Пусти козла в огород - Милевская Людмила Ивановна - Страница 8

Алиса стойко плавала в ледяной воде. Время от времени она выдыхалась, останавливалась, и я вынуждена была лекцию прерывать, грозно командуя:

— Плыви! Плыви!

Всегда готова помочь друзьям, но еще больше вдохновляюсь, когда помощь ограничивается добрым советом. Здесь мне нет равных. Видимо, и в этот раз речь удалась — к нам подтянулась публика. Когда я закончила, они за малым не разразились аплодисментами, чего нельзя сказать об Алиске.

— Ты замучила меня, замучила меня, — пожаловалась эта неблагодарная, когда я ей разрешила наконец покинуть Маркизову Лужу.

— Зато какой румянец! — порадовалась я. — Не пропал даром мой труд.

Алиса же, глупая, рассердилась:

— Какой румянец? Я синяя! Я синяя! Синева и в самом деле имелась, но румянец все же преобладал.

— Не опошляй моих чаяний, — посоветовала я. — Лучше побегай по берегу, укрепи сердце да заодно и согрейся.

Алиса взбунтовалась:

— Нет, я лучше буду лежать.

Она рухнула на согретые солнцем камни и подставила мягким северным лучам свою красивую бронзовую спину. Мне ничего другого не оставалось, как пристроиться рядом. Там и продолжила лекцию. Рассказывая о здоровом образе жизни, я не спускала глаз с Алисы. Она снова хорошела прямо на глазах, но я отметила, что в этот раз гораздо медленнее.

«Сегодня уже поздно, — подумала я, — а завтра надо бы отвезти ее в Сестрорецк, на мою дачу, да погонять там хорошенько. Пускай Алиска окончательно в себя придет и заодно выполет всю сорную траву — разрослась по всей даче безбожно».

Так я и поступила. На следующий день мы отправились в Сестрорецк. Моя дача — сумасшедшее количество бурьяна, то есть, я хотела сказать, земли, а в центре трехэтажный дом, и все уже много лет без присмотру. Можно представить, сколько у Алиски образовалось дел. Про Германа она намертво забыла. Начали мы с дома. Я с удивлением выяснила, что Алиска великолепно моет окна и еще лучше полы.

— Ты даже можешь этим зарабатывать, — похвалила ее я.

Когда дом засиял чистотой, мы перебрались в сад. Передать не могу, сколько Алиска выполола там сорняка. Я только диву давалась, откуда бедняга силы берет. Потом она подмела дорожки и, пока я трепалась по телефону с тетушкой Ниной Аркадьевной, расписывая ей ужасы дачной жизни, Алиска даже замахнулась на заброшенный бассейн — попыталась его от позапрошлогодней листвы очистить. Тут уж я запротестовала:

— Хватит! Оставь что-нибудь на следующий раз. Пойдем лучше в дом пить кофе.

Но и в доме Алиске покоя не было, так бедняжка разошлась. В столовой она случайно заметила, что в шкафчиках полнейший беспорядок, и, пока я кофе пила, занялась сортировкой посуды. Я ободряла ее восхищенными возгласами.

Поздним вечером мы, усталые, но довольные, вернулись в Питер. Я еще держалась кое-как, Алиса же просто валилась с ног. Но как она была хороша! Хороша снова!

Утром нас истошным криком разбудила Марго.

— Он побежал! Побежал! Видите? Видите? — кричала она.

Мы с Алисой вскочили с кровати да прямо в ночных рубашках и бросились в прихожую. Марго стояла на лестничной площадке и, лихорадочно жестикулируя, разговаривала с Симочкой, к которой я и обратилась, как к человеку трезвому, даже разумному.

— Кто и куда побежал? — пытливо спросила я.

Симочка пожала плечами и выразительно посмотрела на Марго, мол, какой с нее спрос?

Марго, заметив взгляд, надулась и, грохоча ведрами, прошествовала в оранжерею. Оттуда тотчас донеслось ее заунывное бормотание:

— Да возвратится зола к источнику живых вод, и да сделается земля плодородной, и пусть жизнь производит дерево посредством трех имен, которые суть Нетзах, Ход и Иезод, вначале и в конце, через Альфу и Омегу, которые заключаются в духе Азота. Аминь.

На лице Алисы появилось благоговение, а мы с Симочкой переглянулись.

— Что это она там заговаривает? — подозрительно спросила я.

— Растения, наверное, — с важным видом пояснила Алиса. — Слышала же, речь идет о золе, о дереве.

Симочка покачала головой и спросила:

— Здесь кофе еще угощают?

— Угощают, — заверила я.

И мы отправились пить кофе. Симочка с удивлением отметила:

— Алиса, ты сегодня великолепно выглядишь.

— А все потому, что пропала хандра, — с гордостью сообщила я. — Алька погибает от безделья.

— Сама же запретила мне работать, — буркнула Алиса.

Я рассмеялась:

— Ха! Работать! Картины малевать! Это она называет работой!

Симочка хотела что-то сказать, судя по выражению лица, вступиться за Алису, но, слава богу, ей помешала Марго. Она снова истошно завопила:

— Он побежал! Побежал!

Мы дружно бросились в оранжерею. Марго забилась в угол, прикрылась ведром и, тыча пальцем в пол, неистово орала:

— Он побежал! Побежал!

Алиса испуганно таращила глаза, Симочка с трудом прятала улыбку, я же спросила:

— Кто побежал? Человечек в черных чулках?

Марго отрицательно помотала головой и заговорщицки прошептала:

— Нет, в платьице с кружевами и рюшами.

— Что? — удивились мы хором.

— В платьице в горошек, — повторила Марго. — С кружевами и рюшами. Симочка удивилась:

— В платьице? В горошек? Почему же тогда — он?

— Потому что гомик, — пояснила Марго. И над нами нависла тишина.

— Тварь это воздушная, — стекленея глазами, поведала Марго.

Признаться, мне стало жутко. «Как Алиса не боится с ней в доме оставаться?» — удивилась я.

А Марго осенила крестным знамением углы оранжереи и забормотала:

— Пусть будет Михаэль предводителем и Сабтабиель моим рабом в свете и светом. Пусть сделается слово моей внешностью, и я повелю духам этого воздуха и обуздаю коней солнца…

— Марго! — крикнула я ей в ухо, — это тебя уже пора обуздывать! Пора Фаину вызывать!

Она абсолютно никак не отреагировала, продолжая свое:

— Пентаграмматоном и именем Иеве, в которых сосредоточено сильное желание и чистая вера.

Аминь.

Алиса смотрела на все это безобразие с легким обожанием и снисходительной улыбкой.

Дурдом какой-то!

Судя по всему, Симочка такого же мнения была.

— Та-ак, — сказала я, — ну вы тут оставайтесь, а мне домой пора.

Оставив Марго в оранжерее, мы, минуя безжизненную мастерскую, спустились в столовую, допили кофе, и я начала собираться.

— Пойду и я, — сказала Симочка, поднимаясь. — Не провожайте.

Она вышла, мы же с Алиской начали прощаться — у нормальных женщин на это порой уходят часы. Я только хорошенько разогналась пожелать здоровья Алисе, как из прихожей раздался крик. На этот раз кричала Симочка. Мы с Алисой бросились к ней. Побледневшая Симочка стояла, прижавшись к стене. Глаза ее испуганно сверлили пол, на котором, кроме ковра, ничего не было.

— Гомик? — спросила я.

Симочка отрицательно покачала головой.

— Человечек в черных чулках? — спросила Алиса.

Симочка снова покачала головой.

— Нет-нет, — пробормотала она, — ничего, просто голова закружилась.

С этими словами она выбежала из квартиры. Мы с Алисой переглянулись.

— Как ты себя чувствуешь? — спросила я.

— Великолепно, — ответила Алиса и поспешно Добавила:

— Человечков пока не вижу.

— Ну тогда я, пожалуй, поеду налаживать отношения с Евгением, а ты меньше думай о Германе и займись чем-нибудь. Не, ровен час погибнешь от безделья.

— Сама же запретила мне картины писать, картины писать, — обиженно пропищала Алиса.

Я посмотрела в ее огромные, слегка раскосые синие глаза, опушенные длинными, самой природой загнутыми до бровей ресницами, и подумала:

«Кукла, настоящая кукла».

Несмотря на то, что мы ровесницы, меня с детства не покидало ощущение, что моя Алиса кукла, с которой можно делать все, что угодно: кормить, причесывать, наряжать, ругать, воспитывать и укладывать спать. Возможно, причиной тому является удивительная ее покладистость.

— Сама же запретила мне писать картины, сама же запретила, запретила, — жалобно мямлила Алиса, наивно хлопая ресницами.