Мальчишки-ежики - Капица Петр Иосифович - Страница 57

Громачев, съев печенинку, запил ее вкусным чаем и принялся нараспев читать подражание Лермонтову:

Он высмеивал самого себя в роли секунданта и товарищей, отстаивающих свою честь кулаками. Во время чтения стихов Нина прыскала со смеха. Открыто улыбался и Сергей Евгеньевич.

— Забавно и… зло, — похвалил он. — Эту сценку хорошо бы поставить двухпланово: стихи читать в несколько голосов, а кулачных бойцов изображать мимически, как бы в замедленной съемке. Получится своеобразно. Но стихов маловато, хорошо бы еще что-нибудь.

— Придумала! — воскликнула Нина. — Предлагаю показать наш типический урок по теории. Вызванный ученик вразвалку, неохотно тащится к доске, а там выламывается, не отвечает, потому что ни бум-бум не знает. Преподаватель же уговаривает его, подсказывает и в конце концов почти все отвечает сам, но нахваливает лентяя: «Молодчина, а боялся выходить к доске. Великолепно ответил! Ставлю «хор.».

— Это было бы интересно. Но разве у нас есть такие преподаватели? — усомнился Сергей Евгеньевич.

— Сколько угодно, — поддержал Нину Ромка. — У нас чуть ли не ежедневно такое творится. Эту сценку можно так раздраконить, что в зале животы надорвут. Следует в таком же духе и мастеров показать. Предположим такой тип: он покрывает лодырей и проказников перед начальством. Ребята хвалят его: «Во мастер! Свой мужик, не продаст». В благодарность ученики покрывают проделки мастера, который приходит с похмелья с тяжелой головой и отсыпается в тайных местах. В случае опасности — у них условный сигнал: «Шарики… Шесть!» Кончается тем, что они ездят друг на друге верхом.

— Да, да, — согласился Сергей Евгеньевич. — Такие сцены следует делать утрированно, в гротесковом плане. А может, устроить перекличку с бурсаками Помяловского?

— Ой, было бы здорово! — подхватила Нина. — Понимаете, бурсаки в допотопных одеждах, и мы чем-то похожи на них. Колючая будет газета.

— А нам холку не намылят? — спросил Ромка, уже знавший, какие обиды вызывают насмешливые стихи.

— Кто? — не поняла Нина.

— И начальство и… свои ребята.

— Ну, действительно. Мы же не фискалить будем, а открыто покажем изъяны, высмеем их.

— Вот за это и надают.

— Волков бояться — в лес не ходить, — заметил Сергей Евгеньевич. — Придется запастись мужеством и твердо отстаивать свои принципы. Это всегда нелегко, но надо пробовать, если мы хотим быть смелыми общественными деятелями, а не пугливыми обывателями.

На следующий день Громачев встретил Шумову во дворе фабзавуча. Она была в рабочем синем халатике. Поздоровавшись, Нина с лукавством спросила:

— Сегодня пойдем творить к Сергею Евгеньевичу?

— Неловко каждый день надоедать. К тому же у меня сегодня вечер занят.

— Свидание с кем-нибудь?

— Ага, с консультацией.

— С кем? С кем? — не поняла Нина.

— Туда не на трамвайной «колбасе» ездят, а на Пегасе. С доктором-стихоправом встречаюсь, — пояснил Ромка. — Есть такой в журнале «Резец».

— Возьми меня с собой, — попросилась Шумова. — Я только послушаю… буду сидеть как мышка, не шевельнусь.

— Возьму, но не сегодня, — отказал Громачев. Он не хотел, чтобы кто-нибудь из своих был свидетелем разгрома его стихов.

— Не хочешь — не надо, — надулась Нина. — Но завтрашний вечер целиком освободи для наших дел, а то живгазетчикам нечего репетировать.

На консультацию в журнал «Резец» собралось человек пятнадцать. Ярвич, вытащив из потрепанного портфельчика громачевскую тетрадь, ухмыльнулся и спросил:

— Чьи тут стишины?

— Мои, — поднялся Ромка.

— Значит, ты и есть Ромуальд Гром? — спросил Ярвич. — А я, прочитав, решил, что ты мужик посолидней. Есть у меня к тебе предварительный вопрос: как ты сам относишься к стихотворению «Край ты мой болотный»?

Ромка сочинял это стихотворение, стараясь написать не хуже других поэтов. Но вопрос, видно, задан неспроста, и он на всякий случай решил схитрить.

— Дурачась, на рыбалке сочинял.

— Как издевка стих имеет право на существование, а если бы ты сказал, что написал всерьез, то я снял бы с тебя брючишки и всыпал бы при всех. Почитай-ка вслух.

Громачев, краснея и смущаясь, принялся читать:

Смеха стихотворение не вызвало. Но сразу с разных мест вверх потянулись руки. Почти все желали высказаться.

Выступающие двояко разбирали прочитанное произведение: если оно сочинено всерьез, то не всюду выдержан размер, начало похоже на строки некоторых есенинских стихотворений, а середина почти частушечная. Если же сочинена пародия, то в ней не хватает остроты. Неизвестно, кого автор высмеивает. Он просто идет по легкому пути. Пародии пишутся злей и остроумней…

В общем, наговорили столько, что Ромка сидел с горящими ушами и дал себе зарок больше не читать стихов среди поэтов. Ярвич, видно, понял его состояние, потому что в заключение заговорил с улыбкой:

— Раздраконили вы нашего Грома в пух и прах. Растерзать своего друга поэта вы всегда горазды. Но я ваши выступления воспринял как самокритику — удары по собственным стишатам. Я умышленно выбрал «Край ты мой болотный». В нем типические огрехи ваших стихотворений, которых у меня накопилось множество. Жаль, что некоторые из вас свои творения оценивают высоким баллом, а чужие — самым низким. А должен сказать, что у Грома я все же уловил искру божью. Он хоть и неопытный, но творец. А это не всякому дано. Я прочту из тетрадки эпиграмму: «Цирпила с Янном — без изъяна, а без Янна — обезьяна». Ведь ловко найдено? Или вот шуточная стишина:

Ярвич поглядел на присутствующих и, приметив на их лицах невольные улыбки, добавил:

— На первый взгляд — пустяковина. А в ней есть поиск. И даже, можно сказать, бесстрашие. Автор не дрогнул перед неожиданно родившимся «трепещом». Ввел новое слово — и оно у него заиграло…

Трудно было понять, иронизирует ли Ярвич или говорит всерьез, но Ромка воспрял духом, он уже не чувствовал себя раздетым догола и поверженным.

Чтобы не вызвать лишних разговоров, в обеденный перерыв Ромка договорился с Ниной встретиться не на лестничной площадке общежития, а на Мойке, против дома Мари.

Он пришел к чугунной решетке набережной минут на десять раньше ее. Замерзшая речка была захламлена грудами грязного снега, который дворники сбрасывали за парапет. Стоять здесь было скучно.

Нина прибежала запыхавшаяся.

— Прости, — попросила она. — Я ведь шла пешком. Не оказалось мелочи на трамвай.

— А крупные дома на рояле забыла, — насмешливо вставил Ромка. Он ведь тоже не имел денег на трамвай. До моста проехал на подножке, а по набережной шагал пешком.

Набравшись духу, они поднялись по лестнице на седьмой этаж и робко нажали кнопку звонка. Дверь открыла Елизавета Викторовна. Сергея Евгеньевича не было дома, но старушка приветливо приняла гостей: зажгла свет в прихожей, чтобы они разделись, затем провела в комнату сына и сказала:

— Если от торшера света мало, включите настольную лампу. Чернила, перья, бумага — все здесь на столе. Располагайтесь и работайте. А я вам потом чайку принесу.