейчас, за обедом, соизволил своей державной рукой налить ему полный кубок вина. И повел доверительный разговор, что делать, чего не делать в его отсутствие. Пообещал, возвратившись, отпустить на свободу.

Пхе! Старый пират сам знает, что делать, чего не делать. Красс, при всей своей знаменитой расчетливости, просто дурак. Если б ему сказали…

Но кто скажет?

О Гермес! Леон осторожно глянул в темный угол каморки.

Там, в земле, под каменной плитой… Ого! Там есть кое-что, под плитой. Он давно бы мог купить себе свободу.

Леон с туманной улыбкой представил богатые виллы Красса, разбросанные по всей Италии, в плодороднейших областях. Куда как домоправитель часто выезжал за провизией.

Не извивы белых дорог, вползающих на холмы средь виноградников: на них тряско и скучно. И не красу лесистых гор: в горах опасно, там прячутся беглые рабы.

И не поля, готовые к пахоте. Это все — «поэзия», как говорит хозяин.

Он с удовольствием вспоминал хлевы, птичники, склады с пшеницей, бобами, окороками. Огромные бочки из обожженной глины, врытые в землю и наполненные вином и оливковым маслом…

Откуда же началось неимоверное богатство Красса? Леон тоже знал откуда. Будучи смолоду в Испании, Красс, например, ограбил начисто город Малагу.

… Но с особенным удовольствием вспоминает Леон управляющих — виликов… Правда, не всех. Он злорадно усмехнулся. Вилики — разный народ.

Есть вилик озлобленный. Вчерашний раб, он весь в рубцах и шрамах, как солдат-ветеран. У него сломаны зубы. У него вышиблен глаз. У него оторвано ухо. Заполучит власть — и, ошалев, зверски истязает себе подобных. А как же? Сказано: «Нет злее битой собаки». Он ненавидит всех. Все ненавидят его. Что с него возьмешь? Пользу от такого придурка видит лишь хозяин, которому он поневоле предан.

То ли дело вилик беспечный! Он говорит: «Что съел и выпил, только то и твое». Этот никого не обижает. Не убивается на работе. И гуляет напропалую, потихоньку спуская хозяйское добро… Накажут? Что ж: «Хоть час, да мой». Нагрянет в латифундию владелец — для него припасены четыре отговорки: весна, лето, осень, зима.

Эти четыре напасти никак не дают развернуться. Засуха, знаешь. Дождь неурочный. Град. И мало ли что? Моровое поветрие. Зависть соседей…

С ним хорошо. За треть цены спихнет тебе скот, хлеб и вино. И легко, например, погрузив сорок бычьих туш, подсунуть пьяному расписку на тридцать и десять лишних сбыть по дороге. Хозяину — убыток, вилику — внушение, домоправителю — прибыль.

Старый пират знает, с кем дружбу водить!

…Захватив умбрийский город Тудер, неутомимый Красс присвоил большую часть добытых ценностей.

Самый лучший вилик — деловой. Есть и такие. Милые люди! Веселых ночей с девицами, вкусной еды и выпивки доброй им мало, — пхе! это поэзия, — они хотят взять от жизни побольше. Не из рабов разве помпейский банкир Цецилий Секунд или римский хлебник Эврисак?

В руках расторопного вилика деньги. Конечно, хозяйские — свои он не тронет. Что с ними делать — держать в сундуке без всякой пользы? И смирно ждать, когда хозяин, приехав, их заберет?

Нет, он пускает их в оборот, покупая без ведома господина всякое добро и выгодно (для себя) его продавая. А деньги за сдачу подряда на сбор маслин? Или на какую-либо стройку? А также от распродажи ненужных в хозяйстве предметов? Они тоже текут в руки дельного вилика.

Он дает в срочный долг. Он барышничает скотом, не без помощи Леона, и, с ним поделившись, разницу кладет себе в кошель. Приедет хозяин — доход как будто на месте и весь, до последнего асса, сходится с отчетом управляющего. Господин рад. Берет свою увесистую прибыль и уезжает, довольный. Даже по плечу на прощание хлопнет:

— Старайся!..

Не знает бедняга, что хитрый вилик заработал на его деньгах не меньше.

…При свирепом Сулле, в годы кровавых расправ и конфискаций, Красс скупал за бесценок богатейшие имения или выпрашивал их себе в дар.

Леон тихонько запел, усмехаясь, на заунывный мотив какой-то восточной песни, переделав на собственный лад, монолог Мегадора из веселой комедии «Клад»: