Сказки и предания алтайских тувинцев - Сборник Сборник - Страница 26

Столько было темных черногривых коней, говорят.

Что они весь Хангай наполняли.

Золотой источник и источник серебряный

Служили им водопоем, так ведь говорят!

А пестрая большая гора Сюмбер-Уула

Служила им заслоном, говорят.

Начал вертеться земной шар

И был сотворен Чингис Хаан, говорят.

Это было время, когда все тринадцать вершин Алтая

И весь мир были красы совершенной, говорят.

Рога горного козла доставали до неба, говорят,

Хвост верблюда доставал до земли.

Таким, говорят, было то время.

Была трава осока длиной в три сажени,

Были молодые деревья в тридцать саженей,

Это было время, когда как раз возник Золотой мир, говорят.

Это было время, когда жил истинный муж

По имени Бёген Сагаан Тоолай.

У хвоста лисы был тогда конец,

У хвоста коровы было тогда начало.

Была осока-трава длиною в три сажени,

Были молодые деревья в тридцать саженей,

Не счесть было черных деревьев,

Не найти конца текучих рек.

Были моря, прекрасные своими водами.

Это было время, когда сыны и дочери людские

Как раз начали счастливо и подолгу жить на свете.

Ведь так говорят, не так ли это было?

Уу-уу-уу-уу-ииий…

Это было время, когда они начали объезжать

Своих темно-пятнистых коней,

Которые весь Алтай наполняли,

Когда они начали охранять своих темных черногривых коней,

Которые весь Хангай наполняли,

Когда они пасли свой скот,

Охотились на свою дичь — не так ли это было?

Уу-уу-уу-уу-ииий…

Это было время, когда наш истинный муж утолял свою жажду водой золотого и серебряного источников и поднимался на свою большую пеструю гору Сюмбер. Он вытер свои пятнистые глаза хадаком, оглядел мир и сказал:

— Есть ли на свете враг скоту моему и мне самому?

Это был паренек, которого звали Бёген Сааган Тоолай.

5. Бёген Сагаан Тоолай

В давнее время.

Когда прославляли Чингис Хаана,

Когда возник весь мир,

Когда летал еще Хаан Гэрди,

Когда возникла земля,

тогда и случилось, говорят, что появился на свет рожденный быть мужем Бёген Сагаан Тоолай, так рассказывают.

С кудлатой головой,

С зубами, как гниды,

В коротком халате,

В стоптанных сапогах,

В меховой шубе,

Подпоясанной веревкой,

Наш храбрый мальчик

Бёген Сагаан Тоолай, дорогой.

Был тут как тут.

Только пронесся слух, что пришло время и родился дорогой наш храбрый мальчик, как на страну Бёген Сагаан Тоолая напал Хюрелдей Хаан. Как только до Хюрелдей Хаана дошла весть, что родился Бёген Сагаан Тоолай, он сказал:

— Захватим-ка его страну, пока он еще не стал мужчиной!

Собрал он десять тысяч своих воинов и обложил его. Собрал он шестьдесят тысяч своих воинов и окружил его. Они пришли, когда он лежал еще в люльке, — что же еще им оставалось делать! А оба его старших брата, несчастные, были как раз в это время на охоте. Как прослышали золовки, что идет на них за добычей Хюрелдей, завернули они Бёген Сагаан Тоолая в вату, чтобы не было на нем грязи, сунули ему вместо соски корень березы, чтобы не было на нем греха, а потом спрятали его в тополином дупле и ушли. Едва успели они это сделать, как явился Хюрелдей, захватил их и богатую добычу, не оставив ничего, ну, решительно ничего.

Забрал он всех буро-каурых лошадей, наполнявших ущелья,

Необъезженных каурых лошадей, наполнявших долины.

Им, бедным, обрезал хвосты он и гривы [46]

Сделал их своей добычей и ушел.

Вот как, рассказывают, дело было.

Эй-ей-ей-ей [47].

Уй-юй-юй-юй [48].

Когда пришел в себя Бёген Сагаан Тоолай,

Показалось ему, что после смерти он снова к жизни вернулся,

Что после долгого сна он очнулся.

Сказал он: боре— не было вокруг ни пылинки,

Сказал он: барс— ничего вокруг не было видно.

И вот лежал он нищий, совсем один. Потом сел, посмотрел туда-сюда и увидел круглый отпечаток стоявшей здесь прежде юрты, — казалось, огромнее юрты и быть не могло. Увидел он и следы, оставленные скотом, — никогда еще, казалось, многочисленнее стада и быть на свете не могло. Догадался он, что жеребцам-двух- леткам обстригли хвосты и гривы и увели их прямо на запад. Оглядел он хорошенько место, где стояла юрта, и заметил посредине четыре камня от очага — огромные, как четыре холма. «Для чего они тут?» — подумал он и отвалил один из камней. Взглянул и увидел под ним громадное огниво. Сдвинул он второй камень и нашел под ним моток веревки с плетеным серебряным концом длиною в три сажени. Он взял ее себе, а что было ему еще делать? Откатил он третий камень и нашел под ним серебряную палку длиною в шесть саженей. Что оставалось ему, как не колеблясь взять себе и ее. Сдвинул он наконец последний камень — под ним лежала его трубка с головкой из ивового дерева и его цветной синий табак. Что оставалось ему делать, как не колеблясь взять все это себе. Собрав свои вещи, он хорошенько огляделся, набил трубку с головкой из ивового дерева, закурил свой цветной синий табак, всадил в землю серебряную палку длиною в шесть саженей и снова уселся, оглядывая все вокруг. «Что же произошло?» — думал он, и, осмотрев все вокруг очень внимательно, он наконец понял:

«Вон оно что, враги разграбили мои владения и утащили добычу на запад!» Ведь он уже стал мужем, разум его созрел — как же ему было этого не понять? А если приглядеться хорошенько, было видно, что здесь жил народ, многочисленнее которого и быть не могло. Несчастный! Сидя здесь, он понял все,

— Вот безобразие! — воскликнул он. — Что же они, не знали, что ли, что я стану мужчиной? Я отомщу этой ненавистной стране и потребую свое добро обратно! Я обращу мою месть на эту проклятую страну!

Огляделся он вокруг и вдруг заметил, что на краю неба появилась серебряная подпорка.

«Что бы это значило?» — и, приглядевшись, понял, что это серебряная лестница, уходящая в небо. Взобрался он по ней и увидел золотую лестницу, уходящую в небо. «Что это со мной?»— подумал он, и, превратившись уже в мужа с созревшим разумом, понял он: «Мой народ стал добычей врагов, пришедших с запада, — это ясно. Но ведь известно, что мужчина может трижды испытать свои силы, — отправлюсь-ка я в путь!»

Бёген Сагаан Тоолай —

С кудлатой головой,

С зубами, как гниды,

В коротком халате,

В стоптанных сапогах.

Подпоясанный веревкой —

перекинул через плечо на спину свою серебряную палку длиною в шесть саженей, и, вглядевшись, вызнал он, что, обрезав жеребцам- двухлеткам хвосты и гривы, сложили из них враги на дороге оваа высотой с гору и двинулись дальше.

И сказал он:

— Ну не возмутительно ли это? Не потому ли они ограбили меня, что считали меня мертвым? Не потому ли они выразили свое презрение, что считали меня погибшим? Я это разузнаю!

Что ему еще оставалось делать, как не отправиться по их следу? Решил он это в своем сердце, хряснули его коренные зубы: таре, сошлись его брови: хюрс, и отправился он в погоню. В твердой почве утопали его ноги по щиколотку, в мягкой почве утопали они по колено. Так он шел, что казалось, будто годовой путь пре- вращаетя в путь месячный, казалось, будто месячный путь превращается в суточный путь, казалось, будто суточный путь превращается в путь однодневный, казалось, будто путь однодневный превращается в путь одного часа.

Эй, шел он, шел и наконец увидел — одними уголками глаз — крытую корой землянку. «Что за землянка?» — подумал он и, подойдя к ней, услыхал, как там разговаривали два человека:

— Не умер ли наш бедный младший брат Бёген Сагаан Тоолай в своей люльке? Не погиб ли он в своей колыбели? Пока мы сидим здесь оба, может быть, высохла уже грудь Бёген Сагаан Тоолая, может быть, кости его торчат из земли?

Заглянул он в землянку и увидел двух беседовавших друг с другом мужчин.

— Эй, что вы за люди? — спросил он их.

— Ах, Хюрелдей Хаан разграбил нашу страну. А мы отправились за ним. Семь лет мы безуспешно гнались за ним. А теперь вот сидим здесь в тоске, грязные и оборванные. Тут и умрем. Тогда только еще родился наш младший брат Бёген Сагаан Тоолай. Но он остался дома. Наверное, погиб и пропал. Нет у нас еды, чтобы идти дальше, и мы слишком устали, чтобы самим поохотиться. Потому и сидим здесь, готовясь к смерти, — таков был их ответ.