Фанера над Парижем - Милевская Людмила Ивановна - Страница 52

— Это было в детстве, — млея от нахлынувших воспоминаний, сообщила Треплева.

Голос ее стал как у кошки, раскатавшей губу на хозяйскую сметану. Бог ты мой! При чем здесь сметана? Что я мелю! Порой сама себе удивляюсь. Я же о Треплевой. Она вдруг стала чрезвычайно мила, даже голос перестал скрипеть и приобрел девичьи нотки.

— Ах, он носил мой портфель, — уже со скоростью света излагала Треплева, — носил за мной сумки, часами торчал под окнами, рвал мне с клумбы цветы, бил за меня мальчишкам морды, ах, мы учились в одной школе, в параллельных классах…

— Надо же, — изумилась я, — вот уж не думала, что ты так стара. Ветхий Турянский носил твой портфель! Как далеко шагнула медицина! — восхитилась я, имея в виду пластические операции, которыми Треплева всю себя перекроила, перешила и перештопала.

— При чем здесь медицина? — озадачилась она и с присущей ей бестолковостью пояснила:

— Турянский здоров как бык.

— Ну да, он таким и был, раз твои сумки носил, но с тех пор много воды утекло, и кое-что изменилось. Теперь у него порок сердца и клаустрофобия.

Треплева захлюпала носом.

— Знаю, знаю, — плаксиво ответила она, — от этого он и умер. Ах, мне как твоя баба Рая сказала, так я и занемогла. Теперь болею и все о Шурике думаю.

— О каком еще Шурике? — опешила я.

— Да о Турянском же.

— Ах да, он же у нас Александр Эдуардович, черт его побери! И кто, спрашивается, тянул за язык бабу Раю! Как ты думаешь, многим она о Турянском успела рассказать?

— Господи, Соня, да об этом вся Москва уже знает. Только и разговоров, что об исчезновении Турянского. Многие его давно похоронили, я же в это не верю.

С этой Треплевой я, забыв о погоне, расслабилась и опасно приблизилась к автомобилю Лели.

«Надо сворачивать эту беседу», — подумала я и деловито сказала:

— Так, дальше давай, чем там закончился ваш роман с Турянским?

— Месяца два мы тискались по подвалам, целовались и все такое…

— Что «такое»? — удивилась я. — Как это по подвалам? Ты ври, да не завирайся. Зачем Турянскому лезть в подвал?

— Соня, дело же было зимой. Куда еще податься молодежи? В подъезде холодно и гоняют. В наше время нравственность была в чести.

Я рассердилась:

— При чем здесь нравственность? Как мог Турянский со своей клаустрофобией лезть в подвал? Он вообще боится закрытых помещений.

— Не знаю, раньше не боялся, — отмахнулась Треплева и приступила к другим новостям.

Я несколько раз ей намекала, что занята, но она к моим намекам осталась равнодушна. Можно было, конечно, нахально отключиться, но Треплева бывает обидчива, а мне не хотелось лишаться полезного источника информации, разносторонне освещающего события в стане приятелей и друзей.

«Ладно, потерплю», — решила я и не стала отключать Треплеву.

И правильно сделала, потому что сам господь мне ее послал. Треплева похвастала в гору идущим бизнесом сына и… похвалила Коровина.

— А Коровин здесь при чем? — удивилась я.

— Он же консультирует моего сына, — поведала Треплева. — Кстати, Турянский когда-то давно (Коровин только-только начинал) моему мужу этого медиума и посоветовал.

— И что, Коровин мужу помог?

— О да, расцвет дела предсказал и с какой фирмой сотрудничать посоветовал! У мужа тогда был невероятный подъем, правда, через год та фирма прогорела, и муж остался на бобах, но это уже не вина Коровина. Сам лопух.

«Не удивлюсь, — подумала я, — если фирма принадлежала Турянскому, который с помощью Коровина нагрел руки на муже Треплевой».

— И как идут дела у сына? — поинтересовалась я.

— Ой, прекрасно, — оживилась Треплева. — Коровин такие интересные вещи ему прогнозирует. Мой сыночка, зайчик, постоянно пользуется его подсказками — бизнес в гору так и прет.

«Значит, скоро этот самый бизнес сверзится с горы», — подумала я, вспоминая, как Пупс и Тамарка используют Равиля.

Теперь у меня уже не было сомнений, что и Турянский пользуется услугами духов, только больше опирается на Коровина, чем на Равиля…

И вот тут-то я заподозрила неладное.

ГЛАВА 34

«Постой, — сказала я себе, — как это Турянский опирается на Коровина, если Леля меня убеждала, что они не знакомы?»

Ха! А почему я должна верить Леле? Значит, Турянский знаком с Коровиным!

Иначе как он мог посоветовать мужу Треплевой воспользоваться его умением? А раз знаком…

Надо же, какие интересные сюжеты пишутся. Тут и до греха недалеко, Коровин-то гомик.

Я взяла себя в руки и свернула беседу с Треплевой — на это потребовалось немало сил, но я это сделала. Мне срочно нужно было проконсультироваться с тихушницей Розой — она же у нас специалистка по гомикам.

Я быстро набрала телефонный номер собственной квартиры, очень надеясь, что Роза все еще там. Надежда моя оправдалась.

— Роза, — закричала я, — срочно говори, что ты знаешь про Турянского!

— Ничего, — ответила Роза, но занервничала — голос предательски задрожал.

Это просто кошмар какой-то! Почему я не гинеколог?! Уж, на худой конец, не проктолог, знала бы про всех и все.

И тут мне в голову пожаловала страшная мысль. Я даже перешла на шепот, несмотря на то, что в автомобиле была одна.

— Роза, — прошептала я, — Роза, а про Женьку моего ты ничего не знаешь? Он, случаем, не гомик?

— Бог с тобой! — ужаснулась Роза. — С чего ты взяла?

— Но если Коровин гомик, и Равиль гомик, и даже Турянский гомик, то все может быть. Чужая душа потемки.

— Почему «душа», когда речь идет о заднице? — удивилась Роза. — И с чего ты взяла, что Турянский гомик? Я этого не говорила.

— Как это «не говорила»? А с чего я взяла?

— Уж не знаю. Я Турянского гомиком не называла. Да, у него есть проблемы, я от верных людей знаю, большие проблемы. Признаться, даже не ясно, зачем он женился, да еще на Леле, которая… В общем, их связывать могло только одно: нежная дружба. Разговоры же велись о любви.

Я вспылила:

— И я узнаю об этом тогда, когда уже поздно!

— Когда надо, тогда и узнаешь, — возразила Роза. — И вообще, чего ты от меня хочешь? Ты забыла, я гинеколог, и все мои друзья первоклассные врачи, черт-те кого не лечат: пациенты все крутые.

— Это сколько же в тебе похоронено информации! — с тоской и завистью воскликнула я.

— Да, — согласилась Роза, — информации столько, что захлебнутся все бульварные газеты разом, откройся она им. Но откровений от меня не жди. Уже ляпнула про Коровина, пусть отсохнет мой язык!

— С ума сошла? — ужаснулась я. — Не стоит Коровин твоего языка!

— Ляпнула про Равиля, — не обращая внимания на мой ужас, продолжила обличать себя Роза, — а потом и про Турянского ляпнула. Господи! Какая я нехорошая! Все! Отстань от меня! Больше ни слова не скажу! Я и этого тебе говорить не должна, я врач, я связана клятвой Гиппократа…

Передать не могу, как мне стало обидно.

— Роза, — закричала я, — зачем ты этому Гиппократу клятву дала, когда мне клялась неоднократно не иметь никаких секретов от меня.

— Да когда я клялась?

— Еще раньше Гиппократа, еще в детском саду клялась, что будешь все-все и про всех рассказывать, как и я тебе. Я же клятву свою никогда не нарушаю, храня верность нашей дружбе; как узнаю что, так сразу с тобой и делюсь.

Роза вспомнила детство, устыдилась и залепетала:

— Сонечка, но что еще сказать тебе? Турянский не мужчина…

— Вот, Роза, — я не выдержала, ну как тут промолчать. — Так и чуяла, что Коровин, Равиль и Турянский гомики. Я легко гомиков узнаю по одному внешнему виду.

— Как? — изумилась Роза.

— У них глаза навыкате. Думаю, нет смысла пояснять почему.

Роза, у которой тоже глаза слегка навыкате, но совсем по другой причине, ничего не поняла и начала выгораживать Турянского.

— Он мужчина, — пропищала она, — но с женщиной он не может иметь традиционных отношений. Это все, что я знаю. Только, пожалуйста, сохрани это в тайне. Об этом знают очень немногие, буквально единицы. У его личного доктора будут неприятности.