Пусти козла в огород - Милевская Людмила Ивановна - Страница 2

— Во имя милосердного Теекатлипоки, дымящегося зеркала вселенной. Даруй посвящение!

Во имя Белого Ягуара!

Даруй Посвящение!!!

На площадку ритуального двора вышли пятнадцать человек в зеленом. Шестнадцатый, облаченный в плащ красного цвета, замер в углу площадки. Четверо зеленых отделились, надвинулись на красного, грозя короткими копьями.

Пламя светильников взлетело над ритуальным двором, отразилось в голубом дыму, сочащемся уже отовсюду. Запульсировало, укрывая разыгрывающуюся драму. Огненные пульсации достигли вершины Большой пирамиды. Охватили ее облаком слепящего газа.

Лишь черное агатовое зеркало противилось яростному натиску холодного света. Оно глотало, поглощало, вбирало в себя голубое пламя, пока не сумело смять, одолеть его. Светильники притухли.

На площадке ритуального двора четверо зеленых, грозивших красному, стояли, держа обломки копий в руках. Грозно и победительно смотрел на них красный.

По небу пробежала алая рябь.

Жрец коснулся лбом каменной площадки. Вслед за ним пали ниц бронзовотелые.

— Будь вечен великий Кецалькоатль, дарующий землю! — громовым голосом воскликнул жрец. — Будь вечна мать Чалькацинго, владыка вселенной! Будь вечен народ Амару, племя Белого Ягуара! Великие боги! Мы получили Посвящение! Аматтальма — живое воплощение Великой богини любви — с нами.

По небу пробежала розовая рябь.

Бронзовотелые отпрянули к краям площадки. Жрец выдвинул из-за алтаря дымящуюся жаровню. Снял серебряную чашу. Зачерпнул из нее нефритовой ложкой. Подошел к алтарю.

Распятая оставалась безучастной. Каменным ножом жрец разжал ее зубы. Вложил в рот содержимое ложки. Провозгласил:

— Она съела!

По небу пробежала синяя рябь.

Ему подали обсидиановый нож с нефритовой чашей. Жрец приподнял с бедра распятой клетчатую повязку, склонился над ее нежным телом, взмахнул сверкнувшим обсидианом.

По небу пробежала голубая рябь.

Бронзовотелые напряженно замерли. Разящий обсидиан грозил вонзиться в трепещущую плоть распятой. Каменный нож взметнулся. Бронзовотелые вздрогнули, но…

Жрец продолжал склоняться над алтарем. Долго. Выпрямившись, он указал на бедро распятой. Там алым цветком распустилась татуировка.

По небу пробежала белая рябь.

Гортанные крики радости взлетели в ночное небо. Светильники погасли разом. Лишь звезды Большой Медведицы сверкали над опустевшим алтарем.

Лишь тишину тропической ночи наполняло все удаляющееся: «Аоа-ту… Аоа-ту… Аоа-ту…»

ГЛАВА 2

Говорят, что много друзей не бывает. Бывает, если всю жизнь прожил на одном месте. Со всеми своими подругами (почти со всеми) я познакомилась… на горшке. В самом прямом смысле, на эмалированном детсадовском горшке.

В детский сад, благодаря темпераменту Маруси, я попала лишь со второго захода. Маруся, конечно, необузданная стихия, но и во мне, видимо, нечто этакое (импозантное) с детства присутствует. Думаю, точно присутствует, иначе чему бы Маруся столь бурно обрадовалась, впервые увидев меня?

С последствиями этой радости я тут же и была госпитализирована, долго лечилась со своими ушибами и переломами, а когда здоровье восстановила, меня снова в тот же детский сад отвели.

На этот раз мне повезло — сразу в нечто вроде клуба попала, в самое приличное общество, причем в разгар задушевной светской беседы. Произошло это потому, что мой извечно виноватый папа все утро вынужден был, стоя по стойке «смирно» перед мамой, выслушивать, какой он никчемный человек и что ему на этот раз моя бабуля сделает, если он, дундук, снова неудачно ребенка в детский сад отведет. Моя мама — дивная женщина — всегда имела, что сказать, а уж по такому серьезному поводу, как я, тем более. Поэтому папе стоять по стойке «смирно» долго пришлось, и мы (к моей радости) опоздали на завтрак.

— У нас процедура, — кокетливо сообщила папе (а он был потрясающим красавцем — весь в меня) воспитательница, — там Сонечка с детками и познакомится.

И она повела меня в местный «клуб», где впоследствии разворачивались интереснейшие события моей младой жизни, открывались тайны мироздания и доверялись страшные секреты. Как вы уже догадались, это была туалетная комната, где рядком на горшках сидели: Маруся, Лариса, Роза, Тося, Люба, Нелли, Тамарка…

В общем, не буду всех перечислять, чтобы не упоминать Юлю, которая сыграла недавно в моей супружеской жизни роковую роль…

Ох! Вспоминать очень тяжко! Трудно сразу и мужа и подругу терять…

И вот теперь я несчастна. Опять одна, у меня снова нет мужа. Каких-то лет десять назад это был повод для невообразимой радости, для облегчения, но теперь я вдруг поняла, что муж был любимым. И мой сын его папой своим родным считает. И распалась дружная семья…

Я, неисправимая оптимистка, смертельно загоревала, и опустила бы лапки, и повесила бы нос, и совсем бы пропала, если бы у моей Алиски не случилась беда.

Когда человеку плохо, он обычно тянется к тому, кто благополучен и счастлив. Это не правильно. Надо идти к тому, кому еще хуже, кто потерялся совсем. Надо идти к нему и помогать, и жизнь тогда заиграет новыми красками, а фортуна повернется к вам своим прекрасным лицом.

Я крепко спала (что в последнее время редкость), когда среди ночи раздался телефонный звонок. Из Петербурга звонила Алиса. Оказывается, горе человека ожесточает. Звонок?! Ночью?! В другое время я взволновалась бы, теперь же была лишь возмущена.

— В кои-то веки удалось заснуть, — гаркнула я, — и вот те, здрасте, кому-то бессовестному приспичило меня разбудить.

Голос Алисы звучал вяло и безжизненно.

— Сонечка, не ругайся, — жалобно попросила она. — Мне худо, худо.

Я взревела:

— Что? Не ругайся?

Остановиться я уже не могла, а глянув на часы, и вовсе взбесилась:

— Почему бы мне не поругаться? Ты представляешь, что такое ночь для женщины, которая рассталась с любимым мужчиной? Ночь — это не просто ночь, а пытки ада! Теперь, когда ты меня разбудила, до утра не усну, лежать буду и мучиться, чем там они занимаются, мерзавцы, что поделывают?

— Кто? — изумилась Алиса.

— Да Женька с Юлькой, о ком же я могу говорить! Уснули уже или еще… Сама понимаешь… У них же медовый месяц, этим они с вечера и до утра занимаются, потому и сплю так мерзко. Боже! Как представлю, что мой Женька! Мой Женька!! С этой проституткой!

— С твоей любимой Юлей, Юлей, — вяло подсказала Алиса.

— Ужас! Ужас! — живо отреагировала я. — И после всего этого ты, бездушная, будишь меня?!

— Мне худо, — прошелестела Алиса. — Очень худо. Просто умираю, умираю.

Если учесть, что не прошло и недели, как мы с Алисой расстались, то станет ясно, почему я так скептически к ее словам отнеслась. Неделю назад Алиса на собственном вернисаже выглядела по-трясно. Была вызывающе счастлива, непростительно молода и красива. Нетрудно представить, как это «радовало» меня, убитую горем, подругой и мужем.

— В чем дело? — сухо поинтересовалась я. — Каким это образом ты умираешь? На вернисаже ты выглядела не старше двадцати пяти, так изволь и чувствовать себя так же.

— Сейчас я выгляжу на пятьдесят, — порадовала меня Алиса и с печалью добавила:

— Сухость во рту, и раскалывается голова.

— Ха! Сухость во рту! Раскалывается голова! Передать не могу, как я разозлилась.

— Милочка, симптомы известные, — саркастично рассмеялась я, готовясь к многочасовой лекции о правильном образе жизни.

В роли лектора, естественно, видела исключительно себя — кого же еще? Не Алису же.

— Богемная жизнь! — вдохновенно воскликнула я. — Об этом надо было в первую очередь думать, когда на старости лет взбрело в голову тебе, психологу, художницей сделаться.

— Сбылась моя мечта, — едва слышно произнесла Алиса.

— Так не жалуйся теперь! — гаркнула я. — Сухость во рту, раскалывается голова. Богемная болезнь! Элементарное похмелье! Теперь ты по такому ничтожному поводу мне каждый раз из Питера в Москву будешь звонить? Послушай: если головка бобо, а во рту бяка, не жаловаться надо, а лечиться. Баночку пива прими, и все как рукой снимет.