Мальчишки-ежики - Капица Петр Иосифович - Страница 1

Петр Капица

Мальчишки-ежики

Мальчишки и яблоня

Городишко был небольшим. Его разделяли на три части река и железная дорога.

Громачевы поселились за железной дорогой у кромки леса. Здесь, на окраине городка, всегда было тихо, только по утрам, едва лишь светало, зычно пела пастушеская труба — и улицы, переулки наполнялись звяканьем колокольцев, ботал, блеянием, мычанием.

Прежде Громачевы жили на колесах — в раскачивающейся теплушке, которая странствовала вместе с ремонтной бригадой по фронтовым железнодорожным узлам.

С малых лет Ромка и Дима знали, как басовито завывают немецкие цеппелины, что такое бомбежка и артиллерийские обстрелы. Игрушками у них были отстрелянные гильзы, свинцовая шрапнель, осколки снарядов, бомб.

Им запомнились тряские переезды и вечерняя ласка матери. Уложив троих братишек на нарах в один ряд, она сама вскарабкивалась наверх и устраивалась с малышкой Ниной у стенки. Притихнув, мальчишки ждали, когда мать перестанет возиться с сестренкой и начнет укрывать их, да не просто, а погладив каждого и несколько раз поцеловав. От ласкового прикосновения ее рук и губ становилось легко и радостно на душе.

Зимой дощатая теплушка, в которой ютились еще три семьи железнодорожников, так промерзала, что к заиндевевшей стенке пристывали не только наволочки, одеяла, но и кудряшки малышей.

Первым в вагоне простудился и умер от воспаления легких младший мальчишка — Алешка. Стали кашлять и другие обитатели теплушки. Отец и его товарищи, опасаясь, что холода погубят их жен и детей, упросили начальство отправить семейные вагоны под Петроград, где, по слухам, можно было найти свободное жилье. Но слухи не оправдались. На небольшой узловой станции Л. вновь прибывших сумели поселить только в сыром подвале. Здесь было еще хуже, чем в теплушке.

Вызванный телеграммой Громачев застал жену и дочь в постели. В отчаянии он сумел уговорить стрелочника сдать две комнатки в своей избенке. Но уже было поздно. Заболевшие угасли почти одновременно: девочка — утром, а жена — в сумерки.

Когда оба гроба увезли на кладбище, в доме принялась хозяйствовать Анна — сестра жены. Так что мачехой у Ромки и Димы стала не чужая женщина, а кровная тетя.

Анна была женщиной решительной, она заставляла называть себя мамой Аней и круто расправлялась, если не выполнялись ее прихоти. Братишкам невольно приходилось говорить ей «мама», но словом «ты» они никогда не приближали ее к себе: обращались к ней только на «вы». И это Анне нравилось, потому что так было заведено у господ, у которых прежде она служила в горничных.

Михаил Андреевич Громачев, несмотря на воинственно закрученные вверх кончики усов, был человеком добрым и покладистым. Он редко сердился на сорванцов, и если брался за ремень, то лишь по настоянию Анны, и стегал не больно, хотя замахивался свирепо. Зато сама Анна была щедра на подзатыльники, оплеухи и порки.

Старший Громачев неделями пропадал в поездках. Он мечтал стать машинистом, но мешало малое образование: Михаил Андреевич учился всего две зимы. Чтобы удержаться хотя бы в помощниках машиниста, ему приходилось кочегарить и соглашаться на дальние поездки.

Мальчишкам на всю жизнь запомнился смешанный запах горелого угля, железа и мазута, которым насквозь был пропитан отцовский сундучок и дорожная промасленная одежда.

Анна осталась жить с мужем сестры не потому, что полюбила Громачева, просто никто другой ей в ту пору не подвернулся, а женщине хотелось обзавестись своим домом и семьей. К тому же она дала слово умирающей сестре вырастить мальчишек. Длительные отлучки мужа ее не огорчали, она лишь корила его за малые заработки и неумение устроиться в жизни.

Рядом с двором, в котором обитали Громачевы, высилась пустующая вилла питерского богача, куда-то исчезнувшего после революции. Сад и виллу охранял бородатый дворник Трофим Фоничев, живший в бревенчатом домишке за каретником.

Весной местный Совет, не зная, куда девать все прибывавших и прибывавших беженцев, решил заселить пустующие дачи питерских богачей.

К вилле подъехали на подводах пять семейств поляков, литовцев и белорусов. Это была голытьба, потерявшая свой скарб. Война их не только выгнала с насиженных мест, но и разорила.

Дворник Трофим встретил непрошеных жильцов у ворот, держа в руке топор.

— Не пущу! — тряся бородой, предупредил он. — Без хозяина не велено.

Его принялись урезонивать:

— Чудила, ты что — про революцию ничего не слышал? Конец богачам! Твой, видно, давно за границу драпанул, не вернется больше.

Но Фоничев был непреклонен.

— Зарублю! — угрожал он. — Не позволю голодранцам загаживать дом.

Пришлось посылать за милицией.

К вилле пришел член исполкома с двумя стрелками, носившими красные повязки на рукавах.

— Ты что же это приказа комитета рабочих и солдатских депутатов не выполняешь? — грозно спросил исполкомовец. — Хочешь, чтоб мы тебя на месте как буржуйского холуя расстреляли? А ну положи топор и проваливай!

Топора Трофим не бросил, но и больше перечить не стал, отдал ключи и сказал:

— Ты в ответе будешь. За каждую вещь взыщу. Все они у хозяина записаны.

В тот же день Трофим отгородился от беженцев забором из горбылей. Он сделал проезд к воротам, взял себе огород, каретник и сарай, а чужакам оставил лишь калитку и частицу сада, заросшего одичавшими лупинусом и шиповником.

Новые жильцы сняли с веранды щиты, распахнули ставни. И сразу вилла ожила, стала зрячей.

Во дворе появились босоногие, замурзанные ребятишки. Девчонки забрались на погреб, поросший травой, стали собирать подснежники, а мальчишки, повиснув на раскрытой калитке, принялись кататься вперед и назад.

Приехавшие говорили на забавной смеси русского, польского и литовского языков. Ромка с Димкой их вначале плохо понимали, но потом освоились и сами научились говорить на жаргоне западных беженцев.

У беженцев не было ни столов, ни стульев, ни кроватей. Они спали вповалку на соломенных матрацах. Обедали на перевернутых ящиках, сидели на кругляшах, отпиленных от старых пней. Каждую мелочь — утюг, примусную иголку, противень, каталку, ручную мельницу для кофе — они выпрашивали у соседей.

Огородов беженцам не дали, поэтому они без стеснения раскопали всю улицу перед виллой, оставив лишь узкий проезд, и на своих полосках посадили картофель.

Замурзанные дети соседей всегда были голодными. Они обсасывали пахнувшие медом головки клевера, грызли сочные дудки, вывешивающие гроздья белых цветочков, похожих на пену. Дрались из-за щавеля и съедобных корешков.

Ромка с Димкой тоже были драчливыми бесенятами, минуты не могли просидеть спокойно, норовили схватить то, что не дозволено, вскарабкаться туда, куда запрещено. Если они падали и ушибались по своей вине, то старались не плакать.

В ту пору их все интересовало. Ради познания они готовы были сунуть в рот уголь, стекляшку, пуговицу, известь, пролезть в самую узкую щель, лизнуть на морозе металлическую ручку двери, тронуть пальцами раскаленную плиту, спрыг-нуть с крыши, разбить камнем заржавленный патрон. Лишь чудо и провидение спасало мальчишек от взрывов, отравлений и гибели.

Анна чуть ли не каждые два дня устраивала братишкам «баню»: сняв с них рубашки и штанишки, порола ремнем, чтобы не пачкались и не рвали одежду, затем отмывала в лохани с их голов, рук и ног смолу, сажу, чернила и надевала чистую одежду.

Ромка с Димкой почти всегда чувствовали себя голодными и страдали от недостатка сладкого. Вместе с беженцами они ходили за земляникой и приглядывались к соседским садам, где уже начали наливаться сливы и груши.

Особо их внимание привлекала коробовка — небольшие оранжево-румяные яблочки, почти медовой сладости. Они поспевали раньше других летних сортов, но их трудно было добыть. Хитрые хозяева не разводили коробовку, чтобы не привлекать внимание мальчишек к саду. Да и яблоки вырастали мелкими, не товарными. Выгодней было выращивать зимние сорта: антоновку, титовку, анисовку.