Любовники чертовой бабушки - Милевская Людмила Ивановна - Страница 38

Когда я спускалась по лестнице, в блузке наизнанку, в юбке а-ля «на ней выспался кот», умытая чисто символически и с созданной пятерней прической «я упала с сеновала, тормозила головой», Андре испуганно отпрянул и радостно завопил:

— О Муза, как ты прекрасна!

— Знаю сама, — ответила я, проклиная Казимежа. Как всегда, кашу он заварил, а расхлебывать мне. Андре пригласил меня на прогулку. Полусонные и полуголодные, мы бесцельно бродили по лесу до обеда — Андре назвал это красивым словом «пикник». Когда он достал из рюкзачка несколько бутербродов и две банки пива, я поняла, что он прав: это пикник. Однако рано я радовалась. После пива и бутербродов мне стало нехорошо. Как я ни уговаривала себя, сохранять любезность было почти невозможно. Дитя имперской столицы, я, конечно, обожала лес, но с кустами, если уж нет там сортира. Удивляясь своей выносливости, я все же сумела продержаться среди елочек до заката. Когда же солнышко показало нам кукиш, я настойчиво, даже слезно, запросилась домой. Андре нехотя вынужден был проводить меня к номеру. Разумеется, к моему — о другом не могло быть и речи. Рассталась я с ним намеренно сухо. Едва вошла в номер, зазвонил телефон. «Это Андре, черти его раздери!» — подумала я, решив не брать трубку.

Не принимая ванны и не найдя сил раздеться, я рухнула на кровать и заснула мертвецки, так уходил меня этот чертов Андре с его шпионской любовью. Не знаю, сколько спала, но когда телефон зазвонил второй раз, было еще темно. Сообразив, что, кроме Андре, беспокоить меня так поздно вряд ли кто догадается, я решила и на этот раз трубку не брать. Даже хуже: на аппарат положила подушку. Такая мера дала возможность продолжить сон, несмотря на зверский трезвон. Так продолжалось до тех пор, пока не раздался стук в дверь. Я пыталась и в этих условиях спать. И спала до тех пор, пока не услышала крик:

— Мадемуазель Добрая! Откройте, пожалуйста! Пришлось открывать. На пороге стоял портье, изрядно напуганный. Я поняла, что своим появлением его осчастливила.

— Как хорошо, что вы живы! — воскликнул он на ужасном английском, увидев меня.

Я согласилась:

— Да, очень неплохо.

— Вы спали, мадемуазель Мюз? — со всею любезностью осведомился портье.

— А в чем, собственно, дело? — свирепея, спросила я.

Слава богу, у него оказалась веская причина меня потревожить, если это так можно назвать.

— Дело в том, что вам вчера весь день из Парижа звонили и волновались, куда вы пропали. По этому же поводу звонили весь вечер и даже всю ночь. Мне очень неудобно вас беспокоить, но возьмите, пожалуйста, трубку. На проводе снова Париж.

Мне оставалось лишь поблагодарить портье за хорошую службу и схватить трубку.

Без труда узнав голос мужчины с сигарой, я выпалила:

— Срочно нужны деньги на билеты до Быдгоща!

— Тебе что, не хватает? — поразился мужчина.

— Пока хватает, но в Быдгоще могут понадобиться еще. У меня там много родни, и все страшно любят…

Мужчина нетерпеливо меня перебил:

— Знаю, все страшно любят тебя…

— И меня, и подарки, — перебила его я и пригрозила:

— Без новой порции денег никуда не поеду.

— Выходит, ты только из-за денег не выезжаешь? — поразился мужчина.

— Не только. У меня появилась проблема.

— В чем дело? — грубо спросил он.

«Вот какая сволочь портит ему настроение?» — подумала я и с гордостью заявила:

— Один несносный блондин усердно за мной ухлестывает. Я уверена, он обязательно увяжется за мной и в Быдгощ.

— Он что, знал о твоей поездке заранее?

— Вряд ли, я сама о ней только узнала, но не хочу рисковать.

— Откуда взялся этот блондин?

— Из Парижа.

Мой покровитель расстроился окончательно.

— Кто-то вел тебя от Парижа?! — завопил он дурным голосом.

— Что значит «вел»? Не стоит сгущать краски. Парень влюблен в меня до обморока, в этом его беда. Зря вы разволновались.

— Ты должна избавиться от блондина.

«Избавиться? Я? Каким образом? Неужели убить?»

Пришлось доложить:

— Стараюсь сделать это…

Мужчина задумался. Я терпеливо ждала.

— Вот что, — сказал он, наконец, — тебе скоро доставят пакет с деньгами и билетами до Быдгоща. Там же будут таблетки. Замани блондина в свой номер и угости его кофе с таблетками.

— И что с ним после этого будет? — дрожащим от ужаса голосом осведомилась я.

— Не волнуйся, он заснет на пятнадцать часов. К тому времени, надеюсь, ты уже будешь в Польше.

«Казимеж, верно, уж там», — замирая от радости, подумала я.

И выполнила приказание мужчины быстро и с наслаждением!

Глава 36

Если ехать в Быдгощ из Франции, не надо пересекать всю Польшу, достаточно проехать ее третью часть, и вы попадаете в один из красивейших городов Европы, да простят мне мой вкус те, которые не согласны.

Бабушка Франя, любящая и добрая, — кузина моей бабули, но как они не похожи. Это не значит, что моя бабуля злая и никого не любит. Просто она другая. Бабуля рождена быть госпожой, и это ее не портит. Совершенно не портит. Правда, порой у меня возникает мысль, что я рождена лишь затем, чтобы прислуживать своей бабуле, выполнять все ее капризы, а также подставляться под ее насмешки и остроумные шутки по поводу моей бесхарактерности, моей косолапости и шепелявости, опять же моей. Да, я бесхарактерна, а потому косолапа и шепелява! Но кто в этом виноват, если не моя госпожа бабуля?

Задать такой крамольный вопрос за всю жизнь я так и не решилась, но в бабушке Фране всегда ощущала родную себе душу. Бабушка Франя — милая жизнерадостная пастушка, не ведающая, кто она в этом мире, куда и зачем? Да ей и не надо этого ведать. Она просто плывет по течению жизни, как я, или вы, как большинство людей. Не всякий обязан быть великим и харизматичным, как моя царица бабуля.

Но вернемся в мой старый Быдгощ. Я русская девушка, но покойные мать и отец почему-то были поляки: так уж получилось, и виновата в этом не я. Может, поэтому в Польше у меня больше родни, чем в России? А может, потому, что поляки родню свою обожают? Любую. Даже самую дальнюю.

Во всяком случае, мне все очень рады. Даже неловко порой. Всякий раз на вокзале меня встречает целая толпа. Все, кто есть там, все и приедут: дядюшки, тетушки, кузены, кузины, их дети, внуки и дети каких-то детей — не перечесть. Эти поляки — словно грузины по части родства. С русского взгляда я многим никто. Двоюродный плетень их забора, пожалуй, им ближе, чем я — но это на русский взгляд. А на польский взгляд все меня обожают, хоть и ругают Россию.

Да, мои поляки ругают мою Россию! Уж этого у них не отнять! Встречая меня, все соберутся и давай Россию ругать. Иной раз даже мысль возникает: «Не для этого ли они, поляки мои, собрались, чтобы я могла знать, как ненавистна им моя родина?»

Ну, конечно же, не для этого. Им просто жаль меня. Они просто сочувствуют и не понимают, как я в этой великой России живу?

А где еще жить мне, русской девушке? Правда, о том, что я русская, им невозможно сказать. Поляки не могут понять, что русскими в России становятся даже евреи. И так сильно эти евреи становятся русскими, что русскими они в своем еврейском Израиле потом и живут. Им даже свинину там есть разрешили. Поэтому в Быдгоще я, разумеется, полька — уж простите меня. И не потому я в Быдгоще полька, что евреям разрешили в Израиле есть свинину, а потому, что поляки не могут понять, как я могу обожать эту Россию. Но зато я их тоже жалею: как они в этой тесной Польше живут? Там же российскому человеку и развернуться-то негде!

Все правильно устроил господь: великая Россия для россиян, независимая Польша в составе Европы, а уж евреи, они где хотят, там и живут. Потому что их любят везде.

Я вышла из поезда и упала в объятия Янека, троюродного брата моей мамы и своего троюродного дядюшки, сына бабушки Франи. За ним в длинной очереди стояли: Марта, жена Янека, Збышек, их сын, Каролина, их дочь, Петр, брат Янека, Дана, жена Петра, Ядя, их дочь, Марек, их сын, пан Ян Ляссота, родной брат бабушки Франи, пани Анна, его жена, Дариуш, их внук, Моника, его жена, и Якуб, сын Дариуша и Моники. Замыкали шествие бабушка Франя и дедушка Казик, который смущенно сказал: