Пятый ангел вострубил - Воробьевский Юрий Юрьевич - Страница 12

Поначалу Екатерина считала все это «детскими фантазиями». И решила разить масонов шуткой. Так появилось ее сочинение «Тайна противонелепого общества». Описанное общество – полная противоположность масонству с его кажущимися императрице нелепыми обрядами: «Ложа принятия должна быть комната, которая отнюдь бы не походила на корчму, а тем менее на лавку площадных врачей. Мушьи ножки, начерченные мелом, и прочие детские игрушки или шалости навсегда из оной изгнаны».

Нет, «мушьи ножки» (буквы еврейского алфавита?), не были шалостями. Эти мушки, агенты «повелителя мух» Веельзевула, уже занесли нам эпидемию пострашнее чумы.

Вскоре по рукам москвичей стало ходить стихотворение, в котором к масонам отношение – уже серьезное. Автор грозит им муками ада:

«Православных христиан мнити всех прельстити,

Чрез коварство поймав, к бесу уловити.

Не возможет желанно обрестися вами,

Идите, место пространно наполните сами.

Хорошее место там, и первые ложи

Отведены будут вам, о масонские рожи.

Играйте же комедию теперь, пока живы.

Играть вам трагедию, вечно несчастливы».

«Вечно несчастливы». Словно в воду глядел автор этих незамысловатых стихов…

Печать ложи «Латона», одной из тех, в которые входил Н.И. Новиков.

Пятый ангел вострубил

ГУЛЯТЬ ПО Бродвею

Из дневника жены Великого Мастера

«Жил-был тролль, злой-презлой – сущий дьявол! Как-то раз он был в особенно хорошем настроении, потому что смастерил зеркало, отражаясь в котором все доброе и прекрасное почти исчезало, а все плохое и безобразное, напротив, бросалось в глаза и казалось еще отвратительней…

Ученики тролля, – а у него была своя школа, – рассказывали о зеркале, как о каком-то чуде.

– Только теперь, говорили они, можно видеть людей, да и весь мир такими, какие они на самом деле!

И вот они принялись носиться по свету с этим зеркалом; и скоро не осталось ни страны, ни человека, которых оно не отразило бы в искаженном виде. Напоследок ученикам тролля захотелось добраться до неба, чтобы посмеяться над Ангелами и Господом Богом. И чем выше они поднимались, тем больше кривлялось и корчилось зеркало, строя рожи, – трудно было в руках его удерживать. Все выше и выше, все ближе к Богу и Ангелам летели ученики тролля, но вдруг зеркало так перекосилось и задрожало, что вырвалось у них из рук, полетело на землю и разбилось вдребезги… Некоторые осколки, крошечные, как песчинки, разлетаясь по белу свету, падали, случалось, в глаза людям, да так там и оставались. И вот человек с осколком в глазу начинал видеть все навыворот или замечать в каждой вещи одни лишь ее дурные стороны… Другим людям осколки проникали прямо в сердце, – и это было хуже всего: сердце тогда превращалось в кусок льда».

(Ганс Христиан Андерсен. Снежная королева).

Безумная тоска. Страшная, ни на миг не оставляющая боль… Гулкая тишина моей большой квартиры. Совсем недавно здесь жила семья: муж, сын и я… Тишина пустоты и одиночества. И я не могу воскликнуть «За что, за что, Господи?!!» Я ведь знаю, за что. Я это точно знаю.

И ты, мой бедный муж, знаешь!

Я так и буду писать все это, обращаясь к тебе. Не только потому, что твое имя – масонская тайна. А потому еще, что пишу я тебе. Именно тебе, прежде всего тебе хочу напомнить, пересказать все то, что случилось с нами…

Я верю в милость Божью, надеюсь на чудо. Мне не ведомо, как далеко ты зашел на своем богоборческом пути, оставшись без меня. Но знаю: что невозможно человеку – возможно Богу… Вдруг эти воспоминания помогут тебе? Господи, вразуми меня, дай силы все вспомнить и все понять, все выразить так, как надо! Господи, благослови!

Масонская тайна… Ты помнишь, как я любила порассуждать на эту тему? С каким самодовольством и чувством нашей особой значимости, превосходства! Если бы тогда знать…

1993 год. У нас в гостях журналист, телепередачи которого о масонских истоках фашизма мы смотрели и обсуждали. Не догадывались, что наша личная жизнь уже предопределена одной моей идиотской фразой и дальнейшими поступками… Тогда, в 93-м, я уже посвящена в ученический, первый градус Великой женской ложи Франции, я гордо вожу в Париж свои «зодческие работы»… Мы угощаем журналиста кофейком и я говорю, говорю без умолку!

Конечно, говорить надо было бы тебе. Ты-то ведь уже к тому времени «тридцать третий», как – с лукавой простотой и скромностью – говорят твои французские братья. Ты уже достиг высшей степени посвящения – 33 градуса. Но наш гость добросовестно записывает в основном мою болтовню. Ты молчишь. Нет, когда меня слишком уже заносит, когда я начинаю что-то домысливать или довирать, ты, конечно же, важно роняешь две-три корректирующие фразы, но больше молчишь…

Мы прожили вместе с тобой всю жизнь. И всю жизнь я с тобой разговаривала. То есть, я говорила, говорила… А ты молчал.

Ты помнишь, как я «сделала тебе предложение»? Ты был тогда аспирантом заочного педвуза и жил в Москве без прописки в квартире сестры. Спал на кухонном диванчике между кошкой Кошкой и собакой Айкой, примерно на тех же правах. Ты получал стипендию 80 рублей, из которых честно платил алименты оставшемуся в Ярославле сыну. V тебя был зеленый, давно вышедший из моды костюм, развалившийся портфель с книжками, дурацкая войлочная шляпа, короткое из облысевшего бобрика пальто… Я до сих пор не знаю, чего было больше в моем «предложении» – любви, жалости или чего-то еще… Неуемные амбиции? Наглая уверенность в том, что я могу и умею все-все-все?

Позади ВГИК. Представляешь, чего стоило в те времена прорваться через бешеный конкурс на режиссерский и закончить его с красным дипломом? я чувствовала себя хозяйкой жизни. Удачные квартирные обмены и большие по тем временам деньги…

Я царственно вела тебя по своей просторной, только что отремонтированной квартире и трещала без перерыва: «Вот это теперь – твой дом! Здесь ты будешь писать свою диссертацию… А хочешь, я могу отдать тебе вот эту комнату? Вытащим мой мольберт, передвинем стол к окну… О деньгах не думай – нам хватит и моих, главное работай, работай на будущее, пиши, пиши…»

Откуда была у меня в непробиваемые, глухие 70-е годы эта безумная уверенность в том, что я тебе сделаю какую-то неслыханную, великолепную карьеру? Я знала, что мы будем гулять по Елисейским полям и Бродвею, я уже видела тебя не в провинциальном нелепом костюме, а в смокинге… Я уже мчалась с тобой на иномарке… Господи! Прости мою глупость! Тогда вся эта мишура представлялась какой-то ценностью и даже «великой целью».

Твой внешний облик был приведен в соответствие с моим амбициозным сценарием немедленно: я лихо отхватила ножницами «битловатые» локоны и запретила бриться. Борода, вернее, – интеллигентская академическая бородка – являлась главным выразительным средством общего образного решения. Замшевая куртка сменила плешивый бобрик, а немецкий беретик – убогую пенсионерскую шляпу…

Нет, честное слово, не попрекаю я тебя сегодня ни сухумскими пальмами, ни ботинками, ни московской пропиской… Я сама получала огромное удовольствие от того, что крушила и вершила… И радовалась, безумно радовалась тому, что мы вместе. Я была по-настоящему счастлива!

Человек не может жить без веры. Если нет нормальной и естественной веры в Бога, то она заменяется суевериями. Кто-то верит в Вангу, экстрасенсов, НЛО или йогу, кто-то – в могущество науки, технический прогресс и материальность происхождения мира, в Дарвина или Маркса, кто-то верит в себя, в свой разум. Я верила тогда понемножку во все вышеперечисленное. Таков был обычный набор советской творческой интеллигенции…