Орлы капитана Людова - Панов Николай Николаевич - Страница 3

Майор Людов и Сергей Никитич Агеев, которым я рассказал, после возвращения из Нью-Йорка, о встрече в портовом баре, согласились со мной, что полезно и своевременно опубликовать книгу, написанную на основе наших воспоминаний фронтовых дней.

Я вновь перелистывал свой пожелтевший от времени североморский блокнот. Отчетливей вспоминались дела и люди героического тысяча девятьсот сорок первого года. Несколько памятных событий сплелись в крепкий сюжетный узел: и клятва боцмана Агеева, и фронтовая любовь Люси Треневой, и зловещие обстоятельства гибели капитана Элиота.

И, работая над этой повестью, я не мог не вспоминать сказанные мне Людовым слова:

— А вы знаете, почему чайкам удается ловить рыб? Потому что рыбы, по устройству своего зрения, принимают чаек за облака и, следовательно, не опасаются их…

Глава вторая

МОРЯК В ОБГОРЕЛОМ БУШЛАТЕ

Люся Тренева не могла понять, почему это некоторым доставляет удовольствие в такое время глупыми приставаниями так отравлять ей жизнь!

Ну девушка как девушка! И неразговорчивая и наружностью не лучше других: нос торчком, брови слишком тонкие, вразлет, щеки круглые, какого-то неприлично розового цвета. Правда, волосы вот, золотисто-каштановые, мягкие, очень украшают лицо. Перед отъездом на Север хотела обрезать косу — только мешает в работе, да мама уговорила оставить как есть. Но уж эти ухажеры! Нужно же понимать настроение человека!

Взглянула мельком в зеркало над умывальником, приготовляя шприцы, ставя кипятильник на плитку в комнате дежурной сестры. Сегодня совсем некрасивая: румянец пропал. Оказывается, в конце концов, он все-таки не портил, а украшал щеки! А нос, наоборот, покраснел, волосы сбились, космами торчат из-под белой косынки.

Не выспалась. Всю ночь пришлось сперва принимать раненых, потом помогать в операционной…

Все время подвозят раненых с переднего края, от реки Западной Лицы, где наши остановили фашистов. А еще здесь вот, в палатах, моряки с погибшего тральщика, с обожженными лицами, изуродованными руками. Одному сменила повязку, другому сделала обезболивающий укол… Так и не уснула всю ночь, переходя от койки к койке.

В дверь заглянул дежурный краснофлотец:

— Тренева, к телефону.

Она выбежала в вестибюль. Может быть, наконец Ваня. Ах, если бы это был Ваня!

В телефоне зазвучал незнакомый, беспечный голос. Люся чуть было не всхлипнула от обиды:

— Нет, никакой расчески в матросском клубе я не теряла! И в кино не собираюсь идти. Потрудитесь по служебному телефону не болтать ерунды. Не стыдно вам, товарищ, мешать мне работать!

Возвращаясь в дежурку, бросила взгляд в окно на деревянные, закомуфлированные дома, на кривизну выбитых в граните проспектов, на трапы, сбегающие вниз, туда, где темно-синяя полоса спокойного сегодня залива. Перед окном — площадка скверика, две скамейки без спинок. Прохаживаясь у этих скамеек, Ваня, бывало, поджидал ее после концертов в Доме флота.

Но вот уже не приходит несколько дней. Теперь он не артист ансамбля песни и пляски, он — боец морской пехоты: подал добровольно докладную об отправке его на передний край. В Доме флота сказали, что Иван Бородин отчислен из ансамбля. И вот уже не приходит несколько дней. Не послан ли уже срочно на фронт, не бьется ли в сопках, откуда привозят раненых? Там, конечно, не только раненые, но и убитые и пропавшие без вести, оставшиеся среди безлюдных ущелий…

Кипятильник урчал и содрогался, из-под никелированной крышки вырывался острыми струйками пар. Выключила плитку, провела рукой по глазам. Только не расстраиваться, а то еще заплачешь в такое страшное время…

— Прошу разрешения, сестрица!

В дверях дежурки стоял высокий моряк в застегнутом бушлате. Бескозырку держал пальцами, плотно замотанными белоснежным бинтом. С круглого медно-желтого лица, из-под рыжеватых бровей сурово смотрели белесые, яркие глаза.

— Выписались, товарищ старшина? — улыбнулась ему Люся.

— Так точно. Зашел проститься, за внимание вас поблагодарить. Руки мне вылечили отлично. И спасибо, что бушлат починили.

— До свидания, товарищ старшина, всего вам доброго! И чтобы вам больше сюда не попадать!

— Есть, сестрица, больше сюда не попадать!

Четко повернулся, пошел к выходу на улицу по вестибюлю. Перед дверью надвинул на курчавые волосы бескозырку, вышел, не обернувшись.

Вот хороший человек! И выносливый такой, терпеливый. Когда пришел в приемный покой обгорелый, в намокшей одежде, страшно было смотреть на его багровые, покрытые волдырями и ссадинами руки. На перевязке ни разу не застонал, не отвечал на расспросы, как ухитрился так обжечь руки. Но товарищи с погибшего тральщика «Туман» рассказали: он боцман, руки опалил, когда работал на юте подожженного фашистами корабля, сбрасывая готовые взорваться от пожара глубинные бомбы. А потом спустился в машинное отделение, вынес на палубу раненого друга…

Да, он не такой, как другие, этот боцман с «Тумана». Не заигрывал, не заговаривал с ней, даже когда стали подживать его пальцы, утихла в них мучительная боль.

Сидел неподвижно, молчал, думал о чем-то своем, смотря в пространство задумчивым взглядом.

А сейчас не обидела ли его? Понял ли правильно «И чтобы вам больше сюда не приходить»? Не потому ли ушел, не обернувшись, что обиделся на шутку? Но нужно побольше шутить, смеяться, нельзя унывать, кукситься в такое грозное время.

Со стены вестибюля из черного раструба громкоговорителя звучал голос:

«В течение последних суток войска Красной Армии вели ожесточенные бои с противником на всем фронте от Ледовитого океана до Черного моря. После упорных боев наши войска оставили города Николаев и Кривой Рог. Николаевские верфи взорваны. На подступах к Одессе части морокой пехоты сдерживают развивающееся наступление немцев… На петрозаводском направлении продолжается наступление гитлеровских войск…»

Нет, лучше не слушать, не вдумываться в то, что происходит сейчас на пылающих со всех сторон света фронтах… Слава богу, мама далеко от фронта, фашисты не доберутся туда… А может быть, Ваня уже уехал? Срочно под Одессу или на Петрозаводский фронт… Нет, все-таки выбрал бы минутку проститься…

Она поспешила в палаты, где ждут раненые, где можно отвлечься от мучительных мыслей.

Не заметила, как подошло время сменяться. Проходя снова вестибюлем, привычно шагнула к окну. В такое время, бывало, Ваня приходил к госпиталю, ждал, прохаживаясь возле скамеек.

Матрос в бескозырке, чуть сдвинутой на затылок, с сумкой противогаза, свисающей через плечо, стоял на площадке, знакомым движением вобрав голову в плечи.

«Ваня! Пришел!» — чуть не вскрикнула Тренева.

Выбежала из подъезда. Ваня спешил навстречу с радостной, белозубой улыбкой.

— А я думала, уехал ты! — Сжала протянутые руки, посмотрела в повзрослевшее за дни разлуки лицо.

— Точно, уехал! Ушел, говорят по-флотски. На попутном ботишке, ночью.

— И не сказал мне ни слова!

— А как сказать? Из полуэкипажа — на пирс, с пирса — на корабль.

— Открытку мог бы бросить.

— Да, письмо следовало подать, котелок не сработал. Только оттуда писать — дойдет через неделю. Обещали мне, как осмотрюсь, отпустят на сутки для устройства личных дел. Вот и отпустили. Неплохой у нас командир.

— А в бою ты еще не участвовал, Ваня?

— В бою? — Помрачнел, поправил противогаз, взглянул в ее любящие, тревожные глаза: — Нет у нас, Люська, никаких боев.

— Да, ведь ты на переднем крае?

— Просился на передний край, а угодил прямым курсом на край земли.

Она смотрела вопросительно, недоуменно.

— Адрес: полевая почта 30607, а говоря между нами, поселок Китовый.

— Китовый?! — воскликнула Люся. Сразу почувствовала облегчение. Знала, Китовый — дальний морской пост, на выходе в океан. Это уж никак не линия фронта. Значит, в безопасности Ваня.

— Вот ведь, Люська, дела какие, — хмуро продолжал Бородин. Он спешил излить душу, рассказать о своей неудаче.