Четверо детей и чудище - Уилсон Жаклин - Страница 20

Шлёпа заглянула в телефон и явно расстроилась – но тем не менее зачитала несколько сообщений вслух. Даже Робби понял, что она их сама выдумала.

– Гора эсэмэсок, – пробормотала Шлёпа.

– Тебе мама вчера гору эсэмэсок отправила, – съязвила я.

– Старая кошелка, – сказала Шлёпа, удаляя сообщения.

– Может, хоть попробуешь ей письмо написать? – предложила я. – Не обязательно ведь от души.

– Я не такая больнушка, как вы, – сказала Шлёпа.

– Ну да, мы больнушки – зато, если мой план сработает, мы с Робби пойдем к песчаной яме и попросим у псаммиада что-нибудь для себя , а ты будешь дома сидеть, – сказала я.

Шлёпа взвесила «за» и «против».

– Ладно, давай листок, – она села на пол рядом с нами.

Отчертила широкие поля и убила кучу времени, заполняя их рисунками самой себя. Одна маленькая Шлёпа лезла на дерево, на самый верх листа, другая прыгала на батуте в спортзале, третья танцевала на каблуках, а четвертая, в серебристо-черном костюме, пела в микрофон.

– Она решит, что я просто нафантазировала, – вздохнула Шлёпа. – Но когда завтра я опять стану богатой и знаменитой, мама у меня будет в первому ряду сидеть. И папа тоже. И твой нудный папаша, и папина дурынделка-жена. И все мои бывшие училки, и тот бестолковый психотерапевт, и вообще все, кто меня доставал и на мозги капал. Повыпучат глаза и скажут: «А, ну теперь-то все ясно. Просто у Шлёпы артистический темперамент. Какая же она классная!»

– Ты иногда такую пургу несешь, – сказал Робби, украшая своего тигра тоненькими полосками.– Готово, осталась писанина, – объявила я. Сперва я предусмотрительно набросала черновик на клочке бумаги, чтобы не испортить красоту.

...

Дорогие папа и Элис!

Мне очень-очень стыдно, что вы вчера из-за нас так переживали и что мы всех подняли на уши, даже полицию. Мы правда не нарочно заблудились, но все-таки не стоило нам уходить без спроса.

Нам ужасно нравится гулять в лесу, и, если мы опять туда пойдем (было бы замечательно!), торжественно обещаем сидеть в песке и никуда не уходить. Большущее спасибо, что взяли ради нас отпуск, нам у вас в гостях очень классно.

Надеюсь, вы еще как-нибудь нас пригласите. Нам очень повезло с папой и мачехой.

Люблю,

Розалинда.

– Буэ! – Прочитав письмо через мое плечо, Шлёпа сделала вид, что ее тошнит мне на голову.

– Кто бы спорил, – сказала я. – Я же не от души.

У Робби письмо вышло куда короче, но в целом в том же духе.

...

Дорогие папа и Элис!

Простите меня, пожалуйста. Я больше никогда не буду уходить. Мне очень-очень сильно стыдно.

С любовью,

Робби.

Шлёпа ограничилась еще более кратким вариантом. В ее письме было только одно слово: «Извините». Зато она написала его раз сто, разным почерком и всеми возможными цветами, так что получилось – хоть и неприятно это признавать – убедительнее, чем у нас.

– Видали? Суть ясна, и не обязательно так гнусно подхалимничать, – сказала она. – Это твое второе имя, Розалинда. Гнусная Подхалимка.

– Вот и нет, – обиделась я.

– Гнусная Подхалимка, – повторила Шлёпа дурацким манерным голосом и стала этак по-злому меня передразнивать, неприятно вывалив язык.

– Перестань! Чего ты такую рожу скорчила? Вовсе не такое у меня лицо, – возмутилась я. – И язык изо рта не торчит.

– А вот и торчит. Оттого что ты все время подлизываешься к моей маме и к своему папаше, хотя любишь их не больше моего. Ты трусиха и больнушка.

– Неправда! – воскликнула я, хотя сердце у меня так и колотилось.

– Твой план отстойный, ничего у тебя не выйдет, – продолжала Шлёпа. – Они тебя только презирать станут. Какая же ты задавака, ботанка и зануда! Ничего удивительного, что папаша от вас ушел. Ты его достала, и твой тупой братец тоже. Вот мой папа меня не бросал.

– Не смей так о моем папе! – крикнула я.

Какая же она язва, просто невероятно. А я-то прошлой ночью из кожи вон лезла, чтобы ее утешить. Все, что она сказала, неправда. Так ведь? Шлёпа просто бесится от скуки и оттого, что ее любимый папочка ей не звонит и не пишет, но так или иначе, ее слова засели у меня в голове. Они корчились там, вселяя в меня страх и панику.

Чтобы отвлечься, я снова взялась за «Пятерых детей и чудище». Надо перечитать про то, как Сирилу, Антее, Роберту и Джейн удалось совладать с псаммиадом. Сосредоточиться было трудно: Шлёпа сочинила песню про Гнусную Подхалимку и вертелась вокруг меня, высунув язык и согнувшись в три погибели.

Когда позвали обедать, мы отдали папе и Элис свои письма.

– Думаете, меня так легко обдурить? – сердито сказал папа – а потом взял и крепко нас обнял.

На этот раз он и Шлёпу не забыл. Даже распричитался: мол, какое у нее высокохудожественное письмо. Шлёпа самодовольно ухмылялась, хотелось ее стукнуть.После обеда нам разрешили остаться внизу, правда, ноутбук Шлёпе так и не вернули.

– А мне по барабану, – сказала она Элис, взяла мои цветные карандаши – без спросу – и стала рисовать для Моди картинки.

– Нарисуй бизьянку! – попросила Моди.

И Шлёпа, к восторгу младшей сестренки, довольно похоже изобразила псаммиада.

– Не очень удачно получилось. Слишком толстая, и из головы какие-то штуки торчат, – сказала Элис.

– А твоего мнения никто не спрашивал, – окрысилась Шлёпа и стала чиркать свой рисунок коричневым карандашом, пока грифель не сломался.

– Шлёпа! Это мой карандаш, – сказала я.

Она состроила мне рожу, а когда Элис отвернулась, взяла и сломала еще и зеленый с синим.

– Вот ты свинюга! Отдай. Я тебе не разрешала их брать, – я выхватила у нее коробку с карандашами.

– Эй, потише, – сказал папа, входя в комнату. – Розалинда, что с тобой? Не хочешь карандашами делиться?

– Не хочу, это мои карандаши, – уперлась я, понимая, что со стороны выгляжу как капризная трехлетка. – Она их все переломала, сам посмотри. – А теперь я еще и ябеда, совсем плохо.

– Не нужны мне твои дурацкие карандаши, – сказала Шлёпа. – Пошли, Моди, поиграем в твоих мишек. У них будет пластилиновый пикник. Нам все равно рисовать надоело, правда?

Шлёпа устроила для Моди затейливый медвежий пикник. Робби – вот предатель! – помогал лепить пластилиновую еду. Я заточила все карандаши, чтобы были острые-преострые, и раскрасила пару картинок в «Пяти детях».

Работала я очень медленно и аккуратно, даже растушевывала как полагается. Для шерстки псаммиада подобрала идеальный оттенок коричневого, а маленькие стебельки раскрасила бледно-розовым. Сирила и Роберта одела в твид, а у Антеи и Джейн на передниках нарисовала узоры. Мне больше всего нравилась Антея, потому что она самая старшая и голова у нее варит. Хотела бы я с ней подружиться. Жалко, что она ненастоящая.

После ужина плюшевые медведи распоясались. Сначала, со Шлёпиной подачи, непослушные звери стали рычать на Моди, а потом – швыряться пластилиновыми корзиночками с джемом.

– Уймись, Шлёпа! Ты весь ковер пластилином заляпала! – рассердилась Элис. – И не надо Моди тормошить на ночь глядя.

Моди визжала от смеха, но чересчур уж пронзительно, на грани крика.

– Тихо, успокойся, малышка Моди. – Папа присел рядом с ней на корточки. – По-моему, мы все на взводе, потому что целый день дома сидим. Может, прогуляемся перед сном? Давайте сходим в парк, уток покормим.

– Нет! Нет, в Шоцки лес, кормить бизьянку, – потребовала Моди.

– К этому треклятому лесу мы больше близко не подойдем, – непреклонно заявила Элис. – Вы так безответственно себя повели вчера, я вас в лес не пущу.

Моди посмотрела на нее изумленно – и разразилась слезами.

– Нет-нет, Моди, ты себя хорошо вела, – Элис подхватила ее на руки.

Моди зарыдала еще громче и забилась в истерике.

– Ну что ты, Моди, не плачь, солнышко. Иди к папульке на ручки. Вот так!