Стража Лопухастых островов (сборник) - Крапивин Владислав Петрович - Страница 32

— Но вы же не сказали, что будет что-то плохое!

— А я и сейчас не говорю. Но готовым надо быть ко всякому…

Авка опять ощутил в себе «двойственность натуры». Одна его половина очень встревожилась. Прямо хоть спускайся опять к Уко Двуполовинусу и тормози китов! Но вторая тут же затосковала: «А как же Звенка?» И сказала первой: «Чего уж теперь-то! Все равно их не остановить». А Мукка-Вукка успокоила их обоих:

— Не надо поддаваться панике. В конце концов, для тебя главное что? Увидеться с девочкой? Увидишься. Уж это-то я тебе обещаю…

И Авкина тревога улеглась. До ночи.

А ночью Авка вдруг проснулся. Будто воткнулась в него булавка ордена. Мукка-Вукка сказала: «Уж это-то я тебе обещаю». Но каким тоном сказала! Словно хотела продолжить: «А что будет дальше, я не знаю…» Да, а что дальше? Может, Звенка его уже и не помнит! Или помнит лишь еле-еле… Ну встретились на берегу, поболтали… Ну помог достать керосин для обратного пути. А она… ну да, чмокнула его в щеку. А может, у них в Никалукии просто такой обычай… Ласточку подарила на память? Ну и что? Наверно, это просто из вежливости. Гуське вон зайчонка подарила…

Может быть, увидит Авку, поздоровается, скажет несколько слов и убежит по своим делам. Играть с никалукскими мальчишками…

Потом Авке так и приснилось: она бегает в догонялки с незнакомыми пацанами, а он стоит в сторонке и не смеет попроситься в игру. От такого горя Авка проснулся. Помигал. Звен-кино лицо — зеленоглазое и скуластое — привычно повисло перед ним в сумраке комнаты. Звенка смотрела хитровато.

— Ты чего это… — хмуро сказал ей Авка.

Звенка прищурилась и показала язык. Но… тут же засмеялась. Тогда Авка тоже показал ей язык. И тоже засмеялся. И уснул уже спокойно…

Когда они с Матильдой вернулись к дому, Гуськина мама окликнула сына из-за забора:

— Иди ужинать! Носишься целый день, совсем как спичка с глазами стал!

Гуська затолкал самокат за поленницу и убежал. Авка же вспомнил про орден и пошел за хлев. Надо вынуть из тайника, а то мало ли что.

Он оглянулся, отодвинул под кучей мусора кирпич… Ордена не было.

НЕ БЫ-ЛО!

Авка от ужаса сделался жидким, как тыквенная мякоть.

Ну кто, КТО мог разнюхать и украсть?

Значит, кто-то знал про орден с самого начала? И следил? Но к то? Ну не Гуська же, в самом деле!

Авка сел и привалился к стенке хлева. Как пришибленный. Как приговоренный. Потеря ордена грозила всякими бедами. Какими именно, Авка не знал, но чувствовал — громадными. А еще хуже предчувствия бед была непонятность. Неизвестность.

Раньше Авка с такого перепуга завелся бы икать без остановки. Но икота осталась у БЧП, и теперь Авка только часто переглатывал.

Что было делать? Только одно — бежать к Гуське и вместе с ним с головой нырнуть в жуткие догадки. Две головы лучше, чем одна…

Кажется, Авка это не просто подумал, а пробормотал.

— Наконец-то ты это понял, — послышался мяукающий голосок.

— Мукка-Вукка!

— А кто еще? Его величество Валериус Третий? — Она выбралась из-под сухой тыквенной ботвы. — Что, кавалер? Перепугался?

— Мукка-Вукка, вы что-то знаете? — качнулся к ней Авка с проснувшейся надеждой.

— Кое-что… — хмыкнула правая голова.

А левая сообщила:

— Это я прибрала твой сувенирчик. А то ты, бедняжка, маешься с ним, не знаешь, куда девать.

— Уф… — Авка шумно задышал. С великим облегчением. — Мукка-Вукка, а где он?

— У меня под панцирем.

— Ой… а разве ваш панцирь поднимается?

— Как крышка чемодана. Только я это никому не показываю, неудобно раздеваться при посторонних.

— Но звезда же колючая, всю спину вам исцарапает.

— Я уложила ее булавкой вверх. К тому же спина у меня под панцирем жесткая…

— Спасибо вам, Мукка-Вукка…

— На здоровье… Когда понадобится — скажешь, я вытряхну.

— Ладно. Только, наверно, никогда не понадобится…

— Как знать… Захочешь вспомнить приключения в Глубинном мире, достанешь награду, поглядишь…

— Я эти приключения и без награды помню!

— Не очень-то помнишь, — ворчливо отозвалась правая голова. — Там по тебе скучает твой друг Лучезар Окрыленный, а ты…

— А я… Что я? Я про него тоже все время вспоминаю! — И это была почти правда. Ну, не все время, однако очень часто Авка думал: «Как там Лучик-то? Что с ним?»

— Иди к дому, постучи по водосточной трубе у крыльца, — сказала левая голова.

— И что будет?

— Иди, иди. Что-нибудь будет…

Авка поспешил к крыльцу, заколотил по гулкому железу. В трубе загудело, заскрежетало. И в лужу, что осталась от вчерашнего дождика, вылетела из ржавого горла бутылка. Нездешнего вида — квадратная, с маленькой головкой. Сквозь мутное стекло был виден свернутый в трубку бумажный лист. Авка попробовал его вытрясти, но бумага растопырилась — и никак. Пришлось пойти за хлев и кокнуть бутылку кирпичом.

Мукка-Вукка неодобрительно смотрела четырьмя глазами, но ничего не говорила.

Авка, волнуясь, развернул листок.

Здравствуй, Август!

Удивлённо

Не распахивай глаза.

Это пишет Окрылённый

Верный друг твой Лучезар.

Думал я: «Ах, как бы мне бы

Весть послать тебе?» И вот

Мне помог решить проблему

Мой знакомый шароглот…

Все письмо было стихотворным. Понимая, что не всякому читателю нравятся длинные стихи, перескажем послание Лучезара обычными словами.

Лучик сообщал, что, будучи проглоченным, он оказался не где-нибудь, а в собственной комнате, за столом с разложенными тетрадками и учебником математики. Там же находились мама и папа. С двух сторон они взялись было воспитывать «ленивого обалдуя» (это слово рифмовалось с маминым высказыванием «вот несчастье — породила дурня на свою беду я»). Но, увидев медаль и узнав про поэтические успехи сына, родители смягчились. Даже расчувствовались. И папа сказал, что, может быть, есть смысл определить Лучезара в лицей, где обучают изящным искусствам, а математикой не очень допекают.

Впрочем, переэкзаменовку Лучик через пару дней сдал и получил оценку «более или менее». А теперь пишет поэму о недавних приключениях.

Что касается шароглота, который так бесцеремонно слопал поэта Окрыленного, то он оказался совсем не злым существом. После переэкзаменовки он повстречался Лучику на безлюдном бульваре, поздравил с положительной оценкой и просил не обижаться. Просто у них, у шароглотов, такая природа: доставлять людей туда, где им полагается быть, потому что они, шароглоты, не что иное, как сгустки особого энергетического поля, которое внутри пространства просверливает дыры и сокращает расстояния. Живут они в Глубинном мире очень давно, еще с той поры, когда у этого мира было совершенно другое устройство. По правде говоря, и сами не помнят, откуда они взялись и зачем…

Этот шароглот (его зовут Леонпупо Номер Два) явно чего-то хотел от Лучика. И наконец признался: он ужасно боится, что поэт Окрыленный напишет про него — в отместку за глотание — сатирические стихи. Оказывается, все шароглоты очень боятся критики, особенно если она с рифмами. От этого у них нарушается энергетическая структура и снижаются глотательные рефлексы.

Лучик, он же добрый малый, пообещал, что подвергать стихотворному бичеванию шароглота не будет. Тем более что большого вреда он, Леонпупо (Номер Два!), Лучику не нанес, а несколько секунд острых ощущений поэту лишь на пользу.

Потом Лучик спросил, не может ли уважаемый Леонпупо Номер Два еще раз проглотить его и таким путем перенести в гости к другу Августу Головке. Леонпупо виновато развел пухлыми лапами. Они, шароглоты, могут перебрасывать людей и предметы лишь внутри одного пространства, а Верхний мир — пространство уже совсем другое.