Пусти козла в огород - Милевская Людмила Ивановна - Страница 10

— Я открою вам выход, — настаивал сеньор Диас.

Он отстегнул ремень, чтобы дотянуться до девушки, и набросил на ее шею медальон. Скорее амулет.

На тонкой золотой цепочке повис, вырезанный из зеленого нефрита, свернувшийся в кольцо ягуар с лицом младенца.

И в тот же миг второй мотор «Чесны» остановился. Пилот откинулся на спинку кресла, даже не пытаясь запустить двигатели. Лицо его было спокойно. Он обернулся к сеньору Диасу, и они обменялись улыбками.

Самолет швыряло и вертело. Руки пилота лишь слегка придерживали штурвал.

— Мы теперь разобьемся? — жалобно спросила девушка.

— Нет, — улыбаясь, ответил сеньор Диас. — Сейчас вы все поймете. Вам ничто не грозит. Я расскажу…

И он заговорил. Удивительный язык, звучный и насыщенный согласными, заполнил кабину падающей «Чесны». Девушка перестала дрожать, вслушиваясь в чарующую музыку этой речи. Совершенно непонятной и… такой понятной…

Четыре ветра легли у ног Атуэя. Вздрогнул творящий лики богов. Исповедался камню. Играя, скользнули ветры под золото рек, текущее с плеч Атуэя.

Сколько золота скроет холод души? О, сколько золота!

Кожа древних рептилий терзает тело. Шипастая, вросшая в плоть. Вздрогнули ветры, ткнувшись в злобу рептилий. В дремлющий холод, пьющий горячую кровь. Кровь Атуэя!

Сколько крови нужно бездушной злобе? О сколько крови!

Четыре ветра лизнули ноги.

Четыреста лунных дней ждал их Мастер. Рыдала Земля Любви обреченно.

Псами ветры легли к ногам Атуэя.

Четыре ветра!

Горячий ветер — дитя пустыни. Дыханье страсти.

Ласковый ветер — любимец равнин лесистых.

Гордый ветер — отпрыск вершин непокорных.

Свирепый ветер — пасынок белых просторов. Шквальная злоба смерти.

Четыре ветра.

Четыре корня души!

Прекрасным днем полнолуния, в праздник Белой Змеи, роздал душу ветрам Мастер. Роздал, утратив любовь. Утратив надежду.

Взвились ветры. Дохнули в лицо Атуэю стужей. Дунули зноем. Оседлали стороны света.

Сколько лун мчались к дому ветры? О, сколько лун!

Свирепый достиг Края Мира. Не медлил. Замер, кружась с разбегу. Воин с мечом из седого металла путь заступил. Заскулил, умоляя, ветер.

Дар Атуэя потребовал стражник. Скрылся ветер, стеная. Сгинул в белой пустыне.

Севера царь всемогущий отнял добычу стража.

Отдал Горячий ветер царю Пустыни бесценную ношу.

Заплатил за свободу душой Атуэя Гордый ветер царю Непокорных горцев.

Плача отдал достояние Ласковый ветер царю Лесной благодати.

Четыре стороны света — четыре части души.

Сколько лун стенала душа Атуэя! О, сколько лун!

Царь Царей собрал воедино душу. Обезглавил владык надменных.

По следам памяти предков добрел Атуэй до цели. До дворца Всемогущей Власти. Тысячу мер нефрита сложил он у ног владыки.

Лишь рассмеялся великий.

— Я отберу твой нефрит, Мастер. А за душу куплю рабыню. Прекраснейшую из смертных. С кожей весеннего аромата.

Я обрету Забаву!

Тщетны мольбы Атуэя. Нет у царей состраданья. Покинул Мастер Всевластье. Омыл шипастую кожу.

Власть заразна!

Обнялись ветры. Взметнулись над Розовым морем. Подперли небо воронкой. Обрушили силу гнева. Рухнул дворец Всевластья. Прах Владыки развеян.

Бережно вынесли ветры рабыню. Оставили на дороге. Путь указали к Синим озерам. Оставили обнаженной. Ту, что стала бесценной.

Сколько лун шла рабыня к Священным Водам! О, сколько лун!

Пот со лба катился на груди. Падал с сосков животворной влагой.

В пыль! В пыль!

Родники оживили землю. Сады расцвели за спиною.

С полпути ее встретил Мастер. Священную воду принес он. От Синих озер. В кувшине из Глины неба.

— Сколько лун шла ко мне ты? Сколько лун! Омыл синевой ее тело.

Ответ упал, как сухая пальма. Слово царапнуло веткой.

Легко улыбнулся Мастер. Взглянули они друг на друга. Глаза их соком алоэ смазали трещины тела. Шелухой прошлогодней спала шипастая кожа рептилий.

Стража схватила их, скованных счастьем. Смерть посулила, Пернатым Змеем поклявшись.

За разврат! За святотатство!

Перед казнью украсил Мастер плечо рабыни рисунком. Легкий кораблик вздрогнул, поплыл по атласной коже. Ожил, слегка качнулся. Хлопнул приветливо парусами.

— Татуированная Аматтальма, — Мастер назвал ее имя. — Ты обретешь свободу! Любовь моя больше безумья. Любовь моя выше смерти.

Не думай! Взойди на корабль. Плыви.

Спасайся!

Смахнула слезу Аматтальма. Коснулась рукой рисунка. Закрыла глаза. Шагнула на зыбкий кораблик.

Ожил он, унося Аматтальму.

Прочь от смерти!

Прочь от неволи!

В Землю Вечной Любви.

Вновь покрылся Мастер кожей рептилий. Ускользнул, шелестя травой. Замер, питаясь лучом закатным.

Долго ли ждать вас, четыре ветра?

Долго!

«Чесна» вынырнула из водяной мглы. Буря иссякла внезапно. «Дворники» смахнули со стекол остатки дождя. Пассажиры ахнули. Самолет приближался к скалистой гряде. Видны стали даже трещины, струящиеся по грубому камню, омытому ливнем.

Сеньор Диас просветленно смотрел на приближающуюся гибель.

Пилот ожил. Руки его уверенно потянули на себя штурвал — самолет, едва не чиркнув хрупкими крыльями по утесам, накренился, заскользил в полной тишине у самых скал. Крылья «Чесны» поймали восходящий поток воздуха. Самолет взмыл, вновь развернулся и начал тихо планировать в ущелье. Лишь ветер шелестел вдоль крыльев.

Инженер Горов, вжавшись в кресло, все так же, с мучительным страхом ожидал конца полета. А вот девушка взирала на происходящее уже с безмятежным весельем, как и сеньор Диас.

— Не нужно волноваться, сеньор Горов, — успокоил инженера Энрике Диас.

— Да, да, папа, — улыбаясь, перевела девушка. — Не волнуйся. Все будет хорошо. Рауль благополучно посадит самолет.

Отец вымученно улыбнулся.

— Все, — хрипло заявил он, — больше никогда не рискну оторваться от земли. Рожденный ползать летать не может.

— Вы не правы, — усмехнулся сеньор Диас.

— Папа, ты не прав, — рассмеялась и дочка. Уверенность летчика, веселое спокойствие Энрике Диаса и дочери понемногу передались Горову. Он, заметно приободрившись, поглядывал на Рауля, уверенно пилотировавшего самолет, превратившийся в планер.

Далеко внизу, в ущелье, глаза пилота заметили тонкую линию автомобильной дороги. Рауль дал возможность «Чесне» потерять высоту, вновь развернул ее, ловя восходящий поток. Снизился.

Машина скользнула к мокрому асфальту. Чуть помедлила, выбирая участок поровнее. Мягко коснулась дороги. Шум колес, катящихся по асфальту, музыкой прозвучал в ушах пассажиров.

«Неужели мы живы?» — подумал Горов.

ГЛАВА 6

Вернувшись в Москву, я тут же включилась в налаживание семейных отношений. «Налаживание» — крепко сказано, учитывая, что мой муж уже не мой муж, а семейные отношения у него теперь сплошь с моей подругой.

Но надежды я не теряла, не вешала нос, а героически решила вернуть себе то, от чего отказалась не так давно практически добровольно. На этот раз я Юльку донимать не стала, сразу позвонила Евгению на работу. Он не удивился и не обрадовался.

— А, это ты, — вяло откликнулся он, явно стараясь меня обидеть.

Я не пошла у него на поводу, прекрасно понимая, что он уязвлен. Евгений всегда считал, что я слишком много внимания уделяю подругам, в последнюю нашу встречу вышло, что я и вовсе не ему отдала предпочтение. Каким-то там Тамарке и Алиске. Потому-то я и решила сразу брать быка за рога. Не раздумывая, сказала:

— Женя, Алиса умирает! — Он взревел:

— Что-о-о?!

— Да, — подтвердила я. — Когда ты ушел, она потеряла сознание и осталась жива лишь благодаря тому, что я к ней примчалась.

Видимо, речь моя оказалась слишком пространна. Евгений успел прийти в себя и даже обзавестись сомнениями. Зря я дала ему опомниться.