Тропа длиною в жизнь - Микулов Олег - Страница 13

Армер удивился. Он-то, колдун, знал об Изначальном Роде детей Серой Совы больше, чем другие. Знал, что они навсегда ушли на восток, поближе к Огненному Мужу Небесной Охотницы, дабы мог Он, могучий, защитить их, если злобный дух снова вырвется из Предначальной Бездны… Так, быть может, это Его, Огненного Мужа, посланцы?

Он сделал все, чтобы спасти детей Серой Совы. Мужчина умер, так и не сказав ни одного осмысленного слова, а девочку удалось выходить. Она назвала свое имя и рассказала все.

Нет, они пришли не из Верхнего Мира, не от Хозяев Небесных Лугов. Их Род жил далеко на востоке, у каких-то «Больших Камней» (она руками показывала: «Высокие. Большие. Лесом поросшие. Здесь таких нет»). И второй Род – дети Мамонта – там же обитал; у нее даже был уже жених…Да случилась беда, и не одна.

Сперва какие-то узкоглазые пришли неведомо откуда; вытеснить их всех хотели: земли, вишь, им мало. Мужчины отбились, прогнали чужаков, да они колдовством оленей увели за собой; голод настал; многие к предкам ушли по Ледяной Тропе. Весна пришла, олени вернулись, – а мужчин-охотников совсем мало. И Хонка рядом поселилась – то одного утащит, то другого. Колдун умер, как быть?

Старики решили: «Узкоглазые чужаки заколдовали землю. Жить здесь нельзя, уходить нужно!» А куда уходить? Одни говорили: «Уйдем за Большие Камни. Там много земли, много дичи; недаром наши предки туда ушли». Другие возражали: «Ушли, да не вернулись. Кто знает, что там такое? Лучше вернуться на запад, туда, откуда прогнала нас Дневная Тьма». Спорили-спорили, а потом решили: одни пойдут на восток, другие – на запад. Те, кто останется, вестников будут ждать. Тогда и решат, как быть дальше.

Отец Аты со всей семьей на запад двинулся. Мать была, двое братьев было. Говорили ей: «Оставайся. Жди». Не захотела: жених-то погиб. Пошли все вместе. Долго шли – Небесная Старуха засыпала, просыпалась и снова засыпала… Да только по дороге, видать, Огненная Девка к ним пристала да и увязалась за ними. Вначале мать забрала по пути, потом братьев – одного за другим, сейчас вот – отца. Одна Ата осталась…

– Нагу! – Армер смотрел внимательно и строго, не в глаза – в самую душу. – Ты пойми: Ата только кажется девчонкой, она уже взрослая – взрослее вас, взрослее своих подружек. Ей очень трудно. А я вижу: ты для нее очень многое значишь. Больше, чем все остальные. Ты еще мальчик, но скоро пройдешь Обряд, мужчиной станешь. Не знаю, как у вас; быть может, совсем скоро. Вот и думай пока.

Так для Нагу закончилась самое беспечное, самое радостное его лето. Так он узнал, что должен думать как взрослый – до Посвящения.

В тот год осень пришла мрачная, дождливая. Сухих солнечных дней – «оленьего лета» – почти не было; желто-красная листва быстро опала под ветрами и дождем, смешалась с грязью. Нагу и Ата все больше времени проводили дома, у очага. Снова вернулось молчание, но не прежнее, не тягостное. Нагу думал. Колол кремень и думал. Прилаживал наконечник к своему детскому копью и думал. Обматывал берестой основу своего детского лука и думал. Собственно, дело ясное: у них, детей Тигрольва, прошедшие Посвящение и вернувшиеся в свое стойбище уже мужчинами называют перед своим вождем и старейшинами Рода не только свое мужское имя, но и имя той, кого молодой охотник поведет в свое жилище как первую жену. Сын Тигрольва, став мужчиной-охотником, ни дня не остается под отцовским кровом и должен начинать свою взрослую жизнь и как муж. Конечно, сговариваются заранее, конечно, здесь многое зависит от отца, от старших братьев. Но существует закон: ту, кого молодой охотник называет перед старейшинами как свою первую избранницу, не может отвергнуть никто. Ни отец, ни вождь, ни колдун, ни Совет старейшин. И кажется, были случаи, когда молодые поступали вопреки отцовской воле… что-то такое он вроде бы слышал, да только тогда разве это было интересно маленькому Волчонку?

…Значит? Значит, нужно настроиться на долгое молчание, уклончивые ответы, а потом… потом назвать не то имя, которое заранее назовет ему отец. В чем, в чем, а в этом сомневаться не приходится: отец наверняка подберет для него какую-нибудь дочку Ледяной Лисицы… Или, может быть, все же сказать? Объяснить отцу? Нет, не поймет. Будет только хуже.

И еще одно мучило Нагу: сама Ата. С ней-то поговорить необходимо; чем раньше, тем лучше: ведь за ним могут прийти когда угодно – сегодня, завтра. А Нагу никак не мог на это решиться. Он искоса посматривал на Ату, склонившуюся над шитьем, и вспоминал снова и снова: «Ата только кажется девчонкой; она уже взрослая…» Так почему же он думает, что она согласится уйти туда, к детям Тигрольва, где многое, очень многое совсем не так, как тут… с ним, с мальчишкой?

Почему-то другое, сказанное Армером, не вспоминалось.

А потом приключилась беда. Или удача – как посмотреть.

3

Их было много, спешащих к реке порадоваться последнему осеннему солнцу, поискать съедобные раковины, поохотиться на рыбу, а то и на уток, если повезет. И ребята постарше, с легкими копьями и луками, и их сестры с корзинками да мешками для сборов, и мелюзга, снующая вокруг, под ногами путающаяся, за одежду цепляющаяся… А визгу-то, визгу – уши закладывает.

По мокрому скользкому склону вниз, к прибрежным кустам; то один падает, то другой и сам хохочет вместе с остальными.

Никто не знает, откуда он взялся здесь, в прибрежном кустарнике, хорошо знакомом, лазаном-перелазаном. Да и кто видел его раньше, это чудовище, – волосатое, с налитыми кровью злобными глазками, такими крошечными на этой огромной тупой башке, увенчанной страшным рогом? Разве что кто-нибудь из стариков; для них же, весело спешивших к реке, волосатый единорог был страшной сказкой – вроде громадного черного Вурра или крылатого ползуна Айга… Идущие впереди видели, как вдруг зашевелились густые, почти оголенные ветви, – и была мысль: там кто-то из своих, из взрослых… Но навстречу опешившим от неожиданности и ужаса детям и подросткам вырвался этот невиданный зверь… остановился… замер… Его бока, поросшие густой, слипшейся от влаги темно-рыжей шерстью, тяжело вздымались и опадали, его уродливая голова не поворачивалась, и маленькие глаза, казалось, смотрели в одну точку – то ли видя всех и каждого, то ли вообще ничего не замечая. Из открытой пасти свешивался необычайно длинный красный язык, двумя ручьями стекала слюна… Это страшилище наклонило голову, выставив вперед свой чудовищный рог, и издало пронзительный, неожиданно тонкий визг, который мог бы даже показаться смешным…

Первым опомнился Йорр:

– Бегите! Вверх, врассыпную – к деревьям! Малышей…

Зверь ринулся вверх по склону. Похоже, ему было нелегко, но скользящая глина только усиливала его беспричинную ярость.

– В стороны! В стороны!

Нагу понял, что кто-то теребит его ногу. И плачет. Он с трудом оторвал взгляд от неуклонно приближающейся всесокрушающей слепой силы.

…Девчонка. Совсем кроха, вцепилась обеими ручонками и теребит его штанину… (Ата! Где Ата?!) Рядом и, кажется, что-то кричит…

– Ата, беги!

Рывком оторвав от себя заходящуюся в плаче кроху, он сунул ее в протянутые руки…

– Беги! К деревьям!

Обернувшись, Нагу видит, что Йорр и не думает спасаться. С легким копьем наперевес он бежит навстречу неминуемой смерти.

(Лук? Не успеть!)

…И вот в его руках тоже копье – тонкое, для рыбы…

– Сбоку! Заходи сбоку!

Зверь уже преодолел самую крутую часть склона; сейчас он разовьет скорость, а там…

Нагу, почти обошедший единорога слева, с ужасом видит, что Йорр, вместо того чтобы заходить справа, вдруг резко меняет направление и с криком мечет копье прямо в исходящую слюной и пеной морду…

…и поскальзывается, и падает, и сейчас этот рог, а потом эти волосатые ноги-бревна…

Нагу тоже что-то кричит, и бежит, стиснув в руках бесполезное копье, и вот уже совсем рядом бьет в ноздри незнакомый, тяжелый запах…