Весна в Карфагене - Михальский Вацлав Вацлавович - Страница 39

В дверь постучали, но Мария не ответила, пока не додумала свою мысль:

…Если бы Чехов дожил до революции, то наверняка остался бы в России, и его бы шлепнули в Крыму или сгноили в темнице в порядке благодарности за беседы о светлом будущем…

– Войдите!

Вошла старшая жена господина Хаджибека Хадижа. Она была не красавица, но и не дурнушка. Рослая, сухощавая, с высокой грудью, с несколько крупноватыми, но правильными чертами выбеленного лица и, что непривычно для здешних женщин, не с черными, а с серыми, небольшими, но очень выразительными глазами, светящимися живым умом. Господин Хаджибек побаивался свою старшую жену и советовался с ней по каждому поводу и без повода. "Надо спросить у Хадижи. Как скажет Хадижа?" – это вопрос-восклицание не сходил с его уст. Мария сразу смекнула, что к чему, и постаралась в считанные дни расположить к себе обеих женщин. А теперь, когда во время сирокко она начала еще и лечить их от головной боли, обе прониклись к ней глубочайшим почтением. Фатима была глупенькая, хотя и с большим чувством юмора, просто для нее вся жизнь еще была в диковинку, и она простодушно этого не скрывала. Хадижа отличалась ясным природным умом, была иронична, порой язвительна, умела и любила поговорить, так что иногда они с Марией болтали часами и обо всем подряд, как говорила Хадижа: "обо всем, что в рот попадет". Конечно, Мария в таких беседах была не бескорыстна – она ведь собиралась обосноваться здесь, в Тунизии, надолго, собиралась вести серьезные дела, а Хадижа хорошо знала тунизийское высшее общество, все его пружины, была, что называется, принята в лучших домах, и с ее умом и приметливостью стала для Марии просто неоценимым осведомителем, притом совершенно добровольным и бесплатным. Десяток бесед с Хадижой ни о чем и обо всем дали Марии такое знание потенциально нужных ей людей, которое она бы не получила и за десять лет.

– Ты всегда читаешь, а я не люблю читать, – сказала Хадижа, трогая красивыми ухоженными пальцами томик Чехова.

– Это мой любимый писатель Чехов, ты когда-нибудь слышала о нем?

– Да, я смотрела в Париже его пьесу "Три сестры".

– Что ты говоришь! – воскликнула Мария. – А я как раз читаю "Три сестры", я даже играла в этой пьесе.

– Конечно, – сказала Хадижа, – ты можешь играть в театре, ты очень красивая. Я помню, это пьеса про военных, они ходят в мундирах, про русских военных.

– Можно сказать, что и так! – засмеялась Мария. – Тебя полечить? Ложись на тахту. Вот так. Расслабься, думай о чем-нибудь хорошем.

– Например, о чем? – спросила Хадижа, лежа с закрытыми глазами. – Ты знаешь, что для меня может быть только одно хорошее – сын или дочь. Все остальное у меня есть… Лучше дочь.

– Почему?

– Дочь лучше хотя бы потому, что точно знаешь, что нянчишь внуков своих, а не доброго путника, случайно остановившегося на ночлег.

– У нас говорят "прохожего молодца", о детях, не похожих на родителей – "ни в мать, ни в отца, а в прохожего молодца".

– У всех народов многие поговорки совпадают, – не открывая глаз, улыбнулась Хадижа, – люди – везде люди.

Мария не была сильным гипнотизером, и ее любительские пассы совершенно не тронули Хадижу, в транс она не вошла ни на секунду, зато массаж ей помог.

– Ты сильная, – сказала Мария, – на тебя мой гипноз не действует.

– Да, в Марселе я была в цирке, специально три раза ходила на сеансы гипноза, и все без толку. Но голова сейчас меньше болит, чем болела, у тебя не в словах, а в руках сила. Спасибо тебе! Да…

– Ты что-то хотела мне сказать? – уловила ее замешательство Мария. – Я по глазам вижу. Говори, не стесняйся.

– Да… то, что у тебя тоже нет детей, мне понятно, Аллах не дал. Но неужели ты ни разу не была замужем? Ты требуешь от мужчин, чтобы они называли тебя мадемуазель, но ведь это можно только тогда, если девушка или женщина ни разу не была замужем. Как тебя понимать? Ты такая красивая, такая умная? Так не бывает…

– Бывает, Хадижа, все бывает на этом свете… Замужем я не была… Мужчины, конечно, встречались, но это не в счет… Я их не любила, а тот, кого я любила и люблю до сих пор… тот мне недоступен. Я люблю его с пятнадцати лет…

– Он женат?

– Да, жена, две девочки…

– А где он сейчас, в Париже? Ваши русские все в Париже.

– Нет, он где-то в Америке, даже не знаю, в Северной или в Южной…

– А что, их две? – удивилась Хадижа. – Америки – две?

– Две.

– А ты кого играла в пьесе?

– Я? Я играла младшую сестру Ирину.

– А-а, ту, что в белом платье? – вспомнила Хадижа.

– В белом платье. Мне было к лицу белое.

– Тебе и сейчас оно к лицу, – растроганно сказала Хадижа и погладила Марию по щеке. – Ничего, ты еще встретишь своего мужа.

– Вряд ли… Муж объелся груш, – добавила она по-русски.

– Что ты сказала? – переспросила ее любопытная Хадижа.

– Я говорю, мой муж объелся груш, – перевела на французский язык Мария.

Хадижа прыснула со смеху, ей очень понравилось, что муж объелся груш.

– А как твой муж? – в тон спросила Мария.

– Хаджибек?

– А у тебя что, еще есть?

Обе молодые женщины расхохотались с наслаждением, до слез.

– Хаджибек не объелся груш, но зато подарил новой губернаторше такую вазу, что на ней мои глаза остались! – вытирая слезинки, сказала Хадижа.

– Новая губернаторша? – с неподдельным интересом спросила Мария.

– Не совсем новая, они уже были здесь раньше, но потом его перевели на десять лет в Алжир, а теперь снова вернули к нам. Хаджибек очень доволен. Он знает губернатора еще с двадцатого года, с тех пор, как пришли в Бизерту ваши русские корабли.

– Генеральша Дживанши? Николь Дживанши?

– Да, кажется, так ее зовут.

– Боже мой, это же замечательно! – воскликнула Мария и чмокнула Хадижу в щеку. – Ты принесла добрую весть!

– Пойду, распоряжусь с обедом, – сказала Хадижа. – Еще раз спасибо!

Хадижа осторожно прикрыла за собой дверь. "Боже мой, Николь в Тунисе, какая прелесть! Все возвращается на круги своя… – думала Мария, примащиваясь на тахте с томиком Чехова в руках. – Какая же я дура, какая бессовестная дура, что не отвечала в Праге на ее письма… Обуяла гордыня… Спрашивается, за что я ее обидела? Как отплатила за ее добро?.."

Сирокко взвыл за окном с такой яростью, что Мария даже перекрестилась: "Чур меня! Чур!" И невольно открыла пьесу на том самом месте, которое она выпрашивала для себя у режиссера, умоляла отдать ей роль Маши только вот из-за этой сцены, из-за этих слов:

Ах, как она мечтала сказать Вершинину – дяде Паше – эти слова, сказать со сцены, всем, на весь белый свет! А там будь что будет!