Почем фунт лиха - Милевская Людмила Ивановна - Страница 41

По его утроившемуся ужасу я снова поняла (и порадовалась), какого невысокого мнения Денис о нравственных качествах своей матери.

— Нет, нет, этого допустить нельзя, — воскликнул он. — Бумаги надо сжечь.

— Ты с ума сошел! — закричала я, выхватывая из его рук папку. — Только не это.

— Тогда оставь себе.

Я с благодарностью посмотрела на брата.

— Спасибо, — сказала я, — но почему тебя не смущает, что мне станет известно содержание этих документов? Или ты веришь в мое благородство?

— Я, конечно, верю в твое благородство, но дело не в этом, — разочаровал меня Денис. — Верю в то, что вы с Клавдией были близки. Поэтому вряд ли ты найдешь в архиве покойной какую-нибудь тайну.

Удовлетворенная, я положила папку в сумку и снова уселась за стол пить кофе.

— Может, все же пойдешь ко мне? — спросила я после пятиминутного молчания. — У меня компьютер. Конечно, не то, что твой, но все же.

— Нет.

— Понимаю, ты дал слово, но Нина Аркадьевна не узнает, если ты нарушишь его. Глупо сидеть в этих стенах одному.

Денис покачал головой.

— Обмануть не удастся, — сказал он. — Мама будет часто звонить.

— Чем же ты станешь заниматься? Он кивнул на чемодан.

— Взял много литературы. Надо работать.

— Тогда я пойду?

— Да, конечно.

Он вышел в прихожую, проводил меня до двери, смущенно улыбнулся.

— Звони.

— Завтра позвоню, — пообещала я, окидывая его на прощание взглядом.

И тут я осознала, как похожи они с Клавдией. Оба маленькие, тщедушные, страшно одинокие. Оба нелюбимы. Нелюбимы с детства, потому что любовь, которую им давала Нина Аркадьевна, принять невозможно. Они и не могли ее принять, а лишь терпели эту любовь как наказание и страдали.

Я потрепала Дениса по волосам, поцеловала в щеку, шепнула:

— Крепись, братик, я очень тебя люблю. Он отпрянул, добавив к грусти в глазах испуг и удивление. Ну откуда в этом ученом человеке столько дикости? Почему русский человек так стыдлив, когда дело касается настоящих чувств? Почему так трудно дается нам слово «люблю»?

Дома я долго и внимательно изучала архив Клавдии. Письма от Лебедева Дмитрия Александровича… Этот наглец, изредка признаваясь в любви, в основном требовал, чтобы Клавдия продала свою квартиру и приехала к нему поднимать какой-то бизнес. Будто нельзя приехать, не продавая квартиры.

Вот почему нельзя никому завидовать. На самом-то деле чаще всего не знаешь, чему завидуешь.

Глава 20

На следующий день утром я сообщила Марусе и Нелли, что уже дома и вечером жду их в гости, после чего наспех позавтракала и отправилась к Денису. По дороге, как обычно, завернула в магазин и набила сумку продуктами.

Денис открыл дверь и, извинившись, тут же отправился в постель. Меня поразил его вид: бледность, вялость, дрожание рук.

— Что с тобой? Ты пьян? — изумилась я, зная, что Денис трезвенник и ничего, кроме орехового ликера, не признает, да и то в крайних случаях.

Ореховый ликер — это у нас семейное. Наша бабушка любила его, моя мама, я, Денис. Даже Клавдия изредка баловалась.

— Я выпил немного вчера, но дело не в этом, — ответил Денис.

— А в чем же дело? На тебя без слез невозможно смотреть, — возмутилась я.

— Видимо, я отравился копченой колбасой, которую в дорогу дала мама.

«Твоя мама может отравить чем угодно», — подумала я, а вслух сказала:

— Для этого я и приехала. Нечего есть колбасу, сейчас приготовлю щи, плов и винегрет. А на десерт испеку яблочный пирог.

Денис мое сообщение воспринял без энтузиазма.

— Вряд ли смогу это съесть, — сказал он. — Меня рвет, и на еду даже смотреть не могу.

Я покопалась в аптечке. Чего там только нет. У Клавдии была настоящая страсть к лекарствам.

— Прими тетрациклин, и к вечеру все пройдет, — сказала я, протягивая таблетки.

Денис послушно проглотил их, запив топленым молоком, и жалобным взглядом поблагодарил меня. Он был воплощением страдания. Этакая ходящая мука.

Всем известно, как любят мужчины вызывать к себе жалость и как умеют пользоваться этим. Я не стала потакать Денису, а отправилась на кухню. Через три часа обед был готов. Кастрюля ароматных щей, казанок аппетитнейшего плова и салатница, полная винегрета: чем не меню на три дня. В довершение великолепный яблочный пирог. Это вам не кухня Нины Аркадьевны.

Я искренне хотела побаловать брата и очень досадовала, что он так некстати потерял аппетит. За каким чертом ел он эту колбасу? Не мог дождаться меня?

Он лишь пожал плечами в ответ на прямо поставленные вопросы и закрыл глаза. Я встревожилась.

— Что, так плохо?

— Да нет, уже лучше, — ответил он.

— Тогда поешь.

— Не хочется. Потом.

Мне стало обидно. Так старалась. Мои щи!.. Это шедевр кулинарии. Каждый, кто пробовал, подтвердит. А Денис не хочет есть такую вкуснятину.

Он понял. Он все понял и почувствовал себя виноватым.

— Я обязательно все съем, — заверил он, — съем чуть позже, потом, вот только поправлюсь.

— Тогда я пойду, у меня вечером гости. Буду звонить.

И я ушла. Господи, почему я не осталась? Почему Денис не остановил меня? И почему нельзя прокрутить время назад? Нельзя все вернуть…

Не придавая значения болезни брата, я отправилась домой и занялась своими делами. Вечером с полными сумками пришли Маруся и Нелли. Прямо с порога, побросав сумки, они разрыдались. Мы обнялись, расцеловались и принялись дружно реветь.

Наревевшись, разом осушили глаза и наполнили рюмки, выпили за упокой души Клавдии и начали накрывать на стол. Потом расселись, вновь разлили по рюмкам кто что любит — мне орехового ликера, Марусе и Нелли водку — и помянули Клавдию вторично.

— Ну, земля ей пухом, хорошая она была баба, хоть и непонятная, — сказала Маруся.

— Я никак не могу привыкнуть к тому, что ее нет, — вздохнула Нелли. — Вчера увидела в магазине свежее овсяное печенье — Клавдия обожала его, — бросилась покупать… А потом думаю, зачем, если Клавдии нет. Кстати, Соня, Изя не объявилась?

После смерти Клавдии пропала ее кошка. Мы с Нелли гадали, кому теперь ее забирать, а она, долгожительница, пропала.

— Нет, Изя не вернулась, — ответила я. — Я слышала, что такое бывает с собаками: после смерти хозяина собака переселяется на его могилу. Но Изя — кошка, а у Клавдии нет могилы. Ее прах на дне урны, а урна в колумбарии.

Нелли всю аж передернуло.

— Хорошо, что я не поехала на похороны, — сердито сказала она. — Видеть не желаю эту Нину Аркадьевну. Не могла похоронить дочку по-человечески. Нельзя же экономить на похоронах.

— А я не согласна, — возразила Маруся. — Кладбище, конечно, обходится дороже, но дело не в этом. Вот мне бы лично не хотелось, чтобы какие-то черви епэрэсэтэ, жрали мою плоть.

— А плоти у тебя хоть отбавляй, — вставила я.

— Что есть — то есть, — миролюбиво согласилась Маруся, — но я о другом. Как представлю, епэрэсэтэ, что предстоит лежать и гнить, противно становится. Кремация гигиеничней.

— О чем вы говорите, — возмутилась Нелли. — Какая разница, что будет после нашей смерти.

— Ну ты же этот вопрос подняла, — напомнила я. — Нина Аркадьевна тоже решила, что разницы нет, и выбрала, что подешевле.

— Да-а, как представлю, что Клавдия отмучилась, страшно становится, — вновь прослезилась Маруся. — Зачем живем? Для чего? Епэрэсэтэ! К чему суета, когда так просто, в любой миг можем умереть. И все умрем. Обязательно.

Она махнула рукой.

— А, девочки, зачем об этом, — сказала Нелли. — давайте лучше еще раз помянем покойную. Мы охотно помянули.

— Ничего не осталось после Клавдии, — закусывая селедочкой, посетовала Маруся. — Ни живой души. Нелька хоть Саньку после себя оставит, а мы, старушка, тоже уйдем без следа.

— Да-а, — вздохнула я. — Твоя правда. Бездарно мы прожили жизнь.

— Мы хоть любили и были любимы, а у Клавдии и этого, считай, не было, — осуждающе покачала головой Нелли. — Только, бедняга, влюбилась, только к жизни подобралась — и вот вам, упала с балкона, — заключила она.