Загнанный зверь - Миллар Маргарет - Страница 12

— Ты слушаешь, Элен?

— Да.

— Твое долгое молчание действует мне на нервы. Не могу догадаться, о чем ты думаешь.

Элен мрачно улыбнулась в телефонную трубку:

— Так спросила бы.

— Я боюсь твоих ответов, — хохотнула Верна. — Значит, договорились? Завтра в час?

— Не обещаю.

— Угощение, конечно, за мой счет. И послушай, Элен. Подкрась хоть немного губы, ладно? И не забудь, что у Дуги день рождения. Ему будет очень приятно, что ты о нем не забыла.

— Да, конечно.

— Итак, до завтра.

— До свидания.

Элен положила трубку. Много долгих месяцев она не говорила с матерью, но ничего не изменилось. Между ними, точно обоюдоострый меч, висела неприязнь; ни одна из них не могла нанести удар другой, не поранив себя.

— Сотня, — вслух сказала Верна. — А то и две, если повезет. И если еще мистер Блэкшир обнаружил акции Эй-Ти-энд-Ти, мы какое-то время сможем сводить концы с концами.

Верне пришлось пойти на повторную ипотеку дома, ограничиться одной машиной и приходящей прислугой. Она попросила телефонную компанию снять телефоны в ее спальне и во внутреннем дворике, прикрыла плешину на ковре в столовой хлопчатобумажной циновкой и завесила календарем потрескавшуюся штукатурку на стене в кухне. Короче говоря, она сделала все, чтобы сократить расходы и кое-как вести домашние дела. Но дела не шли, а брели, как белый слон, и с каждой неделей все больше отставали от окружающей жизни.

Бывали дни, особенно в начале месяца, когда приходили все счета и Верна подумывала, что неплохо бы Дугласу поискать себе работу. Но чаще она радовалась тому, что он дома, с ней вместе. Будучи спокойным по характеру, он составлял ей компанию, много работал в саду и по дому, когда не занимался учебой. По мнению Верны, сын ее был прирожденным студентом. Он не кончил колледж из-за какого-то нелепого происшествия в раздевалке гимнастического зала, но продолжал учиться самостоятельно и уже освоил керамику, современную поэзию, французских импрессионистов, выращивание авокадо[4] и игру на кларнете. От кларнета пухли губы, саженцы авокадо на заднем дворе завяли, никто не собирался выставлять его поделки из керамики или слушать, как он декламирует Дилана Томаса.

При всем этом Дуглас оставался добродушным. Не ругал открыто почтенную публику за ее тупость или владельца питомника, подсунувшего ему негодные саженцы авокадо, он просто давал понять, что сделал все возможное и ожидать от него большего бессмысленно.

Никто ничего от него и не ожидал, за исключением Верны, которая в тот день, когда Дуглас продал кларнет, хоть терпеть не могла пронзительные звуки, ушла в свою спальню и зарыдала. Расставание с кларнетом — это было совсем не то, что постепенное охлаждение к керамике, к поэзии и ко всему прочему. В продаже кларнета она видела нечто безвозвратное, для нее это был удар кулаком в солнечное сплетение. Горе ее было настолько искренним и сильным, что Дуглас пригласил врача. Однако, когда пришел врач, он как будто больше интересовался Дугласом, чем самой Верной. «Вашему мальчику нужны хорошие укрепляющие средства», — сказал он на прощание.

Завтра «мальчику» исполнится двадцать шесть лет.

— Самое малое две сотни, — сказала Верна. — В конце концов, у него день рождения, а она ему сестра.

Верна на ночь накрыла платком клетку с канарейкой, проверила, хорошо ли прибралась прислуга на кухне, перед тем как уйти, и прошла в кабинет, где Дуглас читал, лежа на кушетке. На нем были расшитые бисером мокасины и ворсистый купальный халат с засученными рукавами, из-под которых выглядывали настолько худые и тонкие кисти, что они казались без костей. Волосы у него, как и у Элен, были темные, а серые глаза, подобно хамелеону, изменяли свой цвет в зависимости от окружающей среды. В мочках маленьких, как у женщины, ушей были проколоты дырочки. И в правом ухе он носил тонкое кольцо из золотой проволоки. Из-за этой крошечной серьги Верна не раз ссорилась с сыном, но Дуглас продолжал ее носить.

Услышав, что в комнату вошла мать, он отложил книгу и встал с кушетки. Верна с удовлетворением подумала: «По крайней мере я воспитала в нем уважение к женщинам».

— Иди переоденься, дорогой.

— Зачем?

— У меня будет гость.

— Но не у меня же.

— Пожалуйста, не спорь со мной. У меня и так начинается приступ головной боли. — В распоряжении Верны был целый батальон приступов. Они накатывали на нее как орды туземных войск; стоило покончить с одним, как уже наготове был другой. — К нам придет мистер Блэкшир. Возможно, насчет денег.

И она рассказала ему о своей версии насчет акций Эй-Ти-энд-Ти, завалявшихся в ящике письменного стола. Дуглас слушал со снисходительной, скептической улыбкой, легонько подергивая золотую сережку.

Этот жест раздражал Верну.

— И ради всего святого, сними эту штуку.

— Почему?

— Я тебе уже говорила, ты с ней выглядишь как дурачок.

— Не согласен. Возможно, я выгляжу не таким, как другие, но не дурачком.

— А почему тебе так хочется казаться не таким, как все?

— Потому что я и есть не такой.

Он протянул руку и ласково погладил мать по щеке. Верна уклонилась.

— Ну, мне это кажется…

— Тебе все только кажется. А для меня все существует.

— Не понимаю я таких твоих речей. И насчет серьги не будем больше спорить. Сейчас же сними ее.

— Ладно. Зачем же кричать?

Вокруг губ Дугласа образовалась тоненькая белая полоска, а вены на висках вздулись от сдерживаемой ярости. Он отцепил серьгу и швырнул ее в угол комнаты. Она отскочила от стены и упала на светлую пластмассовую крышку клавикордов, по которой соскользнула в щель между басовыми клавишами.

Верна отчаянно вскрикнула:

— Ну смотри, что ты наделал!

— Я сыт по горло твоими приказаниями.

— Ты испортил мое пианино. Еще один счет за починку…

— Ничего с ним не сделалось.

— Как бы не так. — Она подбежала к инструменту и левой рукой проиграла гамму. Клавиши «до» и «ре» не заело, но звук стал дребезжащим. — Ты его испортил.

— Ерунда. Я это в два счета исправлю.

— Не вздумай прикасаться к нему. Тут нужен специалист.

Верна встала с вертушки и поджала губы так, словно их схватило цементом.

Глядя на мать, Дуглас подумал, что одни женщины с годами раздаются, другие съеживаются. Его мать съеживалась. С каждой неделей она становилась все меньше и меньше, и когда Дуглас называл ее старушкой, это был не ласкательный эпитет, именно такой он ее и считал. Верна была старушкой.

— Я очень сожалею, старушка.

— В самом деле?

— Ты сама это знаешь.

— Стало быть, ты пойдешь наверх и переоденешься?

— Ладно.

Дуглас пожал плечами, как будто заранее знал, что мать настоит на своем, да это было не так уж и важно, потому что у него были свои способы заставить Верну пожалеть о своем тиранстве.

— И не забудь повязать галстук.

— Для чего?

— Другие мужчины носят галстуки.

— Не все.

— Не возьму в толк, почему ты сегодня такой строптивый.

— На это можно посмотреть и с другой стороны. Приняла бы ты какую-нибудь таблетку.

Проходя мимо пианино, он провел указательным пальцем по клавишам и улыбнулся своим мыслям.

— Дуглас!

Он помедлил в дверях, запахнув халат и придерживая его полы у талии.

— Да?

— Сегодня днем я повстречала в городе Эви с ее матерью.

— Вот как?

— Эви спрашивала о тебе. Была очень любезна, если учесть то, что произошло, — расторжение брака и так далее.

— Я также буду любезен с ней, если доведется встретиться.

— Она очень милая девушка. Всякий скажет, что вы были прекрасной парой.

— Не будем заниматься раскопками.

— Может, есть какой-нибудь шанс, что ты снова захочешь повстречаться с ней? Она не просила меня об этом, но я чувствовала, что она тобой очень интересуется.

— Тебе не хватает хрустального шарика, старушка.