Стража Лопухастых островов (сборник) - Крапивин Владислав Петрович - Страница 82

Было слышно, как папа зашелестел газетой (наверняка «Спортивным бюллетенем»).

— Ну конечно!.. Василий, в самом деле! Что с тобой?.. Послушай, а может быть, ты влюбился?

— Конечно! — сумрачно возликовал Вася. — Седьмой раз за это лето! А завтра будет десятый!

— Вот-вот! Слушай, слушай! Он уже и тебя ни в грош не ставит!.. Нет, ну куда это годится! Парню десятый год, а ты еще ни разу не взгрел его по всем правилам!

— Видимо, скоро придется, — пообещал папа. Без всякой, впрочем, убежденности.

— Какой мне десятый год! — тихонько взвыл Вася. — Прямо тошно слушать! Мне только-только исполнилось девять!

— Раз исполнилось, значит, уже десятый, — неколебимо заявила мама.

— О-о!.. Папа, ну скажи хоть ты!

— М-да… В этой формулировке, касаемой исчисления времени, есть некоторая натяжка.

— Вот как? — стеклянным голосом спросила мама. — Могу я узнать какая?

Папе бы проявить благоразумие, но он не удержался:

— Это как один пьяница утверждал: «Послезавтра будет уже третий день, как я не брал в рот ничего спиртного»…

Мама шагнула от Васи за ширму, в комнату. К папе.

— Я, — сказала мама, — никогда, — сказала мама, — не имела дела, — сказала мама, — с компаниями пьяниц. У нас в Аптекоуправлении работают исключительно порядочные и трезвые люди. В отличие от некоторых институтов, где постоянные юбилеи и презентации с шампанским и коньяком. И кроме того, рассуждать о пьяницах при ребенке… это… верх морального падения!

— Но, Яночка, падение не может быть направлено вверх…

«Началось», — уныло подумал Вася. Но в этот миг репродуктор Гуревич во всю мощь грянул стоголосым мужским хором:

Распрягайте, хлопцы, коней

Та лягайте почивать!

Мама и папа бок о бок влетели за ширму.

— Что здесь такое?!

— Это не я. Это он… — Вася с беззаботным видом показал на Гуревича. А тот надрывался.

— Выключи немедленно! — велел папа.

— Он выключен.

— Что ты морочишь голову! — Папа схватил шнур. Штепсель заболтался в воздухе. А динамик содрогался. Мама прижала к ушам ладони.

Папа моргал. И старался перекричать песню:

— Почему он играет?! Там кассета?!

— Папа, ну что ты говоришь! Когда его сделали, кассет на свете не было!.. Гуревич, будьте добры, пойте потише.

Тот запел приглушенно, словно уличный репродуктор на далекой площади.

— Сумасшедший дом, — сказала мама. — Если эта труба будет так орать, я выкину ее на помойку.

— Тогда я тоже пойду жить на помойку. Вместе с ним и с Колесом.

— Пожалуйста, — ледяным тоном разрешила мама. — Если помойка тебе дороже, чем родной дом.

— Там хоть никто не ругается…

Мама посмотрела на папу. «Видишь, какое сокровище растет!» — говорил ее взгляд. И они пошли на кухню, чтобы обсудить неотложные вопросы Васиного воспитания, а потом снова поругаться.

Вася лег на спину и стал смотреть в потолок.

«Ну почему все так плохо? — думал Вася. — А может, правда сбежать? Не на помойку, а, скажем, на дачу к Мике. Или на пароход». Он понимал, что долго не выдержит, заскучает по маме и папе, какие бы они ни были. Но, может быть, за время его бегства они образумятся и станут миролюбивее?

Да, грустно все это было… И музыка, которую сейчас играл Гуревич, была грустная. Тихие скрипки выводили мелодию, от которой щипало в глазах. Вася словно увидел перед собой медленное движение смычков над коричневым лаком инструментов… Но скоро скрипки примолкли. Послышались трубы. Они начали какой-то знакомый марш.

Колесо ткнулось в бок:

«Узнаёшь музыку? Это марш Дунаевского из кинофильма «Цирк»!»

«Ну и что?»

«Это любимая мелодия Гуревича!»

«Ну и что?»

«Что, что! Не прозевай момент!.. Надень майку со звездами. Она самая подходящая…»

«Для чего подходящая?»

«Делай, что говорят!»

Вася устал спорить. Пожал плечами, скинул застиранную рубашку «сафари», сдернул со спинки стула белую с зелеными звездами футболку. Тоже полинялую, но все еще красивую. Набросил через голову и снова лег на спину. Вот, мол, я выполнил твой каприз. Что дальше?

Дальше… музыка стала громче. Но была она не резкой, а мягко обнимающей. Репродуктор над головой у Васи стал расти, наклоняться горизонтально. Скоро он сделался большим, как зонт. И еще больше, и еще. Вася следил за всем этим почти без удивления. То, что происходило, было похоже на случай с картиной «Незнакомый город».

Значит, опять что-то случится? По правде говоря, не очень-то хотелось. Больше хотелось спать. Но сопротивляться наваждению было лень. И Вася смотрел, как растущий черный купол все расширяется и уходит вверх. Он перестал быть черным, под ним засияли лампы, заблестели никелем всякие висячие перекладины. Потом все пространство коротко прозвенело, встряхнулось. Вася вздрогнул и увидел себя в гуще цирковых зрителей. На твердом сиденье в середине дощатых рядов, кольцами опоясавших ярко-желтую арену. С колесом на коленях.

ПОД КУПОЛОМ СТАРОГО ЦИРКА

Продолжал греметь тот же самый марш. Под звуки труб и звенящих тарелок бодро выходил на арену маленький парад. Маленький не потому, что мало участников, а потому, что маленькими были артисты. Лилипуты.

Васе и раньше приходилось видеть в цирке лилипутов. Они ему не нравились. Вернее, не нравилось, что эти крохотные артисты притворяются бодрыми, счастливыми и словно хвастаются своей бедой. Это же именно беда — родиться и не вырасти. Была какая-то ненормальность, что маленьких, как детсадовские ребятишки, человечков обрядили во взрослые костюмы и вынуждают притворяться солидными людьми…

Когда Васю заставляли надевать парадный серо-полосатый костюм с галстуком, он чувствовал себя таким же лилипутом…

Чтобы не смотреть на арену, Вася стал разглядывать зрителей.

Справа от него сидела молодая женщина в блестящем платье с высоко поднятыми плечами, завитая и накрашенная. Она чуть отодвинулась, когда Вася возник рядом, но не рассердилась. За ней Вася увидел военного в странной форме — вроде той, что нынче носят на митингах и демонстрациях казаки. Широкая гимнастерка, пристегнутые пуговицами золотые погоны. Только фуражка, которую он держал на коленях, была не казачья, а как у летчиков — с «крылышками».

А слева сидел мальчик. Чуть постарше Васи, темноволосый, в меру курчавый, с пухлыми губами. Слегка похожий на юного Пушкина из книги «В садах Лицея». Он весело глянул на Васю:

— Ты как здесь появился? Я и не заметил!

— Сам не знаю как, — признался Вася. — Случайно…

— На протырку, без билета?

«Да уж конечно без билета». И Вася честно сказал:

— Ага…

— Не бойся. Раз пробрался, теперь не найдут…

На мальчике была курточка из рыжего потертого вельвета. Поверх нее был выпущен синий матросский воротник. Странно как-то. Никто из Васиных знакомых ребят так не одевался. И вельветовые штаны у мальчика были странные — широкие, как шаровары, с застежками под коленками.

«Колесо, ты куда опять меня затащило?»

«Не я, а Гуревич… У него свои любимые места».

«Ты не пудри мне извилины!»

«Ничего я не пудрю! Смотри лучше на арену…»

А чего туда было смотреть? Лилипутами командовала грузная, как троллейбус, похожая на цыганку тетя в цветастых юбках. Она заталкивала крошечных мужчин и женщин в красные фанерные сундуки и доставала их из синих, на другом конце арены. Это были фокусы. А еще лилипуты жонглировали, кувыркались и смеялись громким деревянным смехом.

Мальчику-соседу они, кажется, тоже не нравились. Он тронул мизинцем Васино Колесо.

— Это у тебя что?

— Колесо для катанья. Я на нем езжу, — без хитростей ответил Вася. Мальчик был славный, дружелюбный.