Почем фунт лиха - Милевская Людмила Ивановна - Страница 17

— Ох, хорошо!

Я не разделила ее мнение, а, напротив, пожаловалась на жизнь, сообщив, что ничего хорошего ни сейчас, ни в ближайшем обозримом не предвидится. Нелли отнеслась к моему сообщению беспечно.

— Ерунда, — прихлебывая из термоса кофе, бросила она. — Я же с тобой.

— Это единственная радость в жизни, — сдержанно отозвалась я.

Нелли не без труда протиснулась с заднего сиденья на переднее, устроилась поудобней, с загадочным интересом посмотрела на меня и задала вопрос, которого я боялась больше всего на свете.

— Ну, рассказывай, — бодро сказала она. — Как он выглядит?

— Кто он? — деланно изумилась я, прекрасно понимая, о ком идет речь.

— Как кто? Артур.

— А что тут рассказывать? Мы расстались.

— Тем более рассказывай.

— Почему?

— Потому что теперь я его никогда не увижу. «Надеюсь», — подумала я, памятуя о пристрастии Нелли подбирать мои увлечения.

— Ну, Соня, не интригуй, рассказывай, — затеребила меня Нелли.

— Хорошо, слушай, — сдалась я. — Артур божественно красив, высок, строен и подвижен, как ибис, идеально сложен, лицо не лишено печального изящества, вот только мозги глупые.

Решив, что нарисовала похожий портрет, я замолчала, но Нелли мое молчание не устраивало.

— Ну? — спросила она тоном частного детектива. — И что же дальше?

— Дальше ничего интересного — цепь разочарований. Чем ярче обложка, тем малосодержательней книга. В общем, ерунда и слов не стоит.

— Нет, стоит, — запротестовала Нелли. — Как он в постели? Ласковый?

— Сладкий, липнет, как вишневый сироп, — тоскуя, ответила я, прекрасно понимая, что это лишь скромное начало.

Дальше последуют вопросы о темпераменте Артура, потом из меня будет выдавлена информация о физических свойствах некоего предмета, его плотности, объеме и величине, потом я должна поведать о работоспособности этого предмета и т. д. и т. п.

В общем, все то, что интересует в этой жизни Нелли, к моему несчастью, целый месяц у меня было, а поскольку я подруга, то обязана с ней делиться, т. е. удовлетворить ее интерес.

Естественно, в мои планы не входила такая беседа, а потому я судорожно принялась искать способ ее избежать. И тут я вспомнила, что Нелли вообще не должна знать об Артуре, поскольку уж я-то ей о нем не докладывала.

— Постой, дорогая, — спохватилась я. — А как ты узнала об Артуре?

Нелли ничуть не смутилась.

— Павел, после того как ты безжалостно его бросила, вернулся в Москву и искал утешения у меня, — нахально заявила она. — И скажи спасибо, что я сжалилась и согрела его, а не отвергла, как могла бы. В противном случае произошло бы самоубийство, что до конца дней мучило бы твою совесть.

Если бы мои руки не были заняты рулем, боюсь, прическа Нелли потеряла бы свою пышность.

— Как? — завопила я. — Ты имела наглость спать с моим Павлом?

— Что ты кричишь, как потерпевшая? — в свою очередь обиделась Нелли. — Почему я не могу спать с Павлом, если ты его бросила из-за какого-то Артура?

Я закипела от негодования.

— Да мало ли чего он тебе наплетет. Может, мы поругались слегка, а ты тут же накладываешь свою хищную лапу на чужое?

— На что «чужое»?

— На чужого мужика, — решила я внести ясность. — На моего мужика, если уж быть до конца точной.

— Мужик тоже имеет право выбора, — отпарировала Нелли. — Если он выбрал меня, если решил купить шампанское, торт и самосвалик Саньке и подарить нам три счастливых дня, полных нежности и ласки, так что же мне теперь, по-твоему, отказываться?

— Нет, ну это слишком! — по-настоящему взвыла я. — Это какую же змею я пригрела на своей груди! Ты целых три дня жрала торт, пила шампанское и валялась в постели с моим Павлом, а потом с заметным чувством превосходства сообщаешь об этом мне? Я не ослышалась, это так?

— Все так, — охотно подтвердила Нелли, игриво поддергивая на свою пышную грудь кофточку. — Все так, и что с того?

Я просто взбеленилась от ее нахальства.

«Зря она не учитывает, что я за рулем, — подумала я, с трудом сдерживая в себе многочисленные желания. — Зря эта драная кошка с челкой, эта груда жира (на боках и сзади), эта холера, годная лишь на то, чтобы травить человечество, возомнила себя Клеопатрой. Ей надо бы уже сейчас собирать деньги, а то года через три придется платить по самой крутой таксе тому, кто согласится, рискуя жизнью, лечь с ней в одну постель, не говоря уж обо всем остальном».

Мне жутко захотелось поделиться своими мыслями с Нелли, но я удержалась, поскольку была за рулем.

— Так знаешь, кто ты после этого? — срываясь на шепот — высшее проявление моего негодования, — спросила я.

— И знать не хочу, — заявила Нелли. — Тебе вредно бывать в Питере: сразу становишься совершенно несносной. Этот город плохо на тебя влияет: перестаешь понимать элементарные вещи, превращаешься в ханжу. Будь проще, и люди к тебе потянутся.

Да не хочу я, чтобы ко мне тянулись. И что мне предлагает эта нахалка: терпеть ее свинство лишь на том основании, что мой папа — москвич, а мама — ленинградка?

Да, я с детства буквально разрывалась между этими городами. Родилась и жила в Москве, там же ходила в школу, но зато все каникулы проводила в Ленинграде. Здесь же состоялась моя первая любовь, здесь я была счастлива под опекой своей ненаглядной бабушки Анны. Потом неслась в Москву, где в кругу друзей бывала весела и счастлива не меньше.

В общем, я отдала свои душу-сердце двум городам и живущим в них родственникам и друзьям. По этой причине оказалась изгоем везде. Питерские друзья и родственники обвиняли меня в московской простоте и плебизме, московские — в питерской заносчивости и снобизме. Я выросла между двух огней, климатически все же выбирая Москву.

— Знаешь что, Нелли, — сказала я, чувствуя, что нервы мои на пределе, благо причин для этого достаточно, — знаешь что, вижу, ты отдохнула, раз завела столь рискованный разговор, а потому садись-ка за руль, а я подремлю.

Моя подруга была готова к чему угодно, только не к этому. Подобное наказание казалось ей чрезмерным. Ее уму непостижимо, как это так: сидеть и молчать, когда в непосредственной близости нахожусь я.

— Что хочешь, только не это, — взмолилась она. — Я, конечно, сяду за руль и даже поведу машину, но только ты меня не бросай. Поспишь дома.

Нет, ну как вам нравится такой эгоизм? А я еще полчаса назад считала себя не подарком. Кто же тогда Нелли?

— Хорошо, — сказала я, — на заднее сиденье не полезу, останусь с тобой, но если засну — не обессудь.

— Не беспокойся, не заснешь, — уверенно пообещала Нелли.

И она оказалась права. До самой Москвы мне не удалось глаз сомкнуть, обсуждая все сложности моего пребывания в Питере.

Нелли, когда захочет, может быть восхитительной собеседницей. Где надо кивнет, где надо охнет, вовремя вставит нужное слово, очень кстати проявит сочувствие и вообще на что угодно пойдет, лишь бы не оставаться наедине со своими мыслями. Боюсь, они вообще появляются у нее лишь в присутствии собеседника, как слюна у павловской собаки при зажженной лампочке. Порой у меня складывается впечатление, что Нелли может только говорить и слушать, а думать — это нечто для нее недоступное. Впрочем, я, как любой умный человек, могу ошибаться. В общем, поскольку Нелли сидела за рулем, а я еще не научилась дремать и болтать одновременно, до самой Москвы мы бодрствовали, несмотря на предыдущую бессонную ночь.

Время от времени мы поглядывали на часы, вспоминая Саньку. Я предвкушала его радость от подарка не меньше Нелли и дождаться не могла той счастливой минуты, когда увижу его восторженную мордашку и смогу поцеловать его румяные щечки.

Мы очень старались приехать пораньше, поскольку нужно еще успеть собрать велосипедик. Здесь Нелли целиком и полностью рассчитывала на мои инженерные познания, так как сама она была абсолютным психологом, то есть в этой жизни не годилась ни на что.

В половине десятого Нелли лихо зарулила в свой двор, а ровно в десять велосипедик уже стоял в прихожей ее квартиры, собранный и тщательно протертый, сверкающий свежей краской и никелем, радующий глаз.