Тайной владеет пеон - Михайлов Рафаэль Михайлович - Страница 65

— Так, — отозвался офицер. — Что ж, если студен­тик так просит... Старик привязан к младшему. — Впер­вые за весь вечер он улыбнулся. — Надеюсь, что ваш парень доставит в столицу отличные сведения.

Хлопнув Донато по плечу, он вышел. Шум за соседним столиком прекратился. Чокано, не оборачиваясь, спросил:

— Клюнуло?

— Дважды, — коротко ответил Донато, — Нужно, чтобы в третий раз клюнуло.

Как поступить дальше, — обсуждали втроем: До­нато, Ривера и Чокано.

— Если бы удостовериться, — задумчиво сказал До­нато, — что лепесток — сигнал для задержки очередного визитера!

— Тогда послушайте Чокано, — распалился пиво­вар. — Одному человеку все равно нужно уносить отсюда ноги: попал на прицел к армасовцам. Да вы его виде­ли — Новено. Он и сходит к Барильясам. А что он будет целехонек, — это уже дело Чокано.

В восемь вечера, когда горы щедро укутали Сакапа в фиолетовые сумерки, в калитку к Барильясам посту­чался Новено. В модно одетом юноше трудно было при­знать разносчика пива. Новено провели в дом и предло­жили ужин. Старик в пестром халате не спускал с него глаз; молодой Барильяс, напротив, в своей обычной полу­лежачей позе, казалось, углубился в книгу. От ужина гость отказался и попросил разрешения кое о чем рас­спросить родных Адальберто.

— Спрашивайте, — сладко пропел старик, — у нас нет секретов от приятелей сына.

— Адальберто обеспокоен, — небрежно заметил Но­вено. — Друзья спрашивают, не случилось ли какой беды в семье.

— У нас сгорел флигелек, — проказы сорванцов. Дру­гой беды нет. Уж не влюблен ли наш мальчик?

— Все студенты по очереди влюбляются, — засмеял­ся Новено. — Послушайте, а он не писал, что хочет вер­нуться?

Ответил молодой Барильяс, и довольно бесцере­монно:

— Нет. Он вообще не пишет. Между прочим, в эту nopу мы ложимся спать. Вам приготовить койку?

Новено замахал рукой.

— Да нет же. У меня есть где заночевать. Кажется, ночь темная — можно двигаться.

— В таком случае я вызову машину.

Молодой Барильяс с легкостью дикой кошки спрыг­нул с тахты и подбежал к телефону.

— Шестой, — он прикрыл трубку и пояснил. — Звоню в гараж.

— Шестой не гараж, а казарма армасовцев, — зевнул Новено и поднялся.

Телефонистка ответила, что шестой не отвечает. Ба­рильяс бросил трубку и сделал шаг в сторону Новено.

— Не подходи! — предупредил Новено. — У калитки толпа наших. На этот раз они сожгут дом со всеми потрохами.

— Папа мио, назад! — прикрикнул офицер на ста­рика, занесшего свою плетку над головой Новено; он откинул с окна штору, прислушался и заметил: — Друзья Адальберто — наши друзья.

— Всегда будем рады, — поклонился старик, пряча плетку за спину, — мальчик так трогательно пишет обо всех вас...

— А этот сеньор уверял, что брат вовсе не пишет.

И Новено вышел.

— Почему ты дал ему уйти? — зашипел старик.

— Я не хочу, чтобы меня разорвали на части. Нас перехитрили.

Неподалеку от калитки Новено дожидались това­рищи.

— Ух, — вздохнул Новено, — самая страшная минута была, когда он снял трубку.

— Чудак, телефонистка была предупреждена, — объяснил Чокано. — Не выйди ты через пять минут, через десять мы ворвались бы в дом.

Донато сразу же собрался в обратный путь.

— Сделайте все, — напутствует Ривера, — чтобы Адальберто вынужден был уехать из столицы. Дайте ему понять, что один донос — и вы покончите с ним. Внушите ему это крепко. Донато, речь идет о жизни десятков людей.

— Я понимаю. Мы убьем его.

— Нет, Донато. Вот этого вы не сделаете. Подполь­щики не убийцы. Адальберто еще молод. Попытайтесь заставить его понять всю мерзость своего предательства, сообщите о нем во все учебные заведения Гватемалы. И пусть уберется. Пока этого будет достаточно. По­езжайте.

Ночь. Багровая луна медленно пропечатывается меж­ду двумя горными пиками — словно могучая рука зажи­гает красный фонарь над городом. В ответ тысячи ма­леньких фонариков вспыхивают на узких улицах Са­капа. Пивовары, мукомолы, скотоводы, гончары высы­пают из домов. Первая карнавальная ночь — кто может ее пропустить? Наранхо наблюдает из окна домика Чо­кано за оживленными, смеющимися, говорливыми, пою­щими толпами людей. Море масок и море шуток.

— Зачем они несут с собой ружья? — удивляется На­ранхо.

Чокано тоже достает из-под половицы ружье и впол­голоса объясняет:

— Наши юноши любят веселые битвы, парень. А се­годня битва будет особая. Новено хочет свести с ними счеты.

— С кем, дядюшка Чокано?

— С босяками из Гондураса, — ворчливо отвечает Чокано. — Я думал, ты быстрее сообразишь.

— Можно мне с вами?

— Нельзя. Приезжий товарищ не велел тебя выпускать. А на крышу полезай, если нога зажила. Оттуда все увидишь, как в театре.

И Наранхо увидел. Из старых казарм выпрыгивали солдаты и офицеры армасовской армии — выпрыгивали из окон, обезумевшие, растерянные, в одном нижнем белье, и бежали без оглядки по широкому бетонирован­ному шоссе в сторону границы. Некоторые отстрелива­лись, но продолжали бежать. А грозная неумолимая толпа преследовала их с ружьями и добивала песней. И песня действительно заглушала стрельбу. Все в ней было просто и ясно:

Ах, как хотел бы Наранхо быть с теми, кто гнал в эту минуту армасовцев по освещенному луной шоссе! Наце­пить на себя маску и гнать прочь эту свору, отнявшую у него деда! Гнать и петь песню. Наранхо любит песни. Много их знает кариб, но такой смелой и сильной он еще не слышал...

А когда армасовцев выгнали из города, на площадях начались настоящие карнавальные битвы. Ведь та была ненастоящей. Юноши и девушки обливали друг друга водою из ведер, ряженые обсыпали жителей мукою из мешков: она заменяла сакапанцам конфетти и, падая на землю, походила на снег, которого была лишена жаркая Сакапа.

Из городской тюрьмы молодые крестьяне выводили приговоренных армасовцами к смерти.

Витрины магазинов с портретами президента Армаса заклеивались призывами к борьбе против тирании.

Склад оружия интервентов был растащен в полчаса, винтовки, пулеметы, гранаты поплыли в горы.

— Я хочу быть с ними! — воскликнул Наранхо.

— Ты и сейчас с ними, — мягко произнес Ривера.

Он бесшумно взобрался на крышу и стоял рядом с мальчиком, всматриваясь в город, освещенный луною, фонарями, выстрелами и высветленный огромными бе­лыми, обсыпанными мукой квадратами площадей.

— Как вы думаете, сеньор, армасовцы вернутся об­ратно? — с беспокойством спросил Наранхо.

— Конечно, вернутся. — В голосе Риверо Наранхо даже почувствовалось легкое удивление. — Награбят кое-где верхнюю одежонку, а кое-где выпросят пушечки и вернутся. Но они будут вести себя на полтона тише. Вот что важно. Они не забудут, как в ночных рубашках сверкали пятками! — Он улыбнулся. — А теперь будем выбираться из Сакапа.

Их провожал тот же Дуке. Казалось, он помолодел на десяток лет. Глаза его щурились, пряча смех, губы раздвигались в улыбке; он прищелкивал пальцами и, если бы мог, притопнул ногой.

— Как славно они бежали, — начал он, увидев Ри­веру. — Мой шеф будет в восторге. Я понял, как Армас держит слово. Они готовились перебраться в столицу. Дон Кастильо боится уже и армии, и гвардии. Я с ва­ми. Ты мне веришь, Ривера?

— За последнее время я привык не очень верить сло­вам, Фернандо. — Лицо Риверы сузилось: наверное, он подумал о предателях, пробравшихся в сердце пар­тии. — Но я верю делам. Ты держался с нами, и наша лицейская дружба не стерта временем.