Вкус крови - Милкова Елена "Перехвальская Елена Всеволодовна" - Страница 16

– Мама бы меня поняла, – ответил Дмитрий.

Он взглянул на часы. Половина второго.

– Ты мне не ответил, – сказала Агния. – Так ты идешь со мной?

– Хорошо, хорошо, – чтобы отвязаться, бросил Самарин. Он терпеть не мог всех этих банкетов-фуршетов, но времени препираться не было.

Когда Самарин с Сорокиным подъехали к моргу, в гулком, выложенном простой белой плиткой «предбаннике» уже стояла прибывшая на опознание интеллигентная пожилая пара. Костя остановился поодаль и после невнятно произнесенного «здравствуйте» старался не смотреть на стариков. Те стояли прижавшись друг к другу. Женщина беспрерывно вытирала слезы платком, а муж тихим голосом ее успокаивал.

Эти сцены всегда действовали на Дмитрия угнетающе, хотя виду он, разумеется, не подавал, и со стороны могло показаться, что он, следователь с железными нервами, просто не замечает, что у других людей бывают эмоции.

Он взглянул на стариков.

«Родители, – подумал он. – Матери бы лучше не ходить».

Он вернулся к жавшемуся в сторонке молодому человеку.

– Понимаете, тело в таком состоянии… Матери лучше не видеть. Может кончиться нервным срывом – А что я-то могу сделать? Они меня слушать не станут.

«Да, теща и зять. И почему они всегда как кошка с собакой? Закон природы, что ли, такой?» – подумал Дмитрий и подошел к пожилой чете.

– Старший следователь Самарин. Извините, но я думаю, будет целесообразно, если в опознании примете участие только вы, – обратился он к мужчине. На женщину Самарин старался не смотреть. потому что женские слезы действовали на него душераздирающе. Сестра это знала и в критических случаях всегда этим пользовалась.

– Нет, – выкрикнула дама, – я должна видеть свою дочь!

– Мара, милая, – пытался успокоить ее муж, – может быть, это не она.

Скорее всего не она. И не зачем тебе туда ходить, я пойду один, а ты пока-по стой здесь.

– Нет! – всхлипнула дама. – Я знаю, я сердцем, чувствую – она там! Пустите меня к дочери! Вы не имеете права не пустить!

В дверях морга появился Александр Попов. Он окинул взглядом «предбанник», оценил обстановку и решил убраться от греха подальше, оставив за себя санитара.

– Сань, побудь на опознании, а? – попросив приятеля Дмитрий.

– Тогда давай начнем, – мрачно отозвался судмедэксперт.

– Муж, пожалуйста, – спокойно сказал Самарин.

Костя двинулся с места, но плачущая дама опередила его.

– Пойду я! Я имею право!

«Как же ее остановить…» – в отчаянии подумал Дмитрий.

Если бы у него хватило сил справиться с десятком разгневанных пожилых фурий, он все равно бы не смог остановить мать, убитую горем, которая, возможно, потеряла единственную дочь.

– Пусть идет, – махнул рукой Попов. – Лучше поскорее закончить…

Он был совершенно вымотан и находился явно не в своей тарелке.

– Муж проходите, – самым железным голосом, на какой был способен, сказал Дмитрий, надеясь, что его холодный тон возымеет действие. Но мать уже ничего не воспринимала. Она ринулась в открытую дверь. Самарин и Попов последовали за ней.

Маргарита Васильевна, оказавшись в помещении морга, дико заозиралась в поисках трупа. Вокруг было пусто. Только во всю стену почти до самого потолка высился огромный холодильник с выдвижными, как у комода, ящиками, перед которым стояла тележка.

Попов протянул руку и выдвинул один из них.

Маргарита Васильевна напряженно следила за его действиями. Она перестала плакать, и ее лицо покрылось яркими красными пятнами.

«Нашатырь-то у Саньки найдется?» – мрачно подумал Самарин, а вслух сказал:

– В вашу задачу входит с уверенностью опознать или не опознать в предъявленном вам теле вашу дочь Сорокину Марину Александровну.

У Маргариты Васильевны задергался подбородок – она делала гигантские усилия, чтобы не разрыдаться.

– Давай ты. – Попов тоже выглядел неважно.

«Удивительно, – думал, глядя на него, Дмитрий, – никогда его таким не видел. Обычно он так не переживает. Значит, и у патологоанатома есть нервы».

С тела сняли простыню, и Маргарита Васильевна Разрыдалась в голос. И это при том, что ребята из морга работали на совесть: все было аккуратно зашито и вместо зияющей раны на шее с левой стороны проходил только тонкий синий шов.

– Мариночка! Девочка моя! – Мать бросилась бы на труп, если бы Самарин с Поповым не удержали ее.

– Маргарита Васильевна, не положено, – тихо сказал ей Дмитрий. – Вот получите тело, тогда… Но, к сожалению, это произойдет, только когда будет закончено следствие…

– Девочка моя! – Мать закрыла лицо руками и затряслась в истерических рыданиях.

Самарин отвернулся и тупо разглядывал ровную белую стену, затем прокашлялся и обратился к Маргарите Васильевне:

– Гражданка Диканская, вы опознаете в предъявленном вам теле вашу дочь?

– Да, – тихо прошептала мать.

– Вы можете указать на те приметы, которые безошибочно указали вам, что это ваша дочь?

– Да мне ли ее не знать! Да все-все, все родное! – Она снова чуть не расплакалась, но, встретившись взглядом со следователем, только утерла глаза платком и тихо сказала:

– Вот родинка на левом запястье. Потом, видите, на губе справа небольшой шрамик. Это она губу разбила на даче… – голос предательски задрожал, – с качелей упала… У нас в Школьной…

– Сань, проводи ее, – сказал Самарин.

– Знаешь, Димка, лучше ты.

У Попова было такое лицо, что Самарин не стал спорить, осторожно взял женщину за плечо и повел к выходу.

– Александр Илларионович, – пригласил он.

– Саша! – бросилась к мужу Маргарита Васильевна.

– Мара, я сейчас, – ответил тот, обнял жену и шагнул в помещение морга.

Диканский старался держаться по-мужски, но его выдавали руки.

– Сомнений нет – это моя дочь Марина Диканская, по мужу Сорокина, – тихо заявил он. – Где я должен расписаться?

В эту секунду в «предбаннике» послышался крик. Кричала женщина. Самарин с Поповым поспешно открыли дверь и увидели, как Маргарита Васильевна наступает на зятя с криком:

– Что ты сделал с моей дочерью, подонок! Что тебе было надо?

Костя медленно отступал. Он был еще бледнее, чем прежде, – Вы прекрасно знаете, что я люблю ее и мне ничего было не надо!

– Знаю я, как ты ее любил! – дико выкрикнула безутешная мать. – Это по твоей милости она погибла! По твоей! Ты погубил ее!

– Мара, дорогая, успокойся! – Александр Илларионович подхватил жену в последний момент – губы у женщины посинели, и она стала медленно опускаться на белый плиточный пол.

Муж не смог удержать ее и опустился перед женой на колени, поддерживая только ее голову.

– Санька, нитроглицерин, нашатырь или что там считаешь нужным – быстро, – сказал Дмитрий.

Попов сунул женщине под нос ватку с нашатырем, а затем, когда веки ее слабо дрогнули, отсчитал несколько капель в мензурку с водой:

– Выпейте вот это.

– Сорокин, идите на опознание, – сказал Самарин стоявшему поодаль Косте. – Пусть она вас не видит.

Костя поспешил шагнуть за дверь, стараясь поскорее скрыться с тещиных глаз, но не ожидал, что в следующий момент испытает такой шок.

Потому что перед ним на каталке лежала Марина. Его жена. Такая родная и знакомая, а теперь такая чужая. Ее неестественно бледное тело было сплошь покрыто зеленовато-синими швами, нос заострился, щеки ввалились. Она, казалось, распространяла вокруг себя арктический холод. Это была смерть. Настоящая. Так близко и непосредственно Костя столкнулся с ней впервые в жизни.

Хотелось закричать: «Марина, Мариночка! Прости меня, дурака! Встань! Я больше никогда-никогда… Клянусь!» Хотелось упасть перед ней на колени и вымолить прощение, только пусть она встанет, а не лежит вот так безжизненно на каталке. «Давай уйдем отсюда, из этого страшного места!»

В голове всплыло:

Согрей меня, Ведь я еще живой, И мне так важно вымолить прощенье Перед тобой Не в том, что виноват, А в том, что жизнь – всего мгновенье. (Стихи Р.Б.Зуева.) Но Марина молчала. И оживить ее теперь не могло ничто. Ни раскаяние, ни верность, ни любовь, ни стихи.