Милый Эп - Михасенко Геннадий - Страница 32

– Фамилия ваша! – потребовал Васька.

– Моя? Вон мой сын сидит. Встань, Иван! – из середины нашего ряда медленно, как росток подсолнуха при специальной киносъемке, поднялся Ваня Печкин, держа голову перпендикулярно телу. – Вот как моя фамилия! Печкин. И у нас в семье без хитростей, напрямки! Я и сыну велел подписать анкету. Подпиши, говорю, и чтобы никаких этих… секретов, потому как школа, а не шайка какая-то! И он подписал!

– Нету подписанных анкет! – громко сказал я.

– Как нету? – удивился Печкин-старший.

– Ни одной.

– Иван, ты подписал?

– Нет, – прогундосил тот.

– А почему?

– Потому что, как все.

– Ах, как все?! Слышите? – взвинтился любитель правды. – Значит, и куришь, как все?

– Нет.

– И пьешь?

– Нет, – тоньше, готовый всхлипнуть, ответил Ваня Печкин, мотая еле видимой со спины головой.

– Не ври!

Я прошептал:

– Вот зануда!

– Этот-то? Да-а, – согласился Шулин. – Чище моего дядьки!

– Он же ни черта не понимает! Что бы ему такое ляпнуть?

– Только масла подольешь.

– И подолью! Пусть он живьем сгорит! Я им всем подолью, раз они сидят, рот разинули!

Злость моя накалялась. Почему ни Забор, ни Нина Юрьевна, ни Анна Михайловна, ни остальные пятьдесят человек не перебьют этого умника, который заграбастал форум в свои лапы и с треском кособочит его? Выскочил, Наполеон, пуп земли! Дмитрий Иванович, воззвал я к Менделееву, ты хоть трахни его по башке каким-нибудь элементом потяжелее из своей таблицы! Или ты, старик Эйнштейн, сделай, ради бога, так, чтобы он убрался отсюда со скоростью света!.. Точно вняв моим мольбам, Нина Юрьевна придержала наконец ретивого скакуна, заметив:

– Товарищ Печкин, не горячитесь!

– Это же мой сын, единственный, опора и можно сказать, гордость наша с матерью! И как мне не горячиться, когда его нам портят на глазах! Золото был парнишка, послушный, нет вот, сбили с толку! Сегодня подучили нарушить отцовский наказ, а завтра подучат отцу голову оторвать! И оторвет! Прав товарищ – вставят удила!

Нина Юрьевна опять встряла:

– Напрасно вы паникуете. Вы и товарищ Зеф. Не так уж все гибельно и плохо, как вам кажется.

– Куда уж лучше!.. Ну, ладно, со своим-то я дома разберусь, а вот другие-то, другие-то? – И он с горестным вздохом обозрел нас, как братскую могилу. – Где тут смелые и честные ребята?.. Кто прямо скажет, что хочет бросить школу, а?

Застучав карандашом, поднялась Анна Михайловна и членораздельно-строго проговорила:

– А вот этого и не нужно, товарищ Печкин. Садись, Ваня. Вы можете и высказываться, и спорить, и даже кричать. И мы с Ниной Юрьевной тоже, наверное, вот-вот закричим, потому что многое понимаете неверно. Но есть одна черта, которую запрещено переступать, это тайна анкеты! Ребята в сумме своей открыли нам души, и нельзя провоцировать их на отдельные признания. Это нечестно! Они сами доверяются, когда можно.

– Доверяются они!

– Если мы, конечно, достойны их доверия.

– Ну, раз так, то помолчу, – сказал недовольно Печкин и сел с таким видом, как будто самой правде-матке сунули в рот кляп и она теперь беспомощна. – А все ж таки народец трусоват, – добавил он глубокомысленно и важно.

Во мне что-то перевернулось и жаром ударило в голову. Чувствуя, что недопустимо оставлять Печкина победителем, я выкрикнул:

– Анна Михайловна, можно мне?

– Что, Эпов?

– Я хочу довериться товарищу Печкину! – Завуч переглянулась с Ниной Юрьевной, но я уже вышагнул позади Мишки из-за стола и повернулся к Печкину лицом. – Вы хотели узнать, кто бросает школу. Так вот – я!

Печкин ворохнулся, точно собираясь снова встать, но усидел и несколько растерянно переспросил:

– Бросаешь, значит?

– Бросаю.

– Насмелился, значит, признаться? Это хорошо! А ты знаешь постановление?

– Какое?

– Министров об обязательном среднем образовании?

– Нам читали.

– Ага. И как же ты?

– А что я? Это постановление для нормальных. Если вы нормальный, то пожалуйста – обязательно образовывайтесь. А вот я, Аскольд Эпов, ненормальный! Не лезет в меня наука, хоть лопни! – вдохновенно жестикулируя, восклицал я, бочком, шаг за шагом продвигаясь к учительскому столу, словно, не надеясь на свои силы, инстинктивно искал там поддержку. – Вот вы очень умный, товарищ Печкин, а я круглый дурак!

Печкин смутился.

– Это ты, парень, брось! – растерянно сказал он. – Дураков сейчас нет. Не то время.

– Есть! Как есть болезни и смерть, так есть и дураки. И если вам нужен пример дурака, то вот он, – и я простодушно указал на Ваню Печкина, – ваш сын!

Случилась немая гоголевская сцена, лишь покороче – народ мигом ожил и заходил ходуном от возмущения. Я видел только одни блестящие гневом глаза. Забор схватил меня за руку, за другую поймала Нина Юрьевна, и оба что-то начали выговаривать мне и куда-то тянуть.

Печкин-старший взвился, чуть не столкнув свою жену, и проверещал:

– Нахал!.. Вон его!

Но я, никому и ничему не внемля, ослепленный свои обличителным порывом, со стиснутыми руками, продолжал речь:

– Вы гордитесь им, а знаете ли, что он самый затурканный и одинокий в классе? И то, что он плюнул на ваш наказ и не поставил подписи под анкетой, это первая его жертва классу. И молодец! Значит, еще не пропащий! А вы его за это будете сегодня ремнем пороть! Вот и все ваше понимание!

Печкин кричал:

– Хулиган! Шпана! Кто его отец?

И тут запоздало вошли мать с отцом. Меня сразу отпустили, и я обрадованно бросил:

– Вот мой отец и моя мать! Кто там спрашивал? Говорите с ними, а я кончил!

И без памяти вылетел из гудящего кабинета.

Глава двадцать вторая

«Сплотились, называется!.. Узнали друг друга!» – мелькнуло у меня в голове, когда я сбегал по лестнице.

Тетя Поля была на месте. Она, что-то посасывая, пила чай из большой зеленой кружки. Я досадливо поморщился, что и тут сейчас придется говорить, объяснять, втолковывать, и уже собрался было в одном пиджаке выскочить наружу, но она узнала меня и молча распахнула раздевалку. И чуть погодя, когда я растворился среди стоек, донесся ее голос:

– Опять что-нибудь?

– Да-а! – скривился я.

– Вот неймется людям!.. Сделай меня бог снова девчонкой да посади за парту, я бы не знаю какой была! Шелковой! По струнке бы ходила, получала одни пятерки и молилась бы на всех!.. И что ж ты натворил?

– Обозвал.

– Опять? Да ты что, сбесился, что ли? – поразилась тетя Поля. – И опять учителя?

– Нет, пацана.

– Ну, это не страшно! Мало ли вы друг дружку на бегу обзываете! Это учителя нельзя! А друг дружку можете крестить как душеньке угодно!

Я вдруг поймал себя на том, что медлю и не свою куртку ищу, а чужие перебираю, да и с тетей Полей разговорился, чтобы помедлить. Может быть, вдогонку мне пошлют кого-нибудь, чтобы вернуть меня? Ведь я действительно ничего страшного не сделал! Я лишь хотел проучить Печкина-старшего. По-моему, Анна Михайловна с Ниной Юрьевной и сами бы не прочь хватить Печкина-старшего по мозгам такой же дубинкой, но им дубиной нельзя – они педагоги, им веером можно, от которого Печкин только зевнет, а вот пусть-ка он теперь почухается!.. И Забор одобрит меня – он жаждал встряски, наверное, не такой, но уж какая получилась.

Послов не было. Я бы все равно, конечно, не вернулся, хотя мне и хотелось, но послы бы как-то взбодрили меня. Что ж!.. Я запахнулся плотнее – и на улицу. Почему-то решив, что за порогом так же метельно и холодно, как и в тот мой уход, я даже растерялся, когда окунулся в свежесть, теплынь и солнце.

У подъезда стоял отцовский «уазик». Дядя Гриша, увидев меня, крикнул:

– Здорово, Аскольд! Как оно?

– Вы куда сейчас?

– В гараж. А ты?

– Домой, если попутно.

– Ну, садись! – Кивнув направо, дядя Гриша спросил: